ялась принудительно.
Сопротивление населения было отчаянным. Крестьяне кипятили зерна какао перед посадкой, чтобы те не могли прорасти. Сделанные посадки забрасывались. По деревням был пущен слух, что тот, кто станет разводить шоколадные деревья, умрет при появлении первых плодов.
Тогдашний губернатор колонии Ангульван лично занялся внедрением новой культуры. Посадки шоколадного дерева были сделаны обязательными для всех деревень побережья. Во время своих частых поездок губернатор сам наблюдал за тем, как развиваются молодые насаждения. Крестьяне, проявившие небрежность, наказывались полицией. Порка, шпицрутены — вот средства, которыми энергичный губернатор вселял в крестьянские умы почтение и любовь к шоколадному дереву.
Эти усилия принесли свой результат. В 1929 году производство какао-бобов полностью покрыло потребности Франции и начало конкурировать с какао Золотого Берега на американском рынке. В послевоенные годы урожай продолжал возрастать. Плантации шоколадных деревьев особенно значительны на востоке страны, в районах Абенгуру, Димбокро, Бондуку, Агбовиль и вокруг самой столицы. Большинство посадок заняты сортом «форестеро», остальная часть — сортом «тринитарно». Сейчас Берег Слоновой Кости дает около десяти процентов мирового сбора какао-бобов и держит четвертое место в мире после Ганы, Бразилии и Нигерии.
Наконец, бананы. Крупные бананы, так называемый плантен, издавна разводились местным населением. Но они не представляли интереса для колониальных властей. Поэтому еще в 1912 году были сделаны первые попытки посадки азиатских разновидностей банана, дающих плоды значительно более нежные по вкусу. В сравнении с кофе и какао бананы представляли значительные трудности для транспортировки в Европу. Значительная часть урожая погибала еще до отправки. К тому же крестьяне, у которых были отобраны даже охотничьи ружья, не могли защищать свои бананники от обезьяньих набегов. Практически только с 1947 года стали появляться первые крупные африканские плантации. До этого времени производство целиком находилось в руках французов, тщательно следивших за сохранением своей монополии. Когда в тридцатых годах группа сиро-ливанцев решила создать плантацию в Табу, местная газета «Крик плантатора» немедленно потребовала, чтобы только европейцам было разрешено заниматься доходным делом выращивания бананов.
В окрестностях Абенгуру мне удалось побывать на одной из крестьянских плантаций какао, и это посещение во многом помогло мне разобраться в механике колониального «руководства» развитием сельского хозяйства.
Плантация была довольно крупной по размеру, чуть больше четырех гектаров. Непривычный человек мог бы сначала и не заметить, что находится не в глухом лесу, а на плантации. Кусты шоколадного дерева с растущими прямо от ствола золотыми плодами были разбросаны среди вековых деревьев. Шоколадное дерево боится прямого солнечного света и ветра, поэтому крестьяне сохраняют крупные, дающие большую тень деревья при расчистке леса под насаждения.
Хозяин плантации — высокий пожилой крестьянин с голым черепом, принадлежал к местному аристократическому роду. Держался он с большим достоинством. Вместе с ним, не отставая, ходил мальчуган лет пятнадцати, его сын. Оба были одеты в кенте из яркой ткани.
При осмотре плантации крестьянин рассказал, что она заложена десять лет назад. Кто помогал? Многие сородичи, пришлось и нанять трех рабочих — мосси. Первый урожай собирается, когда посадкам пять лет. Сейчас плантация набрала полную силу, и ежегодно он собирает два урожая — в сентябре основной и в апреле меньший. С гектара выходит по двести — двести пятьдесят килограммов какао-бобов.
— Почему вы посадили именно шоколадные, а не кофейные или бананные деревья?
— Тогда цены были выгодны. И растет шоколадное дерево в наших местах хорошо.
— А сейчас?
— Разве угадаешь на десять лет вперед, какими будут цены? Да мое хозяйство крепкое, я продержусь. Это не единственная моя плантация.
Мы шли по узким тропкам, паутиной разбегавшимся между деревьев. Кроме нас, на плантации никого не было, до урожая было еще далеко.
Выращивает ли он продовольственные культуры, спросил я. Нет, небольшие огороды есть у женщин, но все равно маниок, рис, ямс приходится подкупать. Наемный труд слишком дорог, чтобы использоваться помимо плантаций.
Подобных хозяйств тысячи на юге Берега Слоновой Кости. Мираж высоких заработков побуждал крестьян забрасывать традиционные культуры и все свободные земли отводить под плантации. Но мираж начинает рассеиваться, цены на экспортные культуры поползли вниз. Что дальше?
Во время поездки по стране я познакомился со служащим Французской компании Западной Африки. Компания занимает видное место во внешней торговле республики, и мне было интересно узнать мнение нового знакомого об экономическом положении страны.
— Знаете, как называют экономику Берега Слоновой Кости? — улыбаясь, спросил он. — Одноногой. Кофе, бананы, какао, лес — это одна нога. А где вторая? Берег Слоновой Кости — аграрная страна, а ввозит продовольствия на многие миллиарды африканских франков! Это ли не парадокс?
