Возвращаясь по уже знакомой дороге в Аккру, я перебирал в памяти все увиденное за эту поездку. Впечатлений было много, но два, пожалуй, подавляли другие— от силы традиций, с которыми я столкнулся в самом начале пути в Виннебе, и от самоуверенности английской компании, чувствовавшей себя государством в государстве.
Правые круги ганской интеллигенции приходили в ужас, чувствуя подъем политической сознательности народа. Но преследующие их миражи были всего лишь порождением эгоистичного, неспособного освободиться от кастовой ограниченности ума. Напротив, и связанная с устойчивостью традиций косность, и еще не поколебленное самовластие иностранного капитала представляли вполне реальную угрозу. Трудно было сомневаться, что в скором времени предстоит решающее испытание для прогрессивных кругов Ганы.
Поздним вечером я вернулся в столицу. Она еще не спала. Из открытых дверей «чоп-баров» доносились громкие голоса, на дорожной обочине упорно дожидались покупателей уличные торговки, у кинотеатра «Орион» у выезда на Ринг-роад разъезжались машины после окончания последнего сеанса.
СЕВЕР В ТРОПИКАХ
Увидеть юг Ганы — это значит познакомиться с парадным фасадом страны. В этих местах густая сеть дорог, здесь сравнительно много школ и больниц, в городах и их окрестностях есть кое-какие промышленные предприятия. Да и торговля на юге бойкая, покупатель может выбирать между крупными английскими магазинами, лавками предприимчивых ливанских купцов и торговыми заведениями самих ганцев.
Относительное процветание приморья и лесных районов Ганы было связано с культурой шоколадного дерева, завезенного сюда с острова Фернандо-По одним ганским крестьянином. Английские власти оказали содействие распространению новой культуры, купцы предлагали за урожай какао сравнительно высокие цены, и деревню охватила настоящая шоколадная лихорадка. В лесных областях, в особенности в Ашанти, ныне трудно найти крестьянина, который бы не занимался выращиванием шоколадных деревьев.
Но там, где кончался лес, кончалось и благосостояние. Северу Ганы достались лишь скудные капли денежного дождя, одно время пролившегося над югом. Аккрские друзья в один голос утверждали, что существует резкий разрыв в степени развития юга и севера. Особое беспокойство среди них вызывало то обстоятельство, что эти области населены народами разной культуры, исторических традиций, языка. По их мнению, определенные круги могли воспользоваться существующими различиями, чтобы попытаться раздуть недовольство среди северян, разжечь их национальное чувство и противопоставить южанам. Это уже случалось в прошлом.
На переправе через Вольту скопилось несколько десятков машин. Они вытянулись длинной колонной — легковые автомобили, грузовики и маленькие, с брезентовым верхом автобусики. Паром ушел на тот берег, водители и пассажиры автобусов разбрелись по местечку Еджи.
Было около часа пополудни. У обочины дороги женщины жарили рыбу, торговали лиловато-красными орехами кола, толстыми серыми корнями ямса. Среди торговок и пахучих сковород, подбирая что-то, прыгали грифы со страшными розовыми голыми черепами.
И птицы и люди двигались медленно, тяжело. Здесь, на подступах к саванне, словно чувствовался «вес» солнца, его знойная тяжесть сковывала движения, замедляла шаг.
Где-то неподалеку слышались глухие удары по металлу. Выйдя из машины, я увидел за колонной автомобилей небольшую кузницу — легкий навес на четырех высоких кольях, а под ним глиняную печь с мехами и наковальню. У горна стоял мальчуган лет двенадцати. Мастер внимательно рассматривал нарезку, которую он только что сделал на толстом железном пруте.
Кузнец оказался интересным человеком. Он ничем не напоминал знакомых по этнографическим описаниям кузнецов Западной Африки — отщепенцев, окруженных страхом и презрением односельчан. В рубашке хаки, в брезентовых шортах он был похож на рабочего из крупного города. За стеклами его очков в проволочной оправе поблескивали умные, живые глаза.
Он поселился здесь недавно, а до этого работал шофером, колесил по всей Африке, побывал и в Кано, и в Абиджане, и в Ломе, водил машины в Бамако.
— Наверное, потому вы и сейчас у дороги обосновались, что можете встретить здесь старых друзей? — спросил я его.
— Тут нужен кузнец. Едут крестьяне, берут с собой ножи, мотыги. Иной раз в машине какую-нибудь мелочь надо починить. Конечно, и старых друзей часто встречаешь, — добавил он.
К передним столбам навеса была прибита доска, на которой лежали голубоватые от окалины мотыги, длинные ножи, которыми крестьяне в этих краях выкашивают траву, капканы. Торговля шла довольно бойко, и кузнец ежеминутно отходил, чтобы показать свои изделия и поторговаться с покупателем.
«Куда только не попадут изготовленные в этой кузне орудия!» — подумал я. Крестьянин-моси в конусовидной, плетенной из соломы и отделанной кожей шляпе отвезет купленные ножи в свою деревню где-нибудь в верховьях Вольты. Торговцы-хауса из Северной Нигерии закупят несколько мотыг, которые с выгодой перепродадут в окрестностях Сокото или Кано.
