Со своего места Тео не мог видеть выражение ее лица, только ластовицу на ее колготках. Он в тоске обшарил взглядом комнату, борясь с подступающей паранойей. Здесь ему вроде бы ничто не угрожало: он среди доброжелателей, интеллектуалов, готовых прийти на помощь, в уютном лофте, где еще недавно создавались шедевры искусства. Он пьет отлично сваренный кофе и ест вкусное пирожное. Его окружают интересные экспрессионистские картины талантливой молодежи, резные африканские статуэтки и японские орнаменты. Шпиц симпатичный и хорошо воспитанный. Все хорошо, хорошо, хорошо.
— Страницы, из-за которых люди лезут на стенку, написаны Малхом, — произнес он наконец. — Я за них не отвечаю.
Она повернула к нему лицо, позволив собаке завладеть трофеем.
— Не скромничайте, — сказала она. — Малх — это блеск. Блистательная придумка.
Повисла пауза. Шпиц по кличке Типпэкс[7] положил свою мягкую головку на свернутый журнал и закрыл глаза.
— Малх не придуман, — сказал Тео. — Это реальное лицо.
— Таким он и воспринимается, — в голосе Томоко Стайнберг звучало искреннее восхищение.
— Вы не поняли, — попробовал ей объяснить Тео. — Я не шучу. Я действительно обнаружил эти свитки. И действительно перевел их с арамейского на английский. Малх, Иисус, распятие… это все правда.
Она смотрела на него в изумлении, с полуоткрытым ртом.
— Bay. — Только сейчас до нее, кажется, дошло, в какой тайный клад вложилась ее компания. — Тогда это еще лучше, чем я думала.
Дальше произошла неловкая, чтобы не сказать, ужасная сцена, отчасти сглаженная необходимостью срочно убрать с ковра осколки стекла совместными усилиями. Дело в том, что он швырнул кофейную чашку об стену, но попал в бар. Ни ему, ни ей не захотелось вызывать уборщицу для наведения порядка. Поэтому, ни слова не говоря, оба дюйм за дюймом на коленях прочесывали ковер, собирая мелкие фрагменты и бросая их в пустое ведерко из-подо льда. Довольно долго в лофте слышались лишь отдельные звуки — их ровное дыхание, учащенное дыхание Типпэкса да звяканье стекла о металл.
Крупные осколки довольно быстро удалось собрать, а вот мелкие в каком-то несметном количестве застряли в берберском ворсе. Тео и Томоко следовало проявлять бдительность, чтобы не пораниться. Они и проявляли. Их обоюдная бдительность была чем-то вроде интимной близости, тем, что их объединило. Он первым нарушил молчание:
— Я прошу прощения.
— Пустяки. Я видала кое-что похлеще. Уверяю вас, что бы вы ни выкинули, это будут лишь цветочки.
— Вы говорите об авторах?
— Да. И о моем муже. О святом Билле Стайнберге, этом божьем даре пластическим искусствам. Критики любили повторять, что он не столько высекал скульптуры, сколько атаковал их. Замечание весьма справедливое, но атаковал он не только глиняные изваяния.
— Спасибо. Мне сразу стало легче.
Она одарила его снисходительной улыбкой.
— Давайте лучше сосредоточимся на том, чем вас занять в ближайшие часов десять. Потом вы ляжете спать. А утром проснетесь новым человеком.
Вручную дальше собирать мельчайшие частицы не имело смысла.
— Здесь есть пылесос? — спросил Тео.
— Вряд ли.
— В таком огромном доме нет пылесоса?
— У нас есть чем убирать. Точнее, кому.
Каждый день в половине одиннадцатого приходит уборщица со своим пылесосом.
Томоко подняла ковер за четыре конца. Теперь он напоминал козлиную тушу. Она открыла окно и начала вытрясать ковер.
— Разве это не опасно для прохожих? — спросил Тео.
— Мы на третьем этаже, — последовал беззаботный ответ. — Ветер все разнесет.
На публичное чтение в книжный магазин набилось столько народу, сколько позволяли правила пожарной безопасности Нью-Йорка, и даже чуть больше. Такого сбора организаторы не помнили со времен Джоан Роулинг. Тео отсиживался в офисе, уставившись в бокал с вином, который он держал на коленях. Вместе с ним в комнате было еще четыре или пять человек; сказать точнее он бы не смог, так как все внимание сосредоточил на собственных коленях, и имена тех, кому он только что пожал руки, уже успели вылететь у него из головы.
«Интересно, — думал он, — на меня так действует пилюля, которую мне дала Томоко перед самой посадкой в такси, или я просто схожу с ума?» Это herbal pick-me-up, тонизирующее средство из трав, заверила она его, произнеся «herbal» как «erbil», на американский манер. Он сразу вспомнил свой ожесточенный спор с Мередит по поводу лингвистического идиотизма употребления формы «ап historical». Эта живая картинка целиком заполнила его мозг, не оставив места для взвешенного решения, принимать или не принимать пилюлю. Даже сейчас, когда его кишки словно сами по себе разгуливали по комнате, ему на ум почему-то пришел еще один контраргумент для своей бывшей подружки: ты ведь не станешь говорить «an heated argument», правильно?[8]
— Фенаа-менально, — произнес организатор вечера, человекоподобное существо в футболке эльфа. — Фенаа-менально.
Этот тип, чье имя у Тео постоянно вылетало из памяти, был кладезем информации о всевозможных успехах «Пятого евангелия».
Фонтанируя, тип забивал ему голову массой бесполезных сведений, тем самым заполняя время до начала публичного чтения.
— Еще немного, и вы обгоните «Унесенных ветром», — заметил он.
— Обгоню? — переспросил Тео.
— Тираж — двадцать восемь миллионов экземпляров на круг.
— На круг? — снова переспросил он.
Организатор вечера развел руки в стороны, показывая книжный рынок во всей его бескрайности.
Один из его коллег усомнился в сказанном:
— Гонишь, дружище. Ни одна книжка в Америке не разойдется тиражом больше двух миллионов.
Эльф проглотил наживку.
— Я сказал «на круг», Матт. «На круг» не означает только проданные книги, равно как и только в Америке. Я говорю о мире в целом, включая все заказы и все аккумулированные за год тиражи в магазинах от Амстердама до Пекина.
— Этого ты не можешь знать, — возразил Матт. — Гадание на кофейной гуще.
— Гадание, основанное на арифметических выкладках. О'кей, пусть это не гарантированные продажи. Пусть будут массовые возвраты. Хотя сомневаюсь. Я сильно в этом сомневаюсь.
Томоко Стайнберг, судя по всему, хорошо знавшая организатора, встряла в их разговор:
— На самом деле истинная картина выглядит еще оптимистичнее. Цифры по «Унесенным ветром» отражают суммарное количество проданных экземпляров, начиная с первого издания. А оно вышло… бог знает когда. Сто лет назад.
— В тридцатых, — подсказал эльф. — Ну да, все эти подсчеты обманчивы. Ты считаешь, что продажи «Пятого евангелия» недооценены, Матт считает наоборот. Я же просто пытаюсь дать мистеру Гриппину ориентировочные цифры. Взять, к примеру, «Хижину дяди Тома». Те же двадцать восемь миллионов. А книга вышла в 1852 году. К концу этого года, за пару лет максимум, мистер Гриппин, вы разойдетесь тиражом, на который у Гарриет Бичер-Стоу ушло полтора столетия. Вот такие дела.
— Поразительно, — сказал Тео. В его бокале плавала пылинка, посверкивая в лучах флуоресцентной лампы. Слегка взболтав вино, он наблюдал за тем, как яркая точка кружится в красной жидкости.
— Нам еще далеко до «Гарри Поттера» и «Властелина колец», — развивал свою мысль эльф. — Я не говорю, что мы их когда-нибудь догоним. А вот «Код да Винчи» — почему нет. Дайте время.
В офис вернулась сотрудница, выходившая оценить собравшуюся аудиторию.
— Хороший контингент, — сообщила она присутствующим. — Все цвета кожи, все возрасты. Кроме детей. Но это ведь не «Гарри Поттер».
— Это сочинение Малха, жившего в первом веке нашей эры, — заметил Тео, глядя в бокал. — Давайте сразу внесем ясность. Это его книга, не моя.
— Вы подарили ее миру, — возразила молодая женщина. Сразу видно, воспитанный человек. Она выглядела такой свежей и искренней в своей накрахмаленной белой блузке. Ни с того ни с сего Тео вдруг мысленно увидел ее стоящей перед ним на коленях и делающей ему минет, как какая-нибудь порнозвезда.
— О чем уже начинаю сожалеть, — сказал ей Тео.
— Расслабьтесь, — вмешалась Томоко. — Люди хотят, чтобы книга их будоражила. Даже когда они демонстрируют свое недовольство. Надо же переключиться после всей этой бессмысленной развлекательной жвачки, которую мы потребляем с утра до вечера.
— Слушайте, мне только что пришло в голову отличное сравнение, — снова встрял эльф с вдохновенно озаренным челом. — «Властелин колец», «Код да Винчи» — они стоят не в одном ряду с «Пятым евангелием». Все-таки это беллетристика. А тут мы имеем дело с описанием более-менее реальных событий. Как у Дэйва Пельтцера в «Ребенке по имени „Оно“». Многие считают, что эта книга побила все рекорды. Да, хорошо продавалась, но мир она не всколыхнула. Сказать вам, сколько расходилось экземпляров в год в среднем? Не двадцать восемь миллионов. И даже не два и восемь десятых миллиона. Меньше семисот тысяч. Меньше семисот тысяч. Только вдумайтесь, друзья мои. Реальная история. Жизненные бедствия. Интерес масс-медиа. Автор готов повсюду выступать с чтениями, только позовите. И всего семьсот «т».
— Я посчитала, что «Ребенок…» — это дерьмо, — подала голос свежая молодка, сразу как-то смазав иллюзию невинности в глазах Тео. — И не стала покупать книгу.
— Тебе она досталась бесплатно, — съязвил Матт.
— Я хочу сказать, что эта так называемая «история из жизни» была… э… определенным образом подана. А у Малха я этого не почувствовала.
Матт кивнул.
— Да, Малх будет классом повыше. Ближе к… Анне Франк.
— Двадцать пять миллионов экземпляров, — отреагировал эльф без запинки. — Мировые продажи, начиная с 1947 года. Как говорит Матт, «платите той же монетой». Анну Франк, судя по всему, мы далеко обставим еще до конца года. Какой, мистер Гриппин, вы получили аванс, не скажете?