— Прочитал?
— Прочитал, Батраков.
— Давай‑ка сюда…
— Подожди… А еще?
— Что еще?
— Еще покажи!
— Интересуешься политработой? Полезно. Вот прочитай, краснофлотец Зубковский.
— Автоматчик, что ли?
— Пэтээровец.
Звенягин читал вначале текст размашистый, как будто ухарски распахнулась матросская душа, но затем буквы сдвигались в словах и строчки притирались друг к другу. Человек задумался, посерьезнел, может, даже мелкие росинки пота выступили на лбу, и весь он душевно собрался и медленно гравировал каждое слово, наполнял его огромным смыслом.«Я клянусь тебе, дорогой товарищ Сталин, и тебе, горячо любимая Родина, что не пожалею своих сил и жизни для борьбы с заклятыми врагами — немецко–фашистскими захватчиками. Буду драться до тех пор, пока сердце 'бьется а моей груди».
— Зубковской — молодой парень? — прочитав, спросил Звенягин.
— Молодой.
— С какого корабля?
— Не помню… Линник, не помнишь, откуда Зубковский?
— С «Червонной Украины».
Звенягин знал матросов «Червонной Украины». Экипаж «Червонки», как называли свой крейсер моряки, сошел на сушу с клятвой отомстить за свой погибший корабль. «Червонцы» дрались под Севастополем, на перевалах, летали на транспортных самолетах в Донские степи навстречу наступавшим войскам 6–й германской армии, бились за Сталинград, за Волгу. «Червонцев» знали и в морской пехоте и в воздушно–десантных частях, это были бесстрашные разведчики и опытные охотники за «языками». «Червонцы» мстили за свой корабль и мечтали построить такой же корабль. Среди моряков гуляла легенда о моряке с «Червонки», которого в боях под Сталинградом увидел и узнал сам Сталин (ведь он был некогда на крейсере у них) и обещал построить новый, еще лучший крейсер и назвать его «Червонной Украиной».
…Линник мастерил самокрутку со старательностью и бережливостью к каждой крошке табака, свойственной людям, пожившим в нужде и простоте. Шалунов попросил у Линника кисет и тоже закурил. Дым плохого и крепкого табака повис полотнами. У Звенягина закружилась голова.
— Брось курить, Шалунов.
— Есть, товарищ капитан третьего ранга…
Шалунов смял папироску.
— Развели зелье, людей не видно, — мягко укорил Звенягин.
Линник погасил недокурок, вытряс оставшийся табак в кисет.
— С зельем туговато, — сказал он.
Баштовой свернул кальки, где были начертаны пути движения десантных судов, места выгрузки направления ударов каждого взвода, и спрятал их в полевую сумку.
Снаружи раздались громкие голоса, без стука распахнулась дверь, в комнату вошел Мещеряков, вслед за ним Шагаев и высокий адъютант, пригнувшийся в дверях.
— Вот где они, заговорщики! А накурили, а надышали! Моряки, а не любят озона.
Контр–адмирал снял перчатки и поздоровался со всеми. Здороваясь, весело, но испытующе смотрел каждому в глаза, и все заметили, что под внешней беспечностью контр–адмирала скрыто и отеческое беспокойство и тревога старшего начальника за успех операции.
— Шалунов! Получил корабль, теперь, смотри, Держись!
— Есть держаться, товарищ контр–адмирал!
Шалунов просто светился от радости. С ним первым заговорил контр–адмирал.
Мещеряков говорил с Букреевым.
— Командующий лично исправил ваших хозяйственников. Догадались выдать десантникам консервы в больших банках. Вот таких! — Он показал руками. — Звенягин, вы не помните, сколько весит вот такая банка свиной тушонки?
— Банка свиной тушонки?… — Вопрос Мещерякова застал его врасплох. — Разные бывают, товарищ контрадмирал…
— Сразу видно, никогда сами не имели дела с провиантом. Конечно, у вас такими делами занимается кок.
— Нет… Почему кок?..
— Большие банки не годятся, — сказал Мещеряков: — Вскроет парень, сразу не съест, куда ее девать? Там хранить негде — выбросит, а потом зубы на полку. Баштовой… Это ваше упущение.
— Я говорил Стрельцу, предупреждал его, товарищ контр–адмирал. Просил обменять на маленькие банки. Разрешите исправить.
— Все уже сделано, обменяли, выдали, командующий распорядился.
Букреев понял, почему контр–адмирал с хода, как говорится, затеял разговор о таких мелочах. Мещеряков старался рассеять их дурные мысли.
Пока Шагаев занимался с Батраковым и Линником, контр–адмирал бегло проверил обстановку: число подведенных плавсредств и кораблей поддержки, как налажена связь с армейскими частями, как доведена задача до каждого…
На прощанье Мещеряков сказал:
— Сообщите морякам, что наши войска, наступающие между Днепром и побережьем Сиваша, продолжают преследовать отступающего противника. Сейчас маршал по прямому проводу говорил с командующим 4–м Украинским фронтом. Войска генерала армии Толбухина атакуют Турецкий вал и завязали бои у Армянска. Сегодня ночью Крымский полуостров будет совершенно отрезан и немецко–румынская группировка в Крыму будет изолирована… Вы начинаете с востока атаку Крыма. Высадиться, вцепиться и держаться… Держаться во что бы то ни стало. Понятно, Букреев?
