– Я заметила, – сдержанно отозвалась Мину, хотя, по правде говоря, ее дядя не ставил жену ни в грош и никогда не упускал возможности проехаться по ней и указать на ее промахи.
Мадам Буссе, похоже, совсем уже было собралась углубиться в очередное извилистое повествование, но тут дворецкий, Мартино, хлопнул в ладоши:
– Mesdames, messieurs, s’il vous plaît… Мадам, месье, пожалуйста… Прошу тишины! Месье Буссе появится с минуты на минуту.
Мину подавила улыбку, представив, как бы отреагировал на столь напыщенный выход ее отец. Дядя был даже не капитулом, а всего лишь его секретарем, но вел себя так, как будто важнее его во всей городской управе никого не было.
Дворецкий вновь хлопнул в ладоши:
– Дамы и господа, представляю вам месье Буссе!
Во двор важной походкой вышел дядя Мину, облаченный в пышное церемониальное одеяние, жесткий гофрированный воротник которого врезался в толстую шею. Его сопровождали еще трое мужчин. При виде настоятеля ордена доминиканцев, неприятного, похожего на хорька человечка с беспокойными руками, Мину поморщилась. Когда в прошлый раз он зачем-то приходил к ним в дом, он прижал ее к стене в коридоре и попытался поцеловать. Ладони у него были потные, а губы слюнявые, и дышал он при этом как выброшенная на берег рыба.
На втором было облачение, сходное с дядиным, – видимо, это был еще один секретарь капитула из городской управы, заключила Мину. Третий, помоложе, был одет в желтый дублет и короткие панталоны с шелковыми чулками и испанский плащ. Мину нахмурилась. Он показался ей знакомым, хотя она не могла вспомнить откуда. Почувствовав на себе ее пристальный взгляд, он обернулся и приветственно ей кивнул, хотя ничто в его взгляде не наводило на мысль о том, что он тоже ее узнал. Все четверо мужчин, казалось, находились в скверном расположении духа.
Извиниться перед женой за то, что заставил ее ждать, месье Буссе даже не подумал.
– Жена, – произнес он отрывисто.
На глазах у Мину довольное выражение слиняло с лица тетки, и она, поморщившись, осторожно положила ладонь племяннице на пояс и подтолкнула ее вперед, к мужу.
– Что-то не так, тетушка? – спросила она.
– Нет-нет, все в порядке, – заверила ее та, бросив взгляд на месье Буссе. – Что-то кости у меня с утра ноют немножко, вот и все.
Мадам Буссе положила ладонь на руку мужа. Служители распахнули перед ними ворота, ведшие со двора, и месье Буссе с женой повели своих гостей на улицу. Мину не удержалась от того, чтобы не оглянуться на университетские здания, и в сотый раз выругала себя за застенчивость, которая не дала ей спросить у Пита точный адрес его квартиры.
Глава 29
Письмо было написано тем же самым почерком и скреплено той же печатью. Видаль снова и снова молился, прося Господа направить его. Господь хранил молчание.
Он вовсе не собирался позволять этой истории зайти так далеко. Всего одна зимняя ночь шесть месяцев тому назад. Обнаженная кожа, утопающая в мехах, его кровь, подогретая вином и возбуждением недозволенного преследования, какое-то помешательство, нашедшее на него.
На следующее утро он проснулся, терзаемый стыдом и раскаянием, и поклялся, что этого больше никогда не случится. Несколько дней он держал слово. А потом была еще одна ночь, за ней третья и четвертая. Он думал, что их связь закончится, когда Церковь призвала его обратно, хотя и знал, что будет скучать по тому блаженству, которое она ему дарила. Их разделяли горы, холмы и дороги. И все же она приехала. Она была здесь, в Тулузе, в двух шагах от дома капитула. Она ждала его.
Он едва ли мог позволить себе какие-то толки и скандалы. То, что можно было сохранить в тайне в стенах замка, высившегося над деревушкой в горной глуши, никогда не удалось бы утаить здесь, в Тулузе. Здесь на него были устремлены все взоры. Его действия, слова, то, как он держал себя на публике, – все это было предметом пристального внимания. Видаль полагал, что у него есть все шансы быть провозглашенным следующим епископом Тулузским, и был совершенно уверен, что, несмотря на свою молодость, сможет заручиться достаточной поддержкой в Риме, чтобы вскоре после этого его назначили кардиналом.
Нет, этой связи необходимо было положить конец, но действовать следовало осмотрительно и в рамках благопристойности. Они должны остаться друзьями, поскольку, хотя она была всего лишь женщиной, нажить себе в ее лице врага он совершенно не хотел бы. Ведь это сила ее характера привлекла его. Он решил, что сегодня же отправится к ней, но лишь для того, чтобы сказать, что их связь не может больше продолжаться.
Мысли Видаля, как это часто бывало, перескочили на плащаницу. Предложение Боналя предъявить фальшивую реликвию (и пусть кто-нибудь попробует отличить ее от подлинной) продолжало соблазнительно звучать у него в ушах.
Он покачал головой. Это отпечаток тела Сына Божьего наделял святыню могуществом, это он был источником исходящей от нее благодати. Фрагмент, который находился в его распоряжении, пусть даже подделка и была исключительно искусной, представлял собой всего лишь кусок полотна, и ничего более. Копия не могла творить чудеса.
И все же эта идея не до конца его покинула.
Видаль призвал к себе слугу, переоделся в темную сутану и черный плащ, в котором он мог остаться неузнанным, и двинулся в путь в сопровождении Боналя, все еще потрясенный тем, что она поселилась в такой близости от епископского дворца. К счастью, в это время большинству его братьев-священнослужителей надлежало быть на молитве.
Тот самый дом в тупике Сен-Анн был хорошо знаком ему по рассказам. Нижний его этаж был сложен из обычного для Тулузы красного кирпича, тогда как верхние, глинобитные, крест-накрест пересеченные деревянными балками, были облицованы розовой штукатуркой. С обратной стороны к дому примыкал небольшой внутренний дворик, где она обещала его ждать.
У калитки он остановился.
– Будь начеку, я скоро вернусь, – приказал он Боналю.
– У вас назначена встреча с месье Дельпешем через…
– Я прекрасно об этом помню.
Бональ скрылся, а Видаль застыл, не решаясь войