Как-то раз вместе со знакомым профсоюзным работником Д. мы поехали в Трейшвиль. За мостом машина свернула направо, к порту, потом налево. Большинство улиц было без названий, под номерами. После трех-четырех новых поворотов мы въехали в небольшой двор.
По двору с шумом носилась ребятня. При нашем появлении полуголые мальчуганы и девчонки сначала замерли, а затем окружили Д., которого они, видно, встречали уже не в первый раз. В большой деревянной ступе две женщины большими пестами толкли маниок или бананы для «фуфу» — любимого местного блюда. На шум ребятишек — из дома вышел пожилой человек и, поздоровавшись с нами, быстро провел нас в комнаты.
Я не спрашивал его имени, а сам он не назвался. В Абиджане быстро привыкаешь к этой особой осторожности местных жителей с иностранцами. Видимо, у них есть серьезные к тому причины. Мне мой хозяин понравился и своим открытым умом, и широким радушием.
Он был влюблен в Абиджан. Он был горд красотой города, его широкими улицами, современными зданиями.
— Я вырос в деревне недалеко от Мана. Это у границы с Гвинеей, — рассказывал он. — Самой большой была хижина вождя. В детстве она казалась мне громадной. Мне было пятнадцать лет, когда я попал в Абиджан, и город потряс меня.
Это был действительно интересный человек. Он принадлежал к поколению, чья сознательная жизнь началась в годы второй мировой войны, когда и до африканских берегов докатились освободительные идеи. Он сам научился читать и писать. Рабочие кружки, городские митинги были его политической школой. С тех пор у него вошло в привычку каждый вечер слушать московское радио. Работа в порту сначала грузчиком, потом крановщиком воспитала его самосознание.
— Абиджан — своеобразный город, — говорил хозяин. — Насколько я знаю, его двухсоттысячное население едва ли не наполовину состоит из выходцев из соседних стран — Мали, Гвинеи, Верхней Вольты, Либерии. Есть даже нигерийцы и мавританцы. Интернациональный го род!
Д. вступил в разговор:
— Для профсоюзов это создает большие трудности. Попробуйте организовать эту разнородную людскую массу! К тому же среди различных этнических групп существует взаимная подозрительность и соперничество. Эти настроения умело поддерживаются предпринимателями.
Повернувшись к хозяину, он спросил:
— Ты согласен со мной, что основную массу абиджанских рабочих составляют вчерашние крестьяне?
Тот утвердительно кивнул головой. Д. продолжал:
— Тысячи людей пришли в город, сохранив узость еще племенного самосознания, традиции и суеверия родных деревень. Многие из них предпочитают профсоюзам племенные объединения, во главе которых ставятся «вожди». Их мечта — накопить денег, начать торговлю или вернуться ib деревню. У большинства нет квалификации, и они удовлетворяются случайными заработками, не задерживаясь подолгу на одном и том же предприятии.
Хозяин прервал Д.:
— Ты несколько преувеличиваешь трудности. Согласись, что квалифицированные рабочие понимают нужность профсоюзов. А они — большая сила. Да и вчерашние крестьяне в абиджанском котле быстро освобождаются от своей ограниченности.
Я внимательно слушал разгоревшийся спор. Ни в научных исследованиях, ни на страницах местных газет я не встречал идей и наблюдений, которые высказывались моими знакомыми. Все, что говорилось в этой комнате, было выстрадано каждым из собеседников за долгие годы борьбы.
Поздно вечером мы распрощались с гостеприимным хозяином. Д. был взволнован долгим разговором. В машине он продолжал прерванный спор:
— Конечно, у нас есть силы. И большие. Но как работать, когда лучших среди нас высылают из страны или бросают в тюрьмы? Те, кто слабее, поддаются на заманчивые предложения выгодных мест в канцеляриях новоиспеченных министров и высокой зарплаты.
Д. тяжело вздохнул:
— Нас поддерживает только вера в народ.
С Д. я простился у гостиницы «Отель дю парк». Хотя была ночь, не посвежело. Перегретый, влажный воздух был неподвижен. Возвращаться в номер, где сотни москитов. е нетерпением ожидали моего появления, не хотелось. К счастью, на террасе гостиничного ресторана освободился столик.
Но мне не удалось долго побыть одному. Пожилой француз, вежливо улыбаясь, попросил позволения подсесть.
— Невозможно найти свободное место, — извиняясь, объяснял он. — В такие вечера весь город выходит на улицу.
Мы разговорились. Француз оказался местным старожилом:
— Я помню время, когда меньше чем в километре отсюда начинался лес, — рассказывал он.
Узнав во мне иностранца, он охотно принялся вспоминать истории давно минувших дней. По профессии инженер, он участвовал в сооружении едва ли не всех важнейших дорог страны. Попыхивая трубкой, он живо вспоминал о неприятностях, которые ему причиняли рабочие.
— Это было время трудовой повинности, когда крестьян палками сгоняли на работы, — рассказывал он. — Ясно, что они не хотели работать. Моим современным коллегам легче. Деньги убедительнее палки.
