Эта власть женщин в торговле имеет в Западной Африке какие-то глубокие, пожалуй, исторические корни. Может быть, она рождена существующим в деревне разделением труда, в силу которого женщины были обязаны обрабатывать огороды и могли продавать как свою собственность оставшиеся в семье овощи. Может быть, это связано и с разделением труда в кастах ремесленников, где за женщинами было сохранено гончарное производство. Во всяком случае, по всей Западной Африке продовольственные рынки находятся под женским контролем.
В большинстве случаев эти рыночные торговки имеют грошовый оборот. Но известны женщины, без образования, без специальной подготовки, вершащие громадными делами, возглавляющие разветвленную торговую сеть. Они окружены десятками клиенток и посредниц, имеют самые тесные связи с европейскими фирмами, и к их голосу прислушиваются правительства. Хотя в их среде существует конкуренция, обычно торговки объединены в своеобразные организации, иногда охватывающие несколько рынков. Они активно участвуют в политической жизни, помогают своим партиям денежными сборами. Я вспоминаю, что когда в сентябре 1961 года в Секонди-Такоради, портовом городе на западе Ганы, вспыхнула всеобщая забастовка, то рыночные торговки сразу же пришли на помощь и деньгами и едой бастующим рабочим.
Еще тогда, будучи в Секонди-Такоради, наблюдая бурные демонстрации забастовщиков и их неожиданных союзников — рыночных торговок, мне показалось крайне важным понять, как возникла эта характерная для Западной Африки женская монополия в торговле. Мне виделась нить, связывающая времена, в которые женщина — по традиции и сегодня собирательница съедобных корней, диких плодов, зерен, трав — обработала первое в истории Тропической Африки поле и создала земледелие, и наши дни, когда законы местной справедливости, отдающие человеку то, во что он вложил свой труд, позволили женщине прийти на рынок с собранным ею урожаем и продать его. Впрочем, все это — одни предположения…
В скобках замечу, что едва ли не самой привлекательной в журналистике чертой, на мой взгляд, является настоятельность, даже упорство, с которым эта профессия заставляет журналиста объяснять то, что он видит в жизни. Он служит как бы впередсмотрящим интеллигенции и общества, первым замечает, что скрывается за очередным поворотом истории, первым дает свой, может быть, слишком торопливый и беглый ответ. Конечно, далеко не всегда имеет он возможность с честью выполнять свой долг, много разных помех притупляют его перо… Да и сама работа торопит, она ставит новые и новые вопросы, требует ответа, но не предоставляет времени, чтобы дать ответ действительно полный и глубокий. Журналист вынужден передавать эстафету ученым. И это оставляет иногда каплю горечи и неудовлетворенности в его душе.
В Онитше у меня не было знакомых, поэтому после осмотра рынка я не медля выехал дальше, в административный центр области. Меня подгоняло и скорое истечение срока действия визы в моем паспорте. Если бы я опоздал к границе, последовали бы весьма неприятные беседы с чинами нигерийского им-миграционного управления, которые внимательно следят за тем, чтобы гости Нигерии не задерживались в стране после отведенного им срока. Еще с самими нигерийцами, пожалуй, и удалось бы объясниться, но если вмешался бы в дело британский «советник» — холодновато-вежливый, неуступчивый в своей тщательно скрываемой враждебности, то тогда со мной обошлись бы весьма сурово. Пребывание в какой-нибудь нигерийской «каталажке» мне, естественно, не улыбалось.
К счастью, от Онитши до Энугу проложено прекрасное шоссе, так что можно было ехать «с ветерком».
Вдоль дороги расположено много деревень; этот край вообще самый густонаселенный в нигерийской федерации, и деревни выглядели на удивление зажиточными. Большинство домов крыто железом, даже листами алюминия, дома светлые, просторные, с застекленными окнами и резными дверями в центре. Очень хотелось войти через калитку в один из этих зеленых, цветущих садиков, постучать в дверь, познакомиться с хозяином. Но нужно было спешить.
В моем плане на пребывание в Энугу был отведен всего день. Поэтому, даже не заехав в гостиницу, я отправился на поиски Майкла О. К нему у меня было письмо из Ибадана от учителя, с которым я там встречался. Передавая письмо, учитель заверял, что Майкл примет меня самым дружеским образом.
Так действительно и произошло, когда я, объездив полгорода, в конце концов разыскал глинобитный домик, где Майкл жил со своей многочисленной семьей. В доме буквально негде было повернуться, но хозяин решительно настоял, чтобы мы посидели какое-то время у него, выпили пива, закусили.
— Вы мой гость, я не могу, чтобы вы от нас ушли, не отдохнув с дороги, — повторял он, хлопоча вокруг стола. — Очень жаль, что нет свободной комнаты. Вы нас нисколько бы не стеснили.
Энугу славится своими угольными шахтами. Местный уголь расходится по всей Нигерии, даже вывозится за границу. Я стал расспрашивать Майкла, что знает он о забастовке горняков, происходившей здесь в 1949 году. Но он ответил, что был в те годы мальчишкой и мало что помнит.
