Какое-то время он размышлял.
— Не знаю, Берни, возможно ли это. Надо рассмотреть все «за» и «против». Пожалуй, это связано с ООН.
— С ООН? Не понимаю. Какое отношение имеет к этому ООН?
— Самое прямое. Вспомни исследование, которое мы вместе с тобой проводили в ООН два года назад.
Он говорил намеками, чтобы стоявшие рядом коллеги не могли его понять. Но я-то понял. Понял.
Эксар, должно быть, разнюхал, что Рикардо дал мне подработать на сбыте списанного оборудования и конторской мебели из нью-йоркского здания ООН. Мне даже выдали официальный документ. И в какой-нибудь картотеке до сих пор хранится бланк ООН, где написано, что я — их официальный представитель по сбыту неликвидов, списанного оборудования и конторской мебели.
Вот вам и юридическое обоснование!
— Вы думаете, эта бумага действительна? — спросил я Рикардо. — Допустим, что Земля — списанное оборудование. Но при чем тут неликвиды?
— Международные законы — штука запутанная, Берни. А здесь все может оказаться куда сложнее. Надо собраться с мыслями и что-то придумать.
— Но что? Что я должен делать, Рикардо?
— Берни, — сердито закричал он, — я же сказал тебе, что у меня факультетское собрание, черт подери! Факультетское собрание!
И он повесил трубку. Я выскочил как сумасшедший из аптеки, схватил такси и понесся к гостинице, где жил Эксар.
Чего я так испугался? Не знаю, но меня чуть удар не хватил. Все это было слишком значительно для маленького человека, как я, и в этой значительности было что-то опасное. В результате я мог стать величайшим идиотом за всю историю человечества. Никто не заключит со мной ни одной сделки. Я чувствовал себя так, будто кто-то попросил меня продать фотографию и я ответил: «Пожалуйста», а оказалось, что это фотография одной из сверхсекретных атомных ракет. Будто я случайно продал свою страну. Только на самом деле все еще хуже: я продал весь этот мир! Я должен выкупить его, должен!
Когда я вбежал в комнату Эксара, он уже собирался уходить. Он укладывал свой забавный транзисторный телевизор в дешевый кожаный саквояж. Я не закрыл за собой двери, чтобы в комнате было посветлее.
— Дело сделано, — сказал он. — Все кончено. Больше дел не будет.
Я загородил ему дорогу.
— Эксар, — сказал я. — Послушайте, что я вам скажу. Вы не человек. Как я, например.
— Я, любезный, человечнее вас!
— Возможно, но вы не землянин — вот в чем дело. Зачем вам Земля?..
— Мне она ни к чему. Я представляю некое лицо.
Так вот оно, напрямик! Ты прав, Морис Барлап!
Я уставился в его рыбьи глаза, которые придвинулись ко мне вплотную. Но я не уступал.
— Вы чей-то агент, — медленно произнес я. — Чей? И зачем кому-то понадобилась Земля?
— Это не мое дело. Я агент. Я только покупаю для них.
— Вы получаете комиссионные?
— Ну уж конечно, я работаю не за здорово живешь.
«Да, ты работаешь не за здорово живешь», — подумал я. Все эти кашли, да тики, да подергивания. Я понял, отчего они. Он не привык к нашему климату. Так, окажись я в Канаде, я бы непременно слег от приступов какой-нибудь болезни из-за другой воды или еще чего-нибудь.
А грязь на его лице была чем-то вроде мази от загара! От нашего солнца! Все одно к одному — окна зашторены, лицо запачкано, грязь на одежде та же, что и на лице.
Эксар не был попрошайкой. Что угодно, только не это. «Пошевели мозгами, Берни, — сказал я себе. — Этот парень здорово тебя охмурил!»
— Сколько вы зарабатываете — десять процентов? — Он мне не ответил, а наклонился ко мне, часто задышал и задергался. — Я заплачу больше, Эксар. Знаете, сколько я дам? Пятнадцать процентов! Мне больно смотреть, как человек носится взад и вперед из-за паршивых десяти процентов.
— А как же этика? — грубо прервал он меня. — Ведь у меня клиент.
— Вы только подумайте, он заговорил об этике! А купить всю эту проклятую Землю за две тысячи семьсот долларов? И это вы называете этикой?
Теперь он озлобился. Он поставил саквояж на пол и ударил кулаком по ладони:
— Нет, это я называю бизнесом, сделкой — я предлагаю, вы соглашаетесь. Вы уходите счастливый, вы преуспели. И вдруг ни с того ни с сего вы прибегаете назад, распускаете нюни и заявляете, что не хотели продавать так много за такие гроши. Что за дела! У меня своя этика: я не подведу клиента из-за какого-то слюнтяя.
— Я не слюнтяй! Я просто мелкая сошка и еле свожу концы с концами. Что я против воротилы из другого мира, который знает, как обвести меня вокруг пальца!
— Если бы вы могли обвести вокруг пальца, вы что, не воспользовались бы этим?
— Но не так. Не смейтесь, Эксар, это правда. Я бы не стал обманывать калеку. Я бы не стал обводить простака из жалкой конторы, чтобы он продал мне планету.
— Но вы-то продали, — сказал он. — Эта расписка действительна где угодно. А техники, чтобы подкрепить ее силу, у нас хватит. Как только мой клиент вступит во владение документом, человеческой расе конец, «капут» ей наступит, забудьте о ней. А козлом отпущения будете вы.
