Зирли, узнав о планах своего отца, придумал хитрый план. Он прикрыл шкурами глубокую яму, положил на них подушку-и приказал своим женам сварить пиво — пито. Когда все было готово, Зирли и его друзья сели вокруг ямы, стараясь не задеть шкур. Затем Зирли послал за Куфого.
Ничего не подозревавший Куфого охотно пришел. Когда он появился, Зирли сказал:
— Привет, мой брат, привет! Ждем тебя. Посмотри, мы оставили тебе место на этой подушке.
Куфого ступил на шкуры, они раздвинулись, и он упал в яму. Зирли закричал:
— Сюда, мои жены! Несите ваши горшки с пито и выплескивайте в яму.
Куфого умер, захлебнувшись горячим пито.
Старики племени, услышав об этом, решили оповестить о смерти Куфого На-Гбева. Для этого старик Гуши-Наа пригласил музыкантов. Он собрал в оркестр высоко звучащую дудочку виа, большую низкозвучную трубу бани и гулкий барабан. Гуши-Наа попросил виа петь «Зирли ку Куфого» («Зирли убил Куфого»), бани — с болью стенать, а барабан — гудеть «мбайе, мбайе» («отец, отец»).
На-Гбева сидел у своего дома, когда оркестр начал играть. Он услышал плач виа и стенания бани. В горе На-Гбева натянул на голову свои одежды, но крик: «Зирли ку Куфого! Зирли ку Куфого!» — продолжал доноситься до него. Сидящие вокруг вождя люди плакали, а оркестр продолжал играть. Наконец земля не смогла больше нести тяжесть горя На-Гбева. В ней открылась большая щель, и На-Гбева соскользнул туда. Земля же вновь сомкнулась…
От прежней славы государства Дагомба остались предания… и потомки давних вождей.
Массивные глинобитные хижины
в деревне Зуарунгу-наба
напоминают военные укрепления
Английские колонизаторы тщательно сохраняли некоторые выгодные для них пережитки общественного строя Дагомба, особо оберегая от потрясений племенную верхушку края. Подчинив вождей своему влиянию, англичане проводили их руками свою политику, а неугодных свергали. Новая власть Ганы навела порядок в этом живом «музее» пережитков далекого прошлого. Права вождей были решительно ограничены.
В Тамале, административном центре Северной области, меня принял главный вождь города и округи Алассан Дагомба. Он сидел на помосте между двух кожаных подушек. На ступенях помоста расположились приближенные, а у стен — старейшины. Перед началом приема вождь оделил некоторых из них орехами кола, что было знаком его особого расположения.
Это был старик с желтым морщинистым лицом и маленькими хитрыми глазками. Минутами он распрямлял спину, поднимал голову и бросал на окружающих высокомерные взгляды, изображая горделивого владыку. Но потом его спина снова сгибалась, и он опять становился просто усталым и старым человеком. Переходы от одного состояния к другому были быстрыми, и потому вождь казался человеком суетливым и неуверенным.
На голове вождя была черная шапка, обшитая кожаными серебряными прямоугольниками — ладанками. Они должны были защищать вождя от злобы стихий и от людских происков. Из таких скромных шапчонок и возникли со временем пышные королевские и императорские короны. Одни из корон пали, другие еще держатся, хоть и неустойчиво, на головах своих владельцев. Среди ладанок на шапке сидящего передо мной старого вождя не было такой, которая могла бы защитить от самой большой для него опасности — от прогресса, от воли людей, преобразующей общество.
Сейчас на крайнем севере Ганы, как и по всему африканскому западу, едва ли не каждый куда-то едет или собирается ехать. На дорогах Ганы можно встретить путников из соседней Верхней Вольты, из Нигерии, Берега Слоновой Кости и Того, из Мали, Гвинеи, даже из далеких стран Экваториальной Африки. Когда вспоминаешь о дорогах Северной Ганы, то прежде всего перед глазами встает фигура мерно шагающего человека с дорожной палкой, закинутой на плечи. Тысячи людей бредут сегодня по африканским дорогам, проходят сотни и тысячи километров в поисках работы, в поисках новой, лучшей жизни.
В окрестностях Болгатанги, небольшого городка на границе с Республикой Верхняя Вольта, живет небольшое племя фра-фра, родственное моей и дагомба.
От внешнего мира деревня племени фра-фра Зуарун-гунаба отгорожена массивной глинобитной стеной, некогда превращавшей деревушку в укрепленный форт. Старейшина деревни Адукура охотно показал мне свои владения. Отдельные жилища деревни слились в нечто монолитное, единое, как пчелиные — соты. В лабиринте узких проходов и небольших площадок без помощи Адукуры я бы заблудился. Чтобы войти в крестьянскую хижину через маленькую аркообразную дверь, нужно низко наклониться.
Из слов Адукуры я понял, что мужчины деревни — члены возглавляемого им рода. Все они или его братья, или сыновья, или внуки. Но особенно много правнуков, еле переступающих своими ножками по земле или только выглядывающих из-за спин матерей. Когда я заговорил об этом с Адукуре, он засмеялся:
— Земли и воздуха хватит всем.
После осмотра деревни Адукура пригласил меня отведать пито — местное пиво, приготовляемое из кукурузы.