В колонне автомашин началось движение — паром подошел к берегу. Два сильных, ловких парня закрепили его тяжелыми цепями у причала, и машины медленно поползли на трап. Минут через десять паром был уже снова далеко от берега.
Местечко Етжи, где находится переправа, расположено километрах в восьмидесяти ниже слияния Черной и Белой Вольты, образующих собственно Вольту. Река здесь широка и полноводна. Было время паводка, река вздулась от идущих над саванной ливней, и вода побурела от смытой земли. Стремительное течение быстро приближало паром к левому берегу.
И вот остались позади Еджи, река, паром. Прямая дорога идет через саванну.
А всего только час тому назад я ехал среди тропического леса. Узкая лента дороги была как дно глубокой зеленой пропасти. Две стены леса, тонкая полоса голубого неба, исчезавшая, когда кроны деревьев сливались над головой, мокрый, холодный воздух — таким остался позади лес.
В лесу деревни прижимались к самой дороге. Дома были низкие, глинобитные, иногда покрашенные в белый или розовый цвет. Рядом с деревнями мелькали небольшие поля кукурузы. Вдоль дороги сидели неизбежные торговки — с мисками, полными бананов, очищенных апельсинов и кукурузных початков. Кое-где уже собрали урожай какао-бобов, и у домов ярко поблескивали груды больших оранжевых плодов. Как не похожа саванна на этот мир тропического леса!
Сам воздух стал другим — сухим и горячим. Деревья расступились, голубое небо перестало быть узкой полоской, оно широким теплым покрывалом раскинулось над землей. В высокой густо-зеленой траве ярко-желтым пламенем полыхали кустарники. Стайку опустившихся на придорожную мимозу алых птичек «солдатиков», или, как их еще называют, «кардиналов», можно было спутать с цветами.
Появились первые баобабы. С началом дождей на их толстых корявых ветвях распустились белые цветы. Они свисали на длинных стеблях, как большие снежные шары. Некоторые отцвели, и на их месте обнаружились пока что маленькие зеленые плоды.
Выйдя из машины, я долго смотрел на раскинувшиеся вокруг просторы. Рыхлая земля была горяча и насыщена влагой. Поля ярко зеленели. В этих местах они невелики: три-четыре вооруженных мотыгами человека не могут поднять большого поля.
На каждом поле виднелось по нескольку деревьев — опыт научил крестьян, что их ветви защищают посадки от солнца и смягчают палящий ветер пустыни — харматтан, а корни деревьев удерживают плодородный слой от размыва во время страшных летних ливней.
Земля дорогá здесь, дорогá вложенным трудом и пролитым на ней потом. Ее и много — потому что крестьяне не могут освоить всех свободных участков, и мало — потому что уже освоенная земля не способна прокормить всех. Крестьяне сеют просо, сорго, кукурузу, а в низинах, где застаивается дождевая вода, — рис. Когда приходит пора полевых работ, от восхода до заката солнце обжигает согнутые крестьянские спины. У крестьянской мотыги короткая ручка — чтобы ближе к земле были крестьянские глаза, чтобы не упустили они побега сорняка или комка ссохшейся, закаменевшей земли.
По мере того как развертывалась дорога, постепенно исчезали прямоугольные или квадратные в основании дома народа акан. Их сменили круглые хижины. Из-за высокой травы или побегов сорго выглядывали их островерхие соломенные конусы. Дорога шла по стране Дагомба.
Несколько островерхих хижин образуют здесь двор, заселенный одной, так называемой большой семьей. Дома соединены невысоким тростниковым или глинобитным забором, и пройти внутрь двора можно только через хижину, предназначенную для встреч и приема гостей. Справа от входа в этой хижине устроено небольшое возвышение для старейшины — главы семьи. В центре внутренней площадки, расположенной между жилищами, также небольшое возвышение; оно предназначено для костра, на котором готовят пищу для всех членов семьи и вокруг которого собираются на вечернюю трапезу. Эти часы у костра — время отдыха, воспоминаний о прошлом и планов на будущее — лучшее время дня.
Десятки, если не сотни, легенд о далеких годах живы в народе. Особенно много преданий сложено о вожде На-Гбева, потомки которого якобы образовали государства Моей, Мампруси и Дагомба. Это народный герой, мужественный, мудрый, справедливый. Одна из этих легенд — о смерти На-Гбева — была записана англичанином Д. Джон-Парсонсом.
У На-Гбева было много сыновей и одна дочь. Под старость На-Гбева ослеп. Он знал, что жить ему осталось недолго, и боялся, что вождем станет его старший сын Зирли, жестокий и злой человек.
Однажды На-Гбева позвал гонца:
— Ступай к матери моего сына Куфого, — сказал ин, — и вели сейчас же прийти ко мне.
— Иду. — ответил гонец, а сам подумал: «Вождь стар, он посылает за матерью Куфого, чтобы сказать ей, что вождем будет ее сын. Я ненавижу мать Куфого, она не раз обижала меня. Я позову мать Зирли. Конечно, Зирли даст мне денег, когда услышит меня».