орских офицеров и в первую очередь флагмана.
Рыбалко, умело лавируя среди мешков и ящиков с патронами, подошел к командиру батальона:
— Ну як, товарищ капитан?
— Пока ничего, Рыбалко.
— Ще в нашей зоне идем, а вот скоро минные поля пойдут.
— Поглядите, Рыбалко: справа, по-моему, был корабль, он отстал куда-то…
— Ни, он вперед пошел, товарищ капитан. — Рыбалко догадался об истинной причине беспокойства. — Так завсегда, товарищ капитан. Шнура не протянешь. Выскочим, як нужно.
Рыбалко обошел мотобот и вернулся на корму.
— Вы вообразите, — продолжала Таня, нагнувшись к Букрееву, — когда были у меня на сердце только мама и ребенок, я была свободней. А теперь любовь… или как там ее назвать… к Анатолию по рукам и ногам связала.
— Такая любовь связать не может. Это вам кажется, Таня…
Букреев умолк.
Потерялись берега Тамани. Переход в двадцать километров был рассчитан на три часа. Дурная погода предохраняла корабли от вражеского наблюдения до тех лишь пор, пока десант не поймают прожектора, с методической последовательностью вспыхивавшие на том берегу.
Волнение усилилось, и мотоботом трудней было управлять. Рыбалко, не отходивший от рулевого, то появлялся, то пропадал вместе с кормой, падавшей книзу. Ветер, холодный и резкий, дул с каким-то ноющим свистом.
Показалась высокая волна, еще издали видны были кипящие по вершине гривы. Они не падали, не сшибались позади идущим валом, а катились вместе с облачной пылью.
Мотобот не успел увернуться, и волна обрушилась на него. Моряки растащили мешки и принялись вычерпывать воду. Казалось, большое, многоголовое и многорукое чудовище встревоженно зашевелилось на днище.
Сталкивались и стучали автоматы, позвякивали диски патронов, слышалось тяжелое, свистящее дыхание. Позади, за вторым мотоботом, взлетал и опускался баркас с растопыренными веслами. Где-то близко прошел торпедный катер, потом второй. Катера принесли встречную волну.
Корабли вступали в канал, в могучий поток, стремительно выносивший сквозь горловину Тамани и Крыма высокие воды Азовского моря. Здесь еще не было минных полей, но могли бродить плавучие мины, сорвавшиеся с якорей. Четыре моряка всматривались в темноту, выставив шесты. Они оттолкнули шлюпку, плывшую вверх килем. Вынырнул — труп. Плюхнувшись мягко по борту, он перевернулся и исчез за кормой.
Снова вкатилась волна. Из трюма кричали мотористы, чтобы быстрее откачивали, так как заливало моторы.
Работая наряду со всеми, чувствуя, как немеют руки и ноги, Букреев понимал: люди могут подойти к крымскому берегу вымотанными и не способными долго сражаться.
Он заметил, что, бросаясь вычерпывать воду, люди оставляли боковые сиденья и как бы разрывали кольцо, образованное спинами сидящих бойцов и предохраняющее от волн низкобортное судно. «Что, если это „кольцо“ будет неразрывным? Что, если не оставлять просветов? Ведь борта как бы поднимутся. Трудно будет прорваться воде. Матросы снабжены плащ-палатками; если надеть плащ-палатки на себя и спустить их по борту — еще лучше будет», — подумал Букреев.
Манжула, лавируя между мешками, привел мокрого и злого командира роты.
— Черт те шо, товарищ капитан… Николы такого не ждал. Штормяга начался, товарищ капитан… Кабы только…
Букреев притянул к себе Рыбалко и, не дав договорить, высказал свою мысль. Рыбалко мгновенно представил все выгоды предложения командира батальона.
— А я, дурило, не догадався, товарищ капитан!
По приказу Рыбалко, моряки заняли боковые сиденья, надели плащ-палатки и спустили их по борту. Теперь они сидели, плотно прижавшись друг к другу. Волны по-прежнему били в судно, но их принимали теперь спины людей.
Кончался второй час похода.
Букреев сидел вместе с бойцами. Волны колотили по позвоночнику, взлетали над головой. Промокли и одежда, и обувь, и фуражка. Тело остыло, ноги затекли.
Корабли пересекали стрежень керченской быстрины. Мимо них промелькнул плот; на нем было орудие и артиллеристы в башлыках. Плот, очевидно, оторвало от буксира. Красноармейцы, заметив судно, что-то кричали, поднимали руки, потом пропали в гремящей волне.
Таня наклонилась к Букрееву, простонала.
— Таня, что с вами?
— Я больше не в силах…
— Старшего лейтенанта Рыбалко ко мне! — передал приказ Букреев.
Рыбалко добрался к командиру батальона быстрыми прыжками.
— Смените-ка главстаршину, — приказал Букреев. — Нельзя оставлять просвет. Да, кстати, вы мне нужны.
Рыбалко осторожно высвободил Таню и умостился, поерзывая плечами и что-то бурча себе под нос. Повозившись с плащ-палаткой, он приблизил к Букрееву свое лицо. Сверив друг у друга часы, они окончательно условились о порядке подхода к берегу и деталях атаки.
Таня лежала на мешках, прикрыв голову палаткой.
— Может, задремлет, — сказал Рыбалко. — Вот лихо! Сами мучаемся да ще дивчат мордуем. Такой войны, мабуть, ще свит не бачив.
Волны неслись и неслись, жестокие, бесчисленные и ко всему безразличные. Они били в человеческие спины, обтянутые парусиной.