Инженер выглядел моложе своих лет, и в его коротко остриженных прямых волосах еще не было седины. За стеклами очков в золотой оправе поблескивали небольшие серые глаза. Он был одет в серую рубашку с открытым воротником, просто и удобно, как одеваются в тропиках французы в отличие от англичан, которые и здесь не решаются появляться к ужину без галстука и — в пестрой рубашке. Мне этот человек становился все более и более интересен.
Людей, подобных инженеру, часто приходится встречать на африканских землях. Обычно это строители, учителя, агрономы, миссионеры. Они добросовестно работают, они честны. Если им сказать, что вся их деятельность является лишь одним из оборотов колониальной машины, эти люди почувствуют себя оскорбленными и обиженными. Многие из них совершенно искренне считают, что они несут в Африку «цивилизацию», «прогресс».
Редко, когда тот или иной из них ощущает фальшь положения, в которое всю эту прослойку поставил колониальный режим. Они всегда хозяева, всегда начальники. Не бывая на равной ноге с африканцем, они привыкают смотреть на него сверху вниз. К этому барьеру прибавляется второй — непонимание местной культуры, местных обычаев. Этих людей возмущает часто нескрываемая враждебность к ним со стороны местных жителей. Они просто не могут понять то, что очевидно африканцам, — построенная «белыми» дорога будет служить для вывоза скупленного по дешевке сырья, миссионерская проповедь затруднит патриотам борьбу с колониальным режимом, «белый» преподаватель не только научит детей грамоте, но и привьет им подобострастное отношение к «западной культуре».
Мой случайный собеседник, несмотря на весь свой несомненный ум, ответил, когда я его спросил, как вырос Абиджан:
— Этот город построен нами, французами. Его фундамент— французские деньги, французская энергия, наши ум и знания.
Говорить ему о тысячах африканских крестьян и рабочих, чьи украденные компаниями деньги оплатили сооружение этого города и чей труд его поднял, было бы бесполезно.
Чем все же был вызван бурный взлет Абиджана? — спрашивал я себя. Как мог за два-три десятилетия — вырасти на этих сырых, нездоровых местах столь крупный город?
Ответ приходит, когда смотришь на карту страны. Абиджан находится там, где железная дорога подходит к морскому порту. Здесь богатства края перегружаются с вагонов на пароходы, отсюда в глубь страны отправлялись военные отряды и отряды чиновников. Подобно грибам, у этого места перевалки грузов выросли здания торговых компаний, банков, различных департаментов колониальной администрации.
В конце прошлого века, когда решалось, откуда вести железнодорожную линию в глубь края, будущее Абиджана повисло на волоске.
Столкнулись две точки зрения — колониальной администрации и действующих на Береге Слоновой Кости торговых компаний. По мнению чиновников, железная дорога должна была пройти по долине реки Бандама, пересечь тропический лес и выйти в область Бауле в месте, где полоса джунглей особенно узка. Чиновников побуждали поддерживать этот вариант прежде всего политические мотивы. В то время завоевание страны было в самом разгаре, и дорога открывала возможность прочно закрепиться в самом сердце новой колонии.
Торговцев больше волновали соображения непосредственной выгоды. Они настаивали, чтобы проникновение шло по долине реки Комоэ, более или менее параллельно к границе с Золотым Берегом. Область Бауле не была исследована, ее богатства еще не определены, тогда как лежащие по берегам Комоэ деревни были давними поставщиками каучука, пальмового масла, ценных пород дерева, золотого песка. Гран-басамские торговцы не скрывали своих надежд, что новая дорога, проложенная согласно их планам, поможет также перехватить у англичан часть их торговли каучуком на Золотом Береге.
Со временем появились и другие проекты. Миссия капитана саперов Удая предложила компромиссное решение. Сам Удай считал, что следует воспользоваться судоходностью Комоэ между Гран-Басамом и деревушкой Алепе и сделать Алепе исходной точкой будущей дороги. По проекту Удая, к Абиджану должна была быть проложена ветка. Этому небольшому тогда поселению отводилась весьма второстепенная роль в планах колониального освоения края.
Только в 1902 году был выработан окончательный план прокладки железной дороги. После долгих споров было решено выбрать Абиджан головным пунктом дороги и вести ее до края Бауле. Удая назначили руководителем работ, а дороге дано громкое название: Абиджан — Нигер. Прокладка этой линии была частью общего, более широкого замысла колониальных властей связать железнодорожными путями в единое целое недавно завоеванные территории Гвинеи, Сенегала, Западного Судана и Верхней Вольты. В Бамако, центре Западного Судана, должны были сойтись колеи дорог, идущих от Абиджана, на Береге Слоновой Кости, из Конакри — в Гвинее и из Дакара — в Сенегал.
Этот план никогда не был осуществлен. Только дорога из Дакара была доведена до берегов Нигера. К 31 декабря 1903 года был расчищен от леса нынешний центр Абиджана — Плато и началась прокладка колеи. Но работы шли медленно. Жестокий климат, слабость технических средств и, самое главное, ожесточенное сопротивление населения тормозили работы.