— Вот это здорово! — воскликнул комиссар. — Поздравляю, командир!
— И тебя, комиссар, и тебя, начальник штаба. Выходит, неплохо мы повоевали.
— Получается так. Видать, летчики обо всем доложили, а то и сфотографировали нашу работу. Надо сегодня же представить отличившихся к наградам.
— Может, отложим это до возвращения домой? — спросил Ергин.
— Ни в коем случае, — горячо возразил Огнивцев, — откладывать нельзя. Сегодня же нужно обсудить кандидатуры наиболее достойных с командирами и отправить представления по радио. И, конечно же, назвать их имена всему личному составу! Это очень важно.
— Быть посему, — согласился капитан Шевченко. — Через часик соберемся и обсудим. Заодно доведем до командиров содержание телеграммы, нацелим их на переход в новый район.
29. КОРТЕЖ ШМИДТА
Начальнику оперативного отдела 4-й танковой группы генералу Шмидту, посланному на передний край лично разобраться в обстановке под Клином, было приказано явиться с докладом в штаб к рассвету. Однако шел уже десятый час, а его все еще не было и это раздражало командующего группой генерала Хюпнера. Он сам позвонил в штаб танкового корпуса и спросил, был ли там генерал Шмидт. Командир корпуса доложил, что беседовал с ним и в девять часов утра проводил его. Генерал добавил, что он выехал в своей машине в сопровождении двух танков и взвода автоматчиков на бронетранспортере.
Значит, он заблудился и где-то отогревается. Его, конечно, можно понять. Мороз, снегопад, незнакомые и отвратительные дороги… Но он не на прогулке в австрийских Альпах, черт возьми! Теперь, когда решается судьба сражения за Москву, когда дорог каждый час, нельзя медлить. Генерал должен был разобраться в положении дел на левом фланге наступающих дивизий группы: действительно ли войска выдохлись или это паника перед появившимися свежими сибирскими дивизиями и лютым внезапным морозом? Видимо, если бы обстановка там была тревожной, генерал Шмидт немедля бы примчался в штаб, но раз никакой угрозы нет, он и не торопится. Не исключено, что отсыпался где-нибудь в вонючей, но теплой русской избе и теперь не спеша следует в штаб.
Думая так, генерал Хюпнер обманывал себя. Он прекрасно знал Шмидта как великолепного штабиста, пунктуальнейшего человека, просто неспособного нарушить свой долг. Что же касается гостя командующего генерала Мюллера, прибывшего к нему вчера из Смоленска из штаба группы армий «Центр», то у него никаких иллюзий на этот счет не было. Чутье старого многоопытного разведчика подсказывало ему, что с генералом Шмидтом что-то произошло либо на переднем крае, либо по пути в штаб группы. С уважением к своей предусмотрительности он подумал: «Как хорошо, что сам я не поехал под Клин. Незачем лишний раз искушать судьбу, без крайней нужды подвергать себя опасности. Да еще какой! В здешних лесах орудуют партизаны и лыжные отряды, заброшенные Жуковым через линию фронта. Они уже причинили немало неприятностей тылам танковой группы. А сейчас они, конечно же, повысят активность своих действий. И от них можно ожидать всего…»
Сидя в мягком кожаном кресле, генерал Мюллер повернул голову и посмотрел в затянутое ледяной коркой окно. Наступал ясный, морозный день. Где-то на соседнем дворе, предвещая не то пожар, не то покойника, завыла собака. Ее услышал и командующий. Нервно нажал кнопку звонка, раздраженно бросил возникшему, как дух, адъютанту:
— Убрать… эту мерзость.
Раздался стук в дверь и в кабинет командующего, сверкая крахмальной курткой и хорошо отрепетированной почтительной улыбкой, вошел молодой, не в меру тучный повар с серебряным подносом в руках, на котором пускал легкий парок, расточая пряный аромат, фарфоровый кофейник.
— Разрешите, господин генерал, — щелкнул каблуками сапог и поклонился повар.
Он ловко, не пролив мимо ни капли, наполнил японские тонкого фарфора чашечки, поставил их перед Хюпнером и гостем.
Мюллер, отхлебнув глоток, похвалил кофе, Хюпнер же, попробовав, поморщился:
— Дерьмо. Слишком горчит. Повар ни к черту не годится. Надо отправить его на выучку в окопы.
Хюпнер был явно не в духе. Он резко отодвинул чашку в сторону, встал и зашагал из угла в угол по мягкому и почему-то явно сырому, черт бы побрал всю эту обленившуюся штабную челядь, ковру.
В горницу без стука вошел адъютант. Лицо его было бледным, растерянным.
— Что случилось, в чем дело? — гневно закричал генерал, возмущенный вольностью этого вылощенного бездельника.
— Мой генерал! — вытянувшись, произнес он. — Начальник оперативного отдела генерал Шмидт… прибыл!
— Так зовите его, — все еще раздраженно, но уже мягче проговорил командующий. — Пусть войдет.
— К сожалению, он не может, — невнятно пробормотал адъютант.
— Что значит, не может?! — вскричал Хюпнер. — Он что, пьян?.. Обморожен?..
— Он… Он, господин генерал, убит.
Адъютанты успели только накинуть на плечи Хюпнера кожаное на меху пальто. Путаясь его полами в узкой двери, Хюпнер поднялся в штабной автобус, стоящий у дома. Следом за командующим туда вошел успевший одеться гость из абвера. Молча снял фуражку, по-стариковски сгорбился.
