В суровые часы между полуночью и рассветом, без сна лежа в темноте, Пит терзался страхом, что Видаля убили в Каркасоне и что в этом убийстве обвинили его самого.
Потом, когда разлетелась весть о резне в Васси, тревог стало неизмеримо больше. Сведения доходили через третьи, через пятые руки, с каждым пересказом все больше и больше искажаясь и утрачивая подробности. Сотня гугенотов мертва, злодейски убита во время молитвенного собрания. Некоторые рассказывали больше подробностей. Безоружные мужчины, женщины и дети умерщвлены людьми герцога де Гиза. Чем это обернется для Франции? Для Тулузы? Никто не знал, понятно было лишь, что в нынешние времена правды искать не у кого. Дом призрения, в котором он трудился, был переполнен протестантскими женщинами и детьми, изгнанными из своих домов и отчаянно нуждавшимися в пище и крове.
– А ну, поберегись!
Крики работников вернули Пита к действительности. Он крепко взялся за балку и зашагал вперед, увязая во влажной земле.
Внезапно он почувствовал, что за ним кто-то наблюдает. Такое с ним случалось уже не впервые. Пит обернулся: у мусорной кучи с независимым видом ошивался какой-то мальчишка; неподалеку от него стоял смуглокожий мужчина с испанской бородкой, который неизменно делал вид, что не смотрит на Пита всякий раз, когда их пути пересекались. Тот покачал головой, дивясь собственной тревоге. Впрочем, он устал. Заботы, которые не давали ему спать по ночам, теперь заставляли его видеть подвох там, где его не было.
Пит вновь вернулся к работе.
– Merci, – поблагодарил его старший со своим смешным акцентом, когда он опустил балку на землю, откуда ее уже должны были поднимать наверх. Тот отвечал за все строительство и был родом из Англии. Говорили, что он учился в Женеве у самого Кальвина. Он держался особняком, но человек был честный и справедливый, да и работа продвигалась по расписанию.
– My pleasure[19], – ответил Пит по-английски.
Тот с изумлением вскинул на него глаза:
– Вы говорите на моем языке!
– Самую малость.
– Джаспер Маккон, – представился тот, протягивая руку.
– Пит… Жубер, – назвал он первое пришедшее в голову имя на тот случай, если эхо его каркасонских неприятностей докатилось и сюда.
– Большинство ваших соотечественников не горят желанием учить другие языки.
Пит улыбнулся:
– Я некоторое время жил в Лондоне, в первые дни царствования вашей новой королевы. А еще в Амстердаме, где многие моряки тоже с пятого на десятое говорят по-английски.
– Но теперь вы живете здесь?
– Я живу здесь.
Маккон обтер платком горлышко небольшой фляги с элем и протянул ее Питу.
– Благодарю вас. – Пит сделал глоток и кивнул в сторону будущего здания. – Стройка продвигается быстро.
– Мы используем часть фундамента старого здания, но главное – это качество древесины. Французский дуб лучше английского. Более длинный и прямой. Не так сильно трескается и гнется под нагрузкой.
– К сроку успеваем уложиться?
– Если погода не испортится, – кивнул Маккон.
На мгновение Пита охватило ощущение полного довольства: вкус хмеля на языке, ласковое солнышко, пригревающее спину, гудящие от честного труда руки и ноги. Он забыл о своих тревогах. Но едва эль выветрился, как тучи сгустились снова: он подумал про Мишеля, гадая, в Каркасоне ли тот до сих пор, и про Видаля. Потом про солдат, которые кричали, что они разыскивают убийцу, по описанию как две капли воды похожего на него, и железный обруч вновь сжал его грудь.
– Мне это было нужно, – сказал он, возвращая флягу Маккону. – А теперь снова за работу. Нельзя терять времени, если мы хотим поспеть к Страстной неделе.
И с этими словами Пит вернулся к пильной яме.
Мину обняла брата за плечи.
– Мне стыдно, – сказал Эмерик снова.
– Тебе полегчало?
Он кивнул.
– Мне правда очень стыдно, Мину.
– Ничего страшного, – сказала она, поправляя на нем дублет. – Тут не из-за чего переживать. Ты достаточно пришел в себя, чтобы продолжить путь?
– Думаю, да.
– Вот и хорошо. Осталось уже не больше пяти лье.
– А на вид кажется меньше.
– Мы высоко на горе. Через несколько часов мы будем на месте. – Она улыбнулась и взяла брата под руку. – Чтобы время тянулось не так медленно, можешь рассказать мне о том дне, когда ты лицом к лицу столкнулся с убийцей.
– Опять?! – простонал Эмерик, покоряясь Мину, которая помогла ему забраться обратно в карету. – Я же уже десять раз рассказывал тебе обо всем в мельчайших подробностях. И вообще, ты же сама говоришь, что его обвинили ошибочно, так что он вовсе никакой не убийца.
– Ну тогда еще от одного раза от тебя не убудет, – не сдавалась Мину, – и потом, рассказ отвлечет тебя от мыслей о состоянии твоего желудка. – Она постучала по потолку кареты. – Трогай!
Карета, качнувшись, двинулась вперед, и вскоре они уже с грохотом мчались по склону холма вниз по направлению к крытому мосту через реку Гаронну, по которому им предстояло въехать в город.
