Горленко окончил беседу и, осмотревшись по сторонам, заметил Шалунова, узнал его:
— Как ты возле нас очутился? А у нас тут свой, семейный разговор.
— Ты вот насчет потери катера зря. Ишь как ты легко с чужим добром расстаешься! Только бы пулеметы вытащить, а катер пропади пропадом?
— Каждый баран за свои рога отвечает.
— Так-то оно так… — Шалунов огляделся, хотя по-прежнему было темно; дождик перестал, и небо чуть-чуть прояснилось. — Нашего комдива не видел, Горленко?
— Где же ему быть? С Букреевым.
— А Букреев где?
— Вот в той стороне, под обрывом, халабуда. Ты должен знать. У коменданта.
— Так бы и говорил. «Халабуда, халабуда»! Прощай, браток… — Шалунов задержался, решив все же похвалиться Горленко. — Мне-то корабль дали. Небось слыхал уже?
— Нет, не слыхал. Что ж, поздравляю! Теперь ты сам хозяин своему счастью.
— Скажи гоп, когда перескочишь! — Шалунов игриво толкнул в бок Горленко. — Ну, я потопал.
Звенягин уточнял обстановку с Букреевым. Вошедшего Шалунова он поманил к себе; тот шагнул на цыпочках и опустился возле него. Звенягин положил руку на плечо Шалунова и внимательно смотрел на Баштового, азартно разъяснявшего расчеты высадки. Все было заранее обсуждено, и Звенягин с трудом воспринимал причины возбуждения начальника штаба. Почти ничего не менялось, несмотря на то что ветер усиливался и низкобортные мотоботы могло залить, несмотря на то что на том берегу, в пункте высадки, агентурная разведка обнаружила еще одну роту и две батареи и в Керчь перебрасывались солдаты противника, доставленные воздухом из Франции. Ничего нельзя было изменить. Пересматривай не пересматривай нагрузку судов, но их больше не станет. Все расписано и рассредоточено в разных пунктах погрузки. Кроме авангардного батальона Букреева, через пролив перебрасываются дивизия Гладышева, батальон Краснознаменной бригады морской пехоты и гвардейская стрелковая дивизия.
Можно облегчить суда, сияв часть людей для второго броска, но тогда расчленилась бы ударная сила батальона. Звенягин одобрил Букреева, категорически требовавшего не дробить батальон, «удар нанести сжатым кулаком, а не растопыренными пальцами». Так действовал и Куников перед высадкой на Мысхако. Куников своего не уступал, горячо «выторговывал» у командира высадки каждое лишнее место на судне.
Батраков и Линник тихонько занимались своим делом. Нужно было проверить и передать политотделу письменные клятвы десантников. Звенягин знал: в предыдущих десантах случаи нарушения клятвы были редки. За выполнением клятвы, помимо командиров, следили сами моряки и обычно наказывали клятвопреступников смертью.
Звенягин подтолкнул комиссара и попросил показать ему клятву командира батальона. Батраков передал бумагу, на которой букреевским почерком было написано:
«Мне поручена почетная и ответственная задача командовать батальоном морской пехоты в десантной операции по освобождению родного Крыма. Я как офицер-большевик даю клятву, что не пожалею своих сил, крови, а если потребуется, и жизни для победы над злейшим врагом человечества — германским фашизмом. За все муки наших родных — отцов, матерей, жен и детей — буду мстить беспощадно…»
Звенягин держал в руках листок бумаги. Простые слова клятвы вдруг стали для него как бы физически ощутимы. Вспомнились появление Букреева в Геленджике, его черные испытующие глаза и весь он, собранный и настороженный перед новыми, незнакомыми людьми, вспомнились могила Куникова и речь, по смыслу напоминавшая слова этой клятвы: «Не пожалею своих сил, крови, а если потребуется, и жизни».
Букреев сидел сейчас весело-возбужденный, деловитый, и ничего трагического нельзя было заметить на его смуглом лице. Звенягин невольно пощупал свою небритую бороду. Хорош, видно, он со стороны! Черный, одичавший. Смотреть противно!
— Прочитал?
— Прочитал, Батраков.
— Давай-ка сюда…
— Подожди… А еще?
— Что еще?
— Еще покажи!
— Интересуешься политработой? Полезно. Вот прочитай — краснофлотец Зубковский.
— Автоматчик, что ли?
— Пэтээровец.
Звенягин читал текст, вначале размашистый, как будто ухарски распахнулась матросская душа, но затем буквы сдвигались в словах и строчки притирались друг к другу:
«Я клянусь тебе, горячо любимая Родина, что не пожалею своих сил и жизни для борьбы с заклятыми врагами — немецко-фашистскими захватчиками. Буду драться до тех пор, пока сердце бьется в моей груди».
— Зубковский — молодой парень? — прочитав, спросил Звенягин.
— Молодой.
— С какого корабля?
— Не помню… Линник, не помнишь, откуда Зубковский?
— С «Червоной Украины».
Звенягин знал матросов «Червоной Украины». Экипаж «Червонки», как называли свой крейсер моряки, сошел на сушу с клятвой отомстить за свой погибший корабль. «Червонцы» дрались под Севастополем, на перевалах, летали на транспортных самолетах в донские степи навстречу наступавшим войскам 6-й германской армии, бились за Сталинград, за Волгу.
