– Они ожидают ваших распоряжений. – Бональ помолчал. – Простите мне мою дерзость, могу я высказать одно предложение, монсеньор?
Видаль взмахнул рукой:
– Говори.
– Поскольку сердце его остановилось от страха, мы можем вернуть труп обратно в его мастерскую в квартале Дорада, чтобы его нашли там. Никто не узнает, что инквизиция сыграла в этом деле какую-то роль.
Видаль немного поразмыслил, потом кивнул:
– Идея здравая, Бональ. И установите наблюдение за домом – мало ли, кто заглянет. Кажется, с ним живет дочь?
– Живет.
– Она не должна вас видеть.
Видаль вытащил из-за пазухи монету. Бональ был грубоват и время от времени перегибал палку, как в случае с хозяйкой того пансиона в Каркасоне. Зато он был изворотлив, начисто лишен совести и умел держать язык за зубами.
– Еще вам пришло вот это, монсеньор.
Видаль взял письмо, просунул палец под сгиб бумаги и взломал восковую печать.
– Когда оно было доставлено?
– Какой-то малолетний оборванец принес его утром в дом капитула.
Видаль прочитал содержимое, потом его кулак сжался, сминая лист бумаги вместе с буквами в бесформенный ком. Его пальцы забарабанили по деревянной спинке кресла, все быстрее и быстрее.
– Найди этого мальчишку, – велел он. – Я хочу знать, где он это взял.
Пит вновь прислонился к подоконнику.
– Если вы хотите поспеть в Сен-Мишель к отходу похоронной процессии, вам пора идти. Уже много времени.
Маккон поднялся:
– Ох, лишь бы обошлось без происшествий.
– Думаете, могут быть?
– Угрозы были. Семья покойной – закоренелые католики – поставила несколько ультиматумов. Во-первых, когда им стало известно, что она умирает, они послали в дом священника, чтобы соборовал ее. Его даже на порог не пустили. Когда она скончалась, они пытались уговорить мужа отдать им ее тело, чтобы они могли, по их выражению, похоронить ее по-христиански!
– Я что-то об этом слышал. Это не они подали в парламент прошение по этому поводу?
– Они, они. Прошение отклонили. Судьи – все до единого, разумеется, католики – выразили сочувствие, но признали, что не имеют права запретить мужу похоронить свою жену так, как он считает необходимым, если не нарушены городские законы.
– А он позаботился о том, чтобы они не были нарушены?
– Да, – сказал Маккон. – Он обратился за советом к адвокатам и членам городской управы из числа своих знакомых.
– Что ж, тогда не знаю, что еще они могут придумать. К тому же вдовец – человек богатый и влиятельный. Не думаю, что родные рискнут еще больше оскорбить его, тем более что суд уже отклонил их прошение.
– Надеюсь, что вы правы. Хуже всего то, что ей вся эта шумиха была бы не по нраву. Она была женщина скромная и благочестивая, поистине благородная душа. – Маккон взял свою шляпу. – Вы идете?
Поскольку Пит не был лично знаком ни с усопшей, ни с ее мужем, обязанности присутствовать на похоронах он за собой не чувствовал. К тому же ему нужно было заняться бухгалтерскими книгами в доме призрения, а потом он намеревался отыскать мастера, которому заплатил за то, чтобы тот сделал ему копию плащаницы.
– Я присоединюсь к вам в храме позднее, после похорон, – пообещал он.
– Хорошо. Буду вас ждать. – Маккон подошел к двери. – Только, Пит, если вы все-таки отважитесь выйти на улицу, возможно, вам имеет смысл что-то сделать с этим. – Он постучал пальцем по своей голове. – С такими волосами вы вполне могли бы быть кузеном нашей королевы Бесс.
Пит взглянул на свои руки и увидел, что пальцы у него все в угольной пыли. Природный рыжий цвет пробивался сквозь маскировку, и на бороде тоже.
– В какие же странные времена мы живем, Маккон, если человек не может ходить в том виде, каким создал его Господь? – рассмеялся он.
Глава 27
– Когда вернется Мину? – в десятый уже раз за день спросила Алис, прежде чем ее вновь скрутил очередной приступ кашля.
– Ш-ш-ш, дитя.
Мадам Нубель держала перед лицом девочки миску с горячей водой с тимьяном. Мадам была обеспокоена. Кожа Алис приобрела меловую бледность, а под глазами залегли темные тени.
– Я скучаю по ней. И по папе тоже.
– И я.
– Они вернутся обратно до праздника Вознесения?
– Мину приедет, как только сможет.
– Но она пообещала, что я смогу вместе с ней пойти на всенощное бдение в собор. И что я смогу не ложиться спать всю ночь, потому что я уже большая.
– Если она не успеет вернуться, я тебя отведу.
– Я хочу пойти с Мину, – прошептала Алис и нахохлилась.
– Апрель скоро закончится, за ним будет май. Время пройдет быстрее, чем тебе кажется. Представь, сколько всего тебе нужно будет рассказать Мину, когда она вернется домой. И папе тоже. А как они обрадуются, когда увидят, как ты подросла, по крайней мере вот на столько? – Она рукой показала уровень в воздухе и была вознаграждена улыбкой. – Наверняка в самом скором времени мы получим от нее еще одно письмо. Она напишет нам о своей роскошной жизни в Тулузе.