Уже вечерело. Мы сели под деревом на маленькой площадке в центре деревни. Одна из женщин принесла большой кувшин пито и, разлив его по чашкам, сделанным из маленьких тыкв — калебас, подала сначала главе рода, а потом остальным мужчинам.
Под общий смех на площадку
выбегает деревенский шут
Под общий смех на площадку выбежал деревенский шут. Стуча в зажатый под мышкой барабан, он приплясывал и пел что-то такое, что заставляло смеяться всех — от мала до велика. Морщинистое лицо шута было на редкость выразительно.
На площадке собралось едва ли не все мужское население деревни — сам патриарх, старейшины, молодежь. Старики держались строго, со сдержанным достоинством, молодые шутили, смеялись. Многие из деревенских парней побывали на юге Ганы, жили в больших городах и лишь недавно вернулись домой. Однако среди стариков, мне рассказывали, были и такие, что не ездили дальше Тамале.
Старейшина деревни фра-фра в праздничном
костюме у дома своей матери
Глядя на этих людей, я думал, как не соответствует внешний вид африканской деревни характеру ее нынешней жизни. Эти стены, узкие проходы — ее прошлое, когда жизнь была замкнутой, когда кругом жили враги, когда домашний очаг, костер в центре деревни были и центром всех крестьянских интересов. Обособленность каждой этнической группы резко проявлялась и в одежде, и в стиле деревенских построек, и в языке.
Конечно, многое из этих различий сохранилось и сохранится еще долго. Но главное другое. Сейчас в африканской деревне неудержимо действуют силы, разрушающие обособленные, замкнутые мирки, взламывающие глинобитные и тростниковые стены вокруг поселений.
Вот этот парень, что сидит напротив, носит ашантийское кенте. Значит, он работал или на плантациях какао, или на золотых рудниках юга Ганы. Его сосед одет, как обычно одеваются торговцы-хауса из Северной Нигерии, — в длинный белый халат с вышивкой на груди и на спине. Мне рассказывали, что на севере Ганы, в этом мире двунадесяти языков и наречий, общими языками стали языки хауса и тви. Первый принесен торговцами из Нигерии, второй — с юга, из страны ашанти, сезонными рабочими, возвращающимися в родные деревни. Это ли не знамение конца извечной замкнутости деревни Северной Ганы?
Попрощавшись со старейшиной Зуарунгу-наба и его сородичами, я поехал к расположенному неподалеку священному озеру. Невдалеке три мальчугана пасли стадо коров. Завидев меня, они подошли. Один из них вызвался выманить на берег живущих в озере крокодилов.
Пастушонок, паренек лет двенадцати, начал во весь голос кричать: «Хоэ, хоэ!». Товарищи ему вторили. Мы медленно шли вдоль берега, когда из воды вынырнула первая черная голова. Затем с плеском выполз на берег второй крокодил.
Самый маленький из ребят отломил от куста ветку, нацепил на нее клочок бумаги и начал дразнить крокодила— так, как у нас играют с котятами. Крокодил с неожиданной быстротой бросился на паренька. Тот не испугался, а, забежав сзади, схватил крокодила за хвост. К счастью, все обошлось — крокодил, видно, просто оцепенел от этой вольности.
Изображения крокодилов мне приходилось видеть на стенах домов дагомба, мампруси. Обычно они находились у входа в дом. В деревне Зуарунгу-наба над входом в хижину матери патриарха деревни Адукура были изображены четыре крокодила, тянувшиеся к солнечному диску. Сейчас жители деревни мусульмане, но это изображение является, возможно, напоминанием о временах, когда крокодил считался здесь тотемом, покровителем — племени, когда еще сохранялся среди фра-фра и родственных им племен культ солнца.
«Упорно работай. Будущее Ганы в твоих руках!» — гласил плакат на главной улице Болгатанги.
Этим словам верят в народе. Мне не раз приходилось видеть, с каким упорством ведется работа по обновлению севера Ганы. Пока это самый бедный край страны, — здесь больше больных и меньше грамотных, чем в других областях. Возможно, поэтому на севере больше всего и настоящих энтузиастов.
В Навронго я встретился с двумя активистами организации пионеров Ганы — Патриком Алаалем и Юлианом Лирайре. Они рассказали мне, что в марте 1960 года в Навронго была создана первая пионерская ячейка «и скоро в городе насчитывалось уже около полутора тысяч пионеров.
Перебивая друг друга, Патрик и Юлиан рассказывали, как были организованы первые кружки радио, первые занятия по технике, первые лагеря, первые экскурсии. Все было здесь первым, все начиналось с нуля, и ребята чувствовали гордость первооткрывателей, гордость архитекторов, создающих прекраснейшее здание — новый детский мир.
Не менее интересная встреча состоялась у меня на рынке одной маленькой деревушки недалеко от Тамале. Еще издали я заметил высокого человека в халате врача. Он энергично названивал в колокольчик, вокруг толпились любопытные.
Оказалось, человек в белом халате был не один. У машины стоял его спутник — совсем еще молодой, в темных очках, горячо объяснявший собравшимся вокруг крестьянам основы санитарии и гигиены. В руках он держал книгу с иллюстрациями. На багажнике машины лежали медикаменты, действие которых он описывал. Некоторые крестьяне, шевеля губами, про себя повторяли непривычные названия, стараясь их запомнить.