«Червонцев» знали и в морской пехоте, и в воздушно-десантных частях: это были бесстрашные разведчики, подрывники, опытные охотники за «языками». «Червонцы» мстили за свой корабль и мечтали построить еще лучший крейсер и назвать его «Червоной Украиной».
…Линник мастерил самокрутку со старательностью и бережливостью к каждой крошке табаку, свойственной людям, прожившим в нужде. Шалунов попросил у Линника кисет и тоже закурил. Дым плохого и крепкого табака повис полотнами. У Звенягина закружилась голова.
— Брось курить, Шалунов.
— Есть, товарищ капитан третьего ранга…
Шалунов смял папироску.
— Развели зелье, людей не видно, — мягко укорил Звенягин.
Линник погасил недокурок, вытряс оставшийся табак в кисет.
— С зельем туговато, — сказал он.
Баштовой свернул кальки, где были начертаны пути движения десантных судов, места выгрузки, направления ударов каждого взвода, и спрятал их в полевую сумку.
Снаружи раздались громкие голоса, без стука распахнулась дверь, в комнату вошел Мещеряков, вслед за ним — Шагаев и высокий адъютант, пригнувшийся в дверях.
— Вот где они, заговорщики! А накурили, а надышали! Моряки, а не любят озона.
Адмирал снял перчатки и поздоровался со всеми.
Здороваясь, весело, но испытующе он смотрел каждому в глаза, и все заметили, что под внешней беспечностью адмирала скрыты и отеческое беспокойство, и тревога старшего начальника за успех операции.
— Шалунов, получил корабль, теперь смотри держись!
— Есть держаться, товарищ адмирал!
Шалунов просто светился от радости: с ним первым заговорил адмирал.
Мещеряков говорил с Букреевым:
— Командующий лично исправил ошибку ваших хозяйственников. Догадались выдать десантникам консервы в больших банках. Вот таких! — Он показал руками. — Звенягин, вы не помните, сколько весит вот такая банка свиной тушенки?
— Банка свиной тушенки?.. — Вопрос Мещерякова застал Звенягина врасплох. — Разные бывают, товарищ адмирал…
— Сразу видно, никогда сами не имели дела с провиантом. Конечно, у вас такими делами занимается кок.
— Нет… почему кок?
— Большие банки не годятся, — сказал Мещеряков, — вскроет парень, сразу не съест, куда ее девать? Там хранить негде — выбросит, а потом зубы на полку… Баштовой, это ваше упущение.
— Я говорил лейтенанту Стрельцу, предупреждал его, товарищ адмирал. Просил обменять на маленькие банки. Разрешите исправить.
— Все уже сделано — обменяли, выдали. Командующий распорядился.
Букреев понял, почему адмирал с ходу, как говорится, затеял разговор о таких мелочах. Мещеряков старался рассеять их дурные мысли.
Пока Шагаев занимался с Батраковым и Линником, адмирал бегло проверил обстановку: число подведенных плавсредств и кораблей поддержки, связь с армейскими частями, как доведена задача до каждого…
На прощание Мещеряков сказал:
— Сообщите морякам, что наши войска, наступающие на Крым между Днепром и побережьем Сиваша, продолжают преследовать отступающего противника. Сейчас маршал по прямому проводу говорил с командующим Четвертым Украинским фронтом. Войска генерала армии Толбухина атакуют Турецкий вал и завязали бои у Армянска. Сегодня ночью Крымский полуостров будет совершенно отрезан, и немецко-румынская группировка в Крыму будет изолирована. Вы начинаете атаку Крыма с востока. Высадиться, вцепиться и держаться! Держаться во что бы то ни стало!.. Понятно, Букреев?
— Понятно, товарищ адмирал.
— Звенягин?..
— Понятно, товарищ адмирал.
— Надеюсь на вас, товарищи. Сегодня к вам обещал приехать сам командующий…
Глава двадцать третья
За несколько минут до посадки на суда моряки еще раз проверили свои мешки и карманы, выбросили лишнее, вплоть до белья и писем, и добавили патронов.
Армейские водители автомашин с удивлением наблюдали моряков, разбивающих ящики и расхватывающих боезапасы. Нехватка судов, хорошо известная морякам, почти штормовой ветер и повторный приказ «вцепиться и держаться» усилили жадность к патронам и гранатам.
Командующий, подъехавший незаметно, вышел из машины и направился к причалам. Букреев, извещенный Горбанем, пошел навстречу генералу. Командующий, отставив рапорт, поздоровался с Букреевым и присел на кнехт. Он молчал, как будто прислушиваясь к гудению людей и треску разламываемых ящиков.
— Люди распределены по судам? Задача доведена до каждого?
— Распределены, задача доведена до каждого, товарищ генерал армии.
Командующий устало поднялся:
— Сколько у вас плавсредств, товарищ Букреев?
— Четыре катера «морские охотники», восемь мотоботов, два гребных баркаса и один малый тральщик, товарищ генерал армии.
Узнав о присутствии командующего, к причалу подходили моряки. Они любили генерала. Все тепло именовали его за глаза только по имени и отчеству. Теперь он прибыл к ним в эту бурную ночь, которая для многих, может быть, будет последней.
Командующий не видел лиц людей, но чувствовал движение матросской массы, дыхание, шепот и тревожное ожидание. Он хорошо знал, что предстоит людям, посылаемым им на трудный, жертвенный подвиг.