– А она возьмет меня к себе?
– Посмотрим, – улыбнулась мадам Нубель. – Разве ты не самая любимая ее сестра?
– Я ее единственная сестра, – ответила Алис, по обыкновению, но мадам Нубель видела, что мысли ее заняты чем-то другим.
Глаза у малышки начали слипаться. Пестрый котенок, взятый из Бастиды, чтобы Алис было веселее, запрыгнул на кресло. В кои-то веки мадам Нубель не стала его сгонять.
Всю прошлую ночь Алис практически не сомкнула глаз и так сильно кашляла, что мадам Нубель начала подумывать, не послать ли весточку Мину. Она не хотела тревожить ее без веской причины, и потом, Эмерику в Тулузе ее присутствие необходимо было ничуть не меньше, чем Алис – здесь, в Каркасоне. И тем не менее она не простит себе, если малышка…
Пожилая женщина отогнала эту мысль. Алис не умрет. Это все тоска по родным, это она подтачивает ее силы. С каждым днем погода становилась все лучше и лучше. Скоро и Алис пойдет на поправку.
Мадам Нубель обвела взглядом кухню: пустое кресло Бернара, рогатка Эмерика и книга Мину, аккуратно убранные в уголок. Может, лучше все-таки им с Алис перебраться к ней в дом? Там девочка не будет так остро чувствовать отсутствие родных, как здесь, где ей о них напоминает каждая мелочь. Возможно, там она немного воспрянет духом.
В кухню, на ходу развязывая свой фартук, вошла Риксенда:
– Еще какие-нибудь распоряжения будут, сударыня, пока я не ушла? Может, малышке что-нибудь нужно?
Мадам Нубель покачала головой:
– Теперь, когда кашель прекратился, ей уже лучше. Она скучает по сестре.
– Мадемуазель Мину ей вместо матери, – сказала Риксенда, вешая фартук за дверь. – Что нового слышно о хозяине? Когда он вернется?
– Это не твое де… – прикрикнула было мадам Нубель, но потом взяла себя в руки. – Если месье Жубер не вернется к десятому числу, Риксенда, я сама выплачу тебе, сколько причитается. На этот счет можешь не волноваться.
Риксенда вздохнула:
– Благодарю вас, сударыня. Я не стала бы спрашивать, но мне нужно кормить семью, и…
– Ты получишь то, что тебе причитается.
Мадам Нубель вышла посидеть на солнышке на заднем дворе и решила, что повременит пока писать Мину, – во всяком случае, пока не получит вестей от Бернара. Он отсутствовал уже третью неделю. Добрался он уже до Пивера или нет? Слабое здоровье и суровая погода в горах могли задержать его в пути. Интересно, остался в деревне кто-то, кто еще их помнил?
Алис уснула. Мадам Нубель погладила ее по голове, с облегчением отметив, что на ее щечки возвращается краска, и негромко затянула старинную колыбельную:
Bona nuèit, bona nuèit…
Braves amics, pica mièja-nuèit
Cal finir velhada.
– Hie, hie. – Бернар Жубер прищелкнул языком, и его старая буланая кобыла Канигу грузно перескочила через канаву и потрусила дальше.
Одежда Бернара и притороченные к седлу сумки были все в грязи, белые «чулочки» над копытами его лошади давным-давно перестали быть белыми. Болезненные язвы на его ногах – последствие январского пребывания в тюрьме – вновь открылись, натертые движением седла из-за скачки по неровной земле.
Они выехали из Шалабра с первыми лучами солнца. Оставалось проделать последний отрезок пути. Впервые за все время погода им благоприятствовала. На многих перекрестках появились импровизированные алтари; перед ними, перевязанные яркими ленточками, лежали скромные букетики розовых колокольчиков и голубых незабудок. Там и сям виднелись связанные из пучков соломы кресты, знаменующие Вербное воскресенье, и записочки с молитвами на старом языке их края. Покрытые редколесьем древние холмы являли собой смесь зелени и серебра, и повсюду вокруг слышалось ликующее птичье пение.
Покинув Каркасон, они с верной кобылкой проделали примерно пятнадцать лье, держа путь на юг, туда, где белели вдалеке заснеженные вершины Пиренеев. Они преодолевали дождь и мокрый снег, переправлялись вброд через разлившуюся Од и Бло, дрогли на лютом ветру трамонтане. Нередко дороги оказывались местами практически непроходимы, а на других участках были разбиты зимними колесами подвод и телег. На подходе к Лиму Канигу захромала, и Бернар потерял неделю, дожидаясь, когда у нее заживет надкопытье.
Повсюду, где бы он ни останавливался на ночлег, царила атмосфера настороженности. Суженные глаза, подозрительные взгляды. Чужакам нигде не были рады. Зима была долгой и суровой, одной из худших на памяти живущих. Скудость еды не способствовала благодушию. Не раз Бернар ловил на себе завистливые взгляды, когда вытаскивал из кошелька монетку.
Но было и нечто большее. Запах страха. Слухи о резне гугенотов в Васси достигли даже этих удаленных деревушек в глуши От-Валле. Возможность стать жертвой доноса пугала каждого; человека могли вздернуть за не ту молитву, за то, что преклонил колени не перед тем алтарем. Оставалось лишь держать свое мнение при себе и надеяться, что пронесет.