Майкл проводил меня до гостиницы, расположенной на окраине города в тени цветущих мимоз и акаций, и мы условились встретиться вновь вечером.
Немного отдохнув, я вышел подышать свежим воздухом на террасе. Солнце уже опустилось к горизонту, облив багрянцем кроны окружающих отель деревьев, и на небе, быстро синевшем, одна за другой загорались звезды. В кустах монотонно заголосили цикады, запрыгали мелкие голубоватые огоньки жучков-светляков. Сидевшие на лужайке справа от террасы торговцы сувенирами, эти неизбежные спутники любой гостиницы в Африке, расстелили циновки и, беззвучно шевеля губами, начали молиться, все вместе то падая на колени, то снова вставая. Отдав богу богово, они суетливо принялись свертывать в узлы свои пестрые и яркие товары.
Эти торговцы сувенирами — своеобразный народ. Мне кажется, они образуют что-то вроде касты. От Берега Слоновой Кости до Сенегала — это обычно дьюла или малинке из Республики Мали, тогда как к востоку от Берега Слоновой Кости они почти всегда принадлежат к северонигерийской народности хауса. Вечные бродяги, они пешком и на грузовиках пересекают тысячи километров в поисках товаров и клиентов. Мне рассказывали, что в их среде существует солидная организация, занимающаяся снабжением и информирующая о ценах в том либо другом городе. Обычно в их руки попадают изделия, уже специально изготовленные для туристского рынка, но иногда в своих путешествиях они нападают на действительно интересные и ценные произведения народного искусства. Наиболее удачливые из этих торговцев открывают в конце концов собственные лавчонки или меняют специализацию, переходя на более доходные операции скотом, орехами кола, ямсом.
Когда пришел Майкл, то сразу я его не узнал. Днем он был одет в мятую, с расстегнутым воротом белую рубашку и шорты. Сейчас передо мною стоял мужчина в темном английском костюме, с галстуком-бабочкой, в сверкающих башмаках. Само выражение его лица стало как-то строже, солиднее, что ли. Одним словом, почти невероятная метаморфоза. Видимо, и Майкл, как большинство африканских интеллигентов, был склонен с подчеркнутым вниманием относиться к своему облику, особенно появляясь в общественном месте.
Мы прошли в полупустой ресторан, сели у широко распахнутого окна.
Эти встречи… Пожалуй, ничто не расширило моих представлений об Африке столь значительно, как беседы, как долгие ночные разговоры с учителями, студентами, чиновниками, с профсоюзными и партийными деятелями, с молодежными активистами. Африканская пресса и слаба и слишком далека от народной жизни. Книги рассказывают о прошлом. Только из встреч с людьми можно понять и почувствовать неповторимость сегодняшнего дня континента.
К тому же никогда раньше жизнь в Африке не была столь напряженка и стремительна, столь противоречива и драматична, как сейчас. Африканцу приходится видеть, как рушится древняя, племенная мораль, как появляются новые, иногда чуждые этические нормы. На его глазах ломается привычная шкала социальных ценностей. В мир, где царила общинная солидарность, врывается современность с ее классовыми противоречиями, с ее острыми конфликтами между бедными и богатыми, между нациями, между африканскими странами. Вчера была завоевана политическая независимость, а сегодня уже поднимаются вопросы, как ускорить движение вперед, как повысить жизненный уровень населения, как освободиться от экономического засилья Запада.
И все эти новые жизненные явления требуют своего осмысления, толкования. Вот почему дискуссии и споры идут по всему континенту. Нынешнее время требует ясности оценок, точности представлений о будущем африканских народов, и происходит быстрое освобождение лучших умов континента от плена буржуазного мировоззрения. Все чаще африканский интеллигент обращается к марксизму в поисках верного пути к пониманию окружающей действительности. Марксизм в его глазах служит выходом из хаоса противоречий, ключом к дверям будущего. В духовной, в интеллектуальной борьбе умов начинают побеждать идеи научного социализма.
Много интересного рассказывал Майкл. От него я, по сути дела, впервые услышал о растущем среди интеллигенции и буржуазии ибо стремлении к национальному обособлению, может быть к выходу из нигерийской федерации. Он говорил, что многие в провинции недовольны большими отчислениями в федеральный бюджет от доходов, получаемых областью от растущей добычи нефти в районе дельты Нигера. Эти средства, говорил Майкл, могли бы использоваться для развития самой области.
Будучи довольно образованным человеком, мой собеседник, конечно, понимал, что распад федерации принесет народу неисчислимые испытания. Он и сам соглашался, что резко сократится рынок для национальной промышленности, что. возможно, увеличится безработица. Он не возражал и против довода, который мне казался особенно убедительным, — что раскол неизмеримо уменьшит престиж Нигерии в Африке и в мире. И все-таки Майкл продолжал стоять на