— Понятно, товарищ контр–адмирал!
— Звенягин?
— Понятно, товарищ контр–адмирал.
— Надеюсь на вас, товарищи. Сегодня к вам обещал приехать сам командующий фронтом…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
За несколько минут до посадки на суда моряки еще раз проверили свои мешки и карманы, выбросили все лишнее, вплоть до белья и писем, и добавили патронов. Армейские водители автомашин с удивлением наблюдали моряков, разбивающих ящики и расхватывающих боезапас. Нехватка судов, хорошо известная морякам, почти штормовой ветер и повторный приказ контр–адмирала «вцепиться» и «держаться» усилили жадность к патронам и гранатам.
Командующий, незаметно въехавший во всю эту сутолоку, вышел из машины и направился к причалам. Букреев, извещенный Горбанем, пошел навстречу генералу. Командующий, отставив рапорт, поздоровался с Букре- евым и присел на кнехт. Он молчал, как будто прислушиваясь к гудению людей и треску разламываемых ящиков.
— Люди распределены по судам? Задача доведена до каждого?
— Распределены, задача доведена до каждого, товарищ генерал армии.
Командующий устало поднялся.
— Сколько у вас плавсредств, товарищ Букреев?
— Четыре катера «МО», восемь мотоботов, два гребных барказа и один катерный тральщик, товарищ генерал армии.
— Когда‑нибудь историки удивятся, анализируя те силы, с которыми мы атакуем Тавриду… Да–а-а…
Узнав о присутствии командующего, к причалу подходили моряки.
Командующий не видел лиц людей, но чувствовал движение матросской массы, дыхание, шопот и тревожное ожидание. Он хорошо знал, что предстоит людям, посылаемым им на трудный, жертвенный подвиг.
В этот важный момент, на грани жизни и смерти, нужно было напомнить о целях борьбы, которую вели эти молодые, но зрелые люди, сгрудившиеся возле него и ожидавшие поддержки и оценки их грядущего подвига, для которого созвало их боевое товарищество, скрепленное долгом, дисциплиной и совместно пролитой кровью.
— Матросы и офицеры десанта! — бросил он своим хрипловатым голосом. — Мы должны очистить наши земли от немцев. Мы радетели русской земли. Нам довелось… нам довелось. — Он поднял голос, махнул плотно сжатым кулаком туда, в сторону Крыма. — Пришло время, когда мы придем к их границам! Дорога в их разбойничьи государства лежит для нас, черноморцев, через Крым, через Севастополь. Для нас обходных путей нет, ребята! Нет! Мы появимся на их границах! Мы перейдем их и ворвемся к ним. Мы привезем матерей наших, отцов, жен и детей, разоренных ими и обиженных и скажем: «Возьмите все, что они отняли у вас».
Сегодня ночью вы начинаете новый поход. Надо сломить заслоны. Сломить во что бы то ни стало. Потомки будут вспоминать вас со славой. Сам Сталин, первый радетель нашей земли, смотрит на вас! Желаю успеха, орлы! Вперед на врага, букреевцы!
Он еще раз взмахнул кулаком, постоял, опустив голову, затем, попрощавшись с Букреевым, Батраковым, расцеловав Звенягина, быстро пошел к своей машине.
По тому, как моряки двинулись за ним, окружили машину, было понятно всё. И прежде всего это понял сам командующий.
—- До свиданья, ребятки, — попрощался он.
Вот тут‑то и крикнули матросы «ур–р-а!», перекрывая шум вспененного моря.
— Тише… тише… Еще услышит… — сказал растроганный командующий. — Вот наломаем ему рога, тогда и покричим…
Он обратил внимание на стоявшего перед ним Кондратенко. Ничем не отличался этот моряк от других: та же одежда и обувь, то же оружие и диски в брезентовых чехлах, висевшие вокруг пояса, как круглые пироги, но надпись на бескозырке, освещенная светом включенных фар, остановила его взгляд.
— «Беспощадный»?
— Так точно, товарищ генерал армии.
— За всех!
Он обнял Кондратенко, троекратно, по–русски, расцеловал его и, еле сдерживая волнение, скрылся в машине. Фары отбросили два тонких светлых уса, машина фыркнула и медленно тронулась, провожаемая множеством приветственно машущих рук.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
— Иду на сторожевике, товарищ капитан, — сказал Баштовой, — двое суток глаз не сомкнул. Хоть часочка два вздремну до того берега. Вот и доктор составит компанию.
Фуркасов, широкий и короткий, — ватное обмундирование, сумки, навешенные накрест, — неумело подтягивал снаряжение на переводчике Шапсе, только вчера прикомандированном к десанту от политуправления.
— Чувствуете, товарищ капитан, идеальное отношение начальника штаба к своему здоровью? — пыхтя возле Шапса, говорил доктор. — Ну, повернитесь, товарищ старший лейтенант. Так, хорошо. Автомат можете пока снять с загривка, неудобно. Пристройте его на плече, вот так, как я. Теперь отлично. Никто не поверит, что вы впервые идете в десант. — Доктор вынул платок, вспорхнувший в его руках, как голубь, вначале у лба, затем у затылка. — Держусь начальника штаба. Верю в его звезду…
— Правильно, доктор. Начальник штаба в подобных переделках проверенный, не то, что комбат, — пошутил Букреев.