Генерал Шмидт лежал на полу автобуса на окровавленном брезенте. Его совсем новенький генеральский реглан, тот самый, в котором он собирался въехать в Москву, являл собой ужасное зрелище: одна пола до самого плеча была изрешечена осколками в клочья, другая — обуглена и спеклась в бесформенный ком. Кто-то из солдат охраны, внесший убитого в автобус, сложил ему руки на груди и старательно причесал его белесые негустые волосы. Хюпнеру на миг показалось, что начальник оперативного отдела вовсе не убит, а просто прилег отдохнуть.
— Бомба с русского самолета разорвалась в тот момент, — пояснял офицер с забинтованной головой, — когда господин генерал выскочил из бронетранспортера и бросился в кювет. Когда я подбежал к нему, он еще был жив и крепко сжимал в руке портфель с документами. Он успел только сказать: «Вот и конец».
— О, это было ужасно! — продолжал другой офицер с забинтованной рукой. — Партизаны сделали лесной завал и на дороге скопилось множество машин. Мы попали в ловушку и не смогли выбраться из этой каши. Внезапно налетели русские самолеты. Они бомбили нас и расстреливали в упор, о, мой бог!
«Это и впрямь ужасно, — подумал Хюпнер. — Что я теперь скажу фрау Магде — вдове Шмидта. Совсем недавно она приезжала в действующую армию в составе делегации женщин национал-патриоток и вручала подарки солдатам фюрера. И он на банкете, устроенном по этому поводу, обещал ей, что с головы ее милого Гюнтера, кажется, он так и сказал, не упадет ни один волос. Что ж, — мелькнула дикая мысль, — волосы у него действительно целы. О, эта кошмарная Россия! Весь путь по ней усеян трупами. И что еще ждет армию впереди?»
Хюпнер торопливо, зябко поеживаясь, выхватил из рук раненого офицера портфель Шмидта и поспешил из пропахшего гарью и кровью автобуса.
Генерал Мюллер не стал просматривать документы, доставленные его сотрудниками из дивизий первой линии, хотя ему было небезынтересно знать, каково настроение солдат, ведущих тяжелые оборонительные бои под Клином. В конце концов, за плохое знание боевого духа с него не спросят. Боевой дух поднимают речи фюрера, доктора Геббельса и его пропагандистов, находящихся в войсках. А вот за дерзкие действия русских лыжников, орудующих в тылах армий «Центр», отвечать придется ему. К сожалению, он поспешил и сам доложил фон Боку об их появлении. И за каким дьяволом он проявил эдакую объективность. Мог бы сослаться на какую-либо выходящую из окружения группу и конец. А теперь вот надо ловить их, а для этого, как минимум, надо знать, где они…
Взобравшись по крутым железным ступенькам в автобус армейских радистов, генерал подошел к передатчику. Радист — длинный сухой фельдфебель, в легонькой пилотке с матерчатыми наушниками, быстро уступил ему круглый металлический табурет и даже ухитрился щелкнуть сухими (в автобусе было тепло) каблуками.
— С кем прикажете связать, господин генерал?
— С отрядом авиационной разведки, — буркнул тот.
Радист пощелкал рычажками на приборном щитке:
— Отряд на связи.
— Говорит «Беркут-десятый», — захрипел в микрофон простуженным голосом Мюллер. — Поднять звено поисковых самолетов и еще раз прочесать до единого квадратного метра леса в квадратах «а», «б», «г», «и», «с»… и во что бы то ни стало установить маршруты русских десантников и их дневные стоянки. Все, до мельчайших деталей докладывать мне немедленно. Все!
На душе у генерала стало немного легче. Хоть один реальный шаг к поимке лыжных отрядов сделан. Недельное бездействие, связанное с дьявольской метелью, кончилось. В небе ни облачка. Словно сам бог пришел на помощь многострадальным войскам фюрера и открыл наконец солнце. О-о!!! Теперь вряд ли кто скроется в этих бандитских лесах. Хоть где-то на поляне, просеке, у деревни да появится след диверсантов. А уж дым от костров непременно. В такой мороз без них — гибель даже для русских.
С чувством исполненного долга и вспыхнувшей верой в скорую удачу Мюллер двинулся к двери автобуса, но его остановил радист:
— Вас, господин генерал! Аэродром просит вас.
— Что им еще не ясно? — не скрывая вновь нахлынувшего раздражения, спросил генерал.
— Не могу знать! — щелкнул каблуками радист.
Генерал слушал голос дежурного офицера стоя. С ближнего аэродрома, расположенного где-то в пятидесяти километрах от переднего края, майор, фамилию которого Мюллер не разобрал, докладывал, что взлетно-посадочная полоса занесена снегом и весь обслуживающий состав усердно занимается его расчисткой. К сожалению, на это потребуется немало времени. К тому же двигатели подводят, не заводятся на таком морозе.
— Много спите, майор! — бешено закричал генерал. — Герои фюрера под Москвой день и ночь, обливаясь кровью, добывают великой Германии победу. А вы чем были заняты в теплых землянках? Пили шнапс? Играли в карты? Ловили вшей? Немедля расчистить аэродром! А самолеты разогревайте хоть своим дыханием, дьявол бы вас побрал!!