В номере стояла жара, и я вспотел как мышь. Но у меня отлегло от сердца. Эксар все-таки пошел на переговоры. Я усмехнулся.
Его лицо слегка порозовело под грязью.
— Что вы предлагаете? — спросил он. — Назовите цифру.
— Называйте вы. Вы продаете, я покупаю.
— Хм, — нетерпеливо хмыкнул он и оттолкнул меня. Он оказался крепким парнем! Я побежал за ним к лифту.
— Сколько вы хотите, Эксар? — спросил я, когда мы спускались.
Он пожал плечами:
— У меня есть планета и покупатель на нее. Вы влипли. Сами влипли, сами и выпутывайтесь.
Вот сволочь! На все у него готов ответ.
Он сдал ключи, и мы вновь оказались на улице. Мы шли по Бродвею, и я предложил ему три тысячи двести тридцать долларов, которые получил с него, а он ответил, что не прокормится, если будет получать и отдавать одну и ту же сумму. — Три тысячи четыреста, — предложил я. — То есть хочу сказать, три тысячи четыреста пятьдесят. — Он даже головы не повернул.
Если бы я не называл какие-то цифры — какие угодно, тут бы мне и конец.
Я забежал вперед.
— Эксар, хватит натягивать друг другу нос, он у меня и так большой. Называйте сумму. Сколько бы ни было, я заплачу.
Это подействовало.
— Точно? И не обманете?
— Как я могу обмануть?! У меня нет выхода.
— Идет. Я помогу вам вывернуться и силы сберегу — не придется тащиться к своему клиенту. Но как сделать, чтобы всем было хорошо — и вас не обидеть, и самому не остаться внакладе? Пусть будет ровно восемь тысяч.
Восемь тысяч — это почти все, что лежало у меня в банке. Он точно знал, сколько у меня денег на счете — до последнего вклада!
И мысли мои он тоже знал.
— Если решил иметь с кем-нибудь дело, — говорил он между приступами кашля, — то о таком человеке стоит навести справки. У вас есть восемь тысяч с мелочью. Это не так уж много для спасения собственной шеи.
Я вскипел:
— Не так много? Ну, я поговорю с тобой по-другому, филантроп несчастный, благодетель проклятый. Черта лысого я уступлю! Разве что чуть-чуть! Но ни единого цента из банка ни за вас, ни за Землю, ни за кого другого я не отдам!
Полисмен подошел поближе посмотреть, чего это я разорался, и мне пришлось поутихнуть немного, пока он не отошел.
— Помогите! Полиция! Пришельцы посягают на нас! — едва не завопил я. Во что бы превратилась улица, где мы стояли, не уговори я тогда Эксара отказаться от расписки?
— Предположим, что ваш клиент захватит Землю, размахивая моей распиской, — меня вздернут на первом суку. Но у меня одна жизнь, и эта жизнь — купля-продажа. Я не могу покупать и продавать без капитала. Отними мой капитал, и мне будет все равно, кто владеет Землей, а кто нет.
— Кого вы, черт побери, надуваете? — спросил он.
— Я никого не надуваю. Честное слово, это правда. Отнимите мой капитал, и мне все равно, жив я или мертв.
Эта последняя капля вранья, кажется, переполнила чашу. Поверьте, когда я выводил эти трели, на мои глаза навернулись самые натуральные слезы. Сколько мне надо, хотел бы он знать, — пятьсот долларов? Я ответил, что и дня не проработаю без суммы в семь раз большей. Он поинтересовался, действительно ли я собираюсь выкупать эту проклятую планету или у меня сегодня день рождения и я жду от него подарка?
— Не нужны мне ваши подарки, — сказал я. — Подарите их толстякам. Им стоит посидеть на диете.
Так мы и шли. Оба спорили до хрипоты, клялись чем угодно, препирались и торговались, расходились и возвращались. Было совершенно непонятно, кто же все-таки уступит первым.
Но никто не уступал. Мы оба стойко держались, пока не пришли к сумме, на которую я и рассчитывал, пожалуй чуть большей, но на ней и порешили.
Шесть тысяч сто пятьдесят долларов.
Эта сумма с лихвой перекрывала данную мне Эксаром. Но больше выторговать я не сумел. Знаете ли, могло быть и хуже. И все-таки мы чуть не разошлись, когда речь зашла о расчете.
— Ваш банк неподалеку. Мы успеем до закрытия.
— Хотите довести меня до инфаркта? Мой чек — то же золото.
В конце концов я уговорил его взять чек. Я дал ему чек, а он протянул мне расписки, все до единой. Все подписанные мной расписки. Затем он взял свой маленький саквояж и зашагал прочь.
Он пошел вниз по Бродвею, даже не попрощавшись со мной. Для Эксара существовал только бизнес и ничего больше. Он даже не обернулся.
Только бизнес. На следующее утро я узнал, что он успел зайти в банк до закрытия и удостоверился в моей платежеспособности. Как вам это понравится? У меня все валилось из рук: я лишился шести тысяч ста пятидесяти долларов. Из-за какого-то разговора с незнакомцем!
Рикардо прозвал меня Фаустом. Я вышел из банка, колотя себя кулаком по голове, и позвонил ему и Морису Барлапу, чтобы пригласить их на ленч. Мы зашли в дорогой ресторан, выбранный Рикардо, и там я рассказал им все.
— Ты Фауст, — сказал он.
— Что Фауст? — спросил я. — Кто Фауст? Какой Фауст?