Мрачноватое острословие служащего Французской компании Западной Африки вряд ли позабавило бы кого-нибудь из местных африканцев. Сейчас в стране нет людей, которые бы не понимали опасности для благополучия молодой республики сложившегося в сельском хозяйстве положения. Патриотов беспокоит, что монокультурность сельского хозяйства затрудняет достижение страной подлинной экономической независимости. У лучших людей страны вызывает озабоченность, что падение мировых цен на экспортные культуры может вызвать разорение широких слоев крестьянства. Даже реакционеры напуганы; они боятся, что всегда возможный крах цен на кофе, бананы и какао способен породить острый социальный кризис.
Ответом деревни на начинающийся кризис пока было прекращение уборки урожая на некоторых плантациях.
Это уже довольно старое явление. Экономисты Берега Слоновой Кости пишут, что в стране следует проводить различие между площадями, занятыми под той или иной культурой, и площадями, с которых собирается урожай. Неведомое в других странах, это «тонкое» различие свидетельствует о давности крестьянской практики забрасывать часть обоих плантаций в период резкого снижения цен. Конечно, для беднейших слоев деревни эта практика может означать только одно — разорение.
Дорога от Абиджана на север живописна и интересна. От побережья лес продолжается примерно двести двадцать — двести тридцать километров и медленно, сопротивляясь, уступает саванне. По мере того как верста исчезает за верстой начинает проступать бесконечное разнообразие края. И это едва ли не самое интересное впечатление от длинного пути.
Находясь между Либерией, Гвинеей, Мали, Верхней Вольтой и Ганой, Берег Слоновой Кости служит как бы продолжением этих стран и вбирает многие характерные для них черты. Леса вокруг Мана на западе края незаметно пересекают границу с Гвинеей, и тот, кто был в гвинейском городке Нзерекоре, обнаружит мало нового, оказавшись в Мане. В малийской и вольтаикской саванне встречаются те же деревья, те же сельскохозяйственные культуры, что и в саванне Берега Слоновой Кости. Красные латеритовые почвы Ганы не редкость и в окрестностях Абиджана.
Как природа, так и народы окружающих республику государств сталкиваются между собой на ее земле. Река Бандама в зоне леса служит границей между различными племенами народа акан, пришедшими из Ганы, и племенами гуро, дан, бете, дида и другими, чьи сородичи населяют Либерию и Лесную Гвинею. В саванне большие районы заняты сенуфо, малинке, лоби, мосси и другими народами, расселенными также в Мали и Гане, Гвинее и Верхней Вольте.
Каждый из этих народов принес на Берег Слоновой Кости свою культуру, свои обычаи. У бете по смерти главы семьи ему обычно наследует его младший брат, а у аньи наследником является племянник. Бауле строят прямоугольные дома, которые, срастаясь по мере увеличения семьи, образуют внутренний квадратный двор. Напротив, на севере крестьяне сооружают круглые хижины под конусовидными крышами. Граница между саванной и лесом проходит примерно по восьмой параллели, и это не столько географический, сколько этнический, культурный и экономический рубеж.
Крестьяне засевают расчищенное из-под леса поле
Я был рад, когда наконец тропический лес остался позади. Исчезла гнетущая духота, пропала сырость. Хотя было не меньше тридцати градусов, дышалось легко. Из-за отступившего леса показался горизонт. Кое-где среди невысоких, словно скрюченных ревматизмом деревьев виднелись поля маниока. Просо и сорго уже были убраны в крестьянские амбары.
На листьях некоторых придорожных пальм висели десятки странных шаров — гнезда ткачиков. У деревенских рынков рылись в пыли стервятники с голыми розовато-голубыми головами. Эти жирные, наглые охотники за падалью не боятся людей, которые их никогда не трогают. Иногда прямо из-под носа машины взлетали куропатки или голуби. Часто перебегали дорогу пальмовые крысы, напоминающие нашу белку зверьки с пышным серым хвостом. Встречаются на севере страны и слоны, и крупные антилопы. Но нужно знать места их водопоя, тропы перекочевок, чтобы увидеть еще сохранившиеся стада.
Временами машина шла между двух стен огня. Был сухой сезон, и крестьяне жгли саванну, готовя поля под будущий — посев. Это немного жутковатое зрелище, когда высокие языки пламени поднимаются в каком-то метре от машины. Высохшая трава горит с легким треском, пламя перебрасывается на деревья, охватывает мелкие кустарники. Линия пожара тянется зигзагами на сотни метров.
В этих местах использование огня для расчистки полей под посевы и одновременно для их удобрения золой сгоревших растений входит в число древнейших традиций. От этих пожаров сама природа саванны изменила свой облик. Здесь смогли сохраниться только те деревья, чья кора достаточно защищает ствол от огня, и только те кустарники, что с первыми дождями отрастают вновь. Конечно, крестьянам нужно значительно меньше земли, чем выжигает разбушевавшийся пожар. Но разве остановишь освободившийся огонь?