Черная ночь — ей не было конца.
Ветер, прилетевший, может быть, от Карского моря и с вершин Урала, рвал тучи, и клочья облаков пролетали вверху, словно птицы, размахивая тяжелыми намокшими крыльями.
Озябшими пальцами Букреев отвернул рукав ватника. Фосфорические стрелки показывали четыре часа двадцать пять минут. Букреев смотрел на часы и мысленно представлял себе тот миг, когда стрелки укажут «4.30» — время артиллерийского налета. Сейчас на «Большой земле» возле орудий поддержки стали комендоры, в каналы стволов досланы снаряды, в каморы вложены гильзы с зарядами и предохранители поставлены в положение: «Огонь».
Приближался Крым. Неясные контуры берега возникли впереди белых гребней. Встал Рыбалко и молча, опираясь на плечи сидевших на боковых банках людей, перешел на корму. Все зашевелились, но не поднялись. Страшный миг приближался. Что будет через несколько минут? Что ждет каждого из них?
Справа ослепительно блеснуло; одновременно со светлым столбом, взметнувшимся кверху, донесся густой гром взрыва, усиленный морем. Столб распался на части, упал, но не весь, а наполовину: волны с рокотом несли еще отголоски взрыва, как будто кто-то гремел огромным куском жести. Один из кораблей попал на мину.
Вскочившая на ноги Таня стояла, поддерживаемая Манжулой, и напряженно всматривалась туда, где, освещенный прямыми бледными пучками, как будто сверху упавшими на рубку, вспыхнул сторожевой корабль, шедший параллельным с ними курсом. Прожекторный луч упал на буруны, дотянулся до корабля. Черные фигурки шевелились у носового орудия, и до них долетали звуки выстрелов. Прожектор отвернул и погас.
И тогда открылась своя земля, разлука с которой, казалось, продолжалась так долго. В тот же миг на западных обрывах казачьей Кубани зажглось узкое колючее пламя. Свист тяжелых снарядов, быстрый и певучий, пронесся над головами, и сразу на крымской земле вспыхнули сотни разноцветных разрывов.
Всегда угрюмый и немногословный, сержант Котляров первым поднялся возле своего пулемета и озорно заорал:
— Тамань и Тузла дают жизни!
Но осветился и крымский берег. Красные полоски вытянулись из-за высот. Стреляли немецкие орудия. Прожектора вспыхнули и уже не гасли. Теперь впереди, позади и с боков были видны корабли десантной эскадры. За первым эшелоном шел Курасов с армейской пехотой. Его корабли стреляли. Изредка оставляя красные дымчатые следы, с кораблей летели ракетные снаряды.
Люди повеселели, скатали плащ-палатки, осмотрели оружие, закрепили лямки заплечных мешков.
Итак, скоро начнется. Как тогда говорил Баштовой: «На груди автомат, в ватнике, в шапке-ушанке, слегка надвинутой на брови, неся на себе две тысячи патронов и десять гранат, Куников одним из первых подошел к вражескому берегу и начал грозный, победный бой с врагом».
Букреев перевел взгляд на берег. Рокот прибоя достиг его слуха. Итак, вот он должен начать славу «букреевцев». Образ командующего встал перед ним. Букреев вспомнил его мягкий взгляд, нервное подергивание головы.
— Зараз отчипляться! — крикнул Рыбалко. — Пойдем своим ходом.
Рыбалко не успел сделать и нескольких шагов. Огонь, грохот и горячий воздух пронеслись над мотоботом. «Охотник», который их буксировал, со сломанной мачтой быстро кренился влево. С узкой палубы, облитой каким-то жидким, текучим пламенем, прыгали в воду люди. Потом они выныривали. Головы и выброшенные в саженки руки сбивались в кучки и то проваливались, то, снова вылетая, плыли к берегу.
Заработали моторы. Дрожание железного корпуса сразу успокоило нервы.
— Людей хватать на ходу! — приказал Букреев. — Только на ходу!
Волны окатывали их, борта оседали, где-то близко рвались снаряды. Падали смерчи, подкрашенные голубым светом прожекторов. На минах подорвалось еще два судна.
Первая группа десантников уже успела пристать к берегу. Противник почти оставил в покое корабли, перенося огонь на пляжи. Скорее «туда»! Все напряженно смотрели вперед, и на лицах можно было прочитать одно желание: быть скорее там, на твердой земле, скорее помочь товарищам!
— Цибин там! Автоматчики!
— Вторая рота!
Где-то должна быть дамба. Ее надо штурмовать. Но дамбы не видно, а только однообразная линия высокого берега.
Очевидно, суда снесло влево от цели. Букреев приказал идти напрямик к берегу, высаживаться и на суше уже ориентировать удар.
Но что это? Судно уже не дрожит и не слышно рокота моторов. Откинув крышку трюмного люка, что-то кричал моторист, и его измазанное, искаженное криком лицо освещал прожектор.
«Ду-ду-ду!..» — стучал пулемет с берега.
Гребной баркас проскочил мимо мотобота. Раскачиваясь, яростно и в такт гребли матросы.
— Моторы стали!
Рыбалко пригнулся и, кажется, готов был прыгнуть туда, где идет бой, где их ожидают. Второй мотобот поднят на гребень волны, и с пестро раскрашенных клепаных бортов, овально загнутых к днищу, сбегают светлые, засаленные струйки. Моторы его работают. До слуха доносятся шум, резкие выхлопы глушителей, и видна тугая струя отработанной горючей смеси.