Мину слушала Эмерика, и его слова ручейком журчали в ее ушах. За время, что прошло с того дня, когда она помогла Питу бежать из Ситэ, она часто о нем вспоминала. У нее не было никаких сомнений в том, что он благополучно вернулся в Тулузу, хотя, разумеется, достоверно знать об этом она никак не могла. От Беранже ей было известно, что чужак, которого разыскивали за убийство Мишеля, так и не был арестован.
Она прокручивала в своей голове мириады воображаемых диалогов между ней и Питом. Иногда они представляли собой милый обмен любезностями, нежный и обоюдно приятный. В другой же раз она строго пеняла ему за то, что он так легкомысленно подверг Эмерика опасности.
Теперь до него было рукой подать. Где-то в этой блестящей столице, раскинувшейся перед ней, она отыщет Пита.
Глава 24
– Отпусти мою руку, Алис, – прикрикнул Бернар, пытаясь отцепить пальцы дочери от своего рукава. – Тебе придется остаться с мадам Нубель.
– Возьми меня с собой, папа! – заплакала Алис. – Я не хочу, чтобы ты уезжал.
– Ну-ну, petite, – вмешалась мадам Нубель. – Ты выбьешься из сил, если будешь так плакать. Вот, возьми кусочек лакрицы. Она успокоит твое горло.
Алис словно ее и не слышала.
– Почему мне нельзя поехать с тобой? Я буду вести себя тихо, как мышка! Я буду хорошей девочкой.
– Это слишком далеко. Там не место детям.
– Тогда можно я лучше поеду в Тулузу? Я могу жить с Мину и Эмериком. Нечестно, что меня оставляют в Каркасоне одну!
– Ш-ш-ш, Алис, ты будешь не одна, ты будешь со мной. – Мадам Нубель всунула девочке в руку лакричный корень. – У твоего отца нет выбора. Ему нужно уладить кое-какие дела.
– Но это нечестно!
– Ça suffit![20] – рявкнул Бернар, чувствуя себя виноватым и от этого сердясь еще больше. – Не так уж и долго меня не будет.
Мадам Нубель обняла малышку.
– Мы с тобой отлично поладим, ты и я, – сказала она. – Бернар, тебе нужно собраться. Алис успокоится, как только ты уйдешь.
Расстроенный тем, что стал причиной такого горя, Бернар засуетился вокруг дочери, пытаясь ее утешить.
– Меня не будет совсем недолго.
– Куда ты поедешь?
– В горы.
– Куда в горы?
– Какая разница, – сказал он, чувствуя на себе взгляд Сесиль Нубель.
– Если ты поедешь в горы, ты перестанешь грустить?
Слова дочери поразили Бернара в самое сердце. Она была милой малышкой, но у него было такое чувство, что он ее совсем не знает. Ей было всего два года, когда умерла его любимая жена. Замкнувшись в своем горе, он предоставил Мину заботиться о младшей сестричке. Теперь же ее невинный вопрос стал доказательством того, о чем предупреждала Сесиль: его меланхолия наложила отпечаток на всю семью.
Сморгнув слезы осознания собственной никчемности, Бернар внимательно вгляделся в личико дочки. До чего же она с ее темными глазами и буйными кудрями похожа на мать!
– Ты вернешься обратно веселый?
– Да, – пообещал он с уверенностью в голосе, которой не чувствовал. – В горах чистый воздух, он мигом вернет мне душевное равновесие.
– Ясно, – сказала Алис, и ее сочувствие тронуло его куда сильнее, чем ее горе.
– Будь тут без меня хорошей девочкой, – попросил он. – Учи буквы.
– Хорошо, папа.
Мадам Нубель погладила ее по голове:
– Алис, думаю, котенок уже проснулся. Пойди налей ему в блюдечко молока.
Девочка просияла. Она приподнялась на цыпочки, чмокнула отца в щеку и вприпрыжку побежала по лестнице, ведущей в пансион.
– Спасибо тебе, Сесиль, – сказал Бернар.
– Ты ведь едешь в Пивер.
Это было скорее утверждение, нежели вопрос.
Бернар, поколебавшись, кивнул. Какой смысл был отпираться?
– Ты уверен, что это разумно?
Он развел руками:
– Я должен убедиться, что там не осталось ничего, что представляло бы угрозу для Мину.
– Когда мы с тобой говорили об этом две недели тому назад, ты твердил, что никакой опасности нет. Что заставило тебя переменить мнение?
Он едва ли мог дать в этом отчет себе самому, и все же с тех пор, как убили Мишеля, беспокойство его все росло и росло, точно вьюн, карабкающийся по стене.
– Я же рассказывал тебе о тюрьме инквизиции в Тулузе.
– Рассказывал.
– Ужас этого места невозможно понять, Сесиль, если сам там не побывал. Это… это ад. Вопли и зверства, искалеченные люди, которых бросают умирать мучительной смертью в одной камере с теми, кто находится в ожидании допроса. – Он выдохнул, как будто пытался таким образом избавиться от воспоминаний. – Но вот чего я тебе не рассказывал, так это того, что меня тоже держали в комнате с тем самым человеком, которого убили, с Мишелем Казе.
– В чем его обвиняли?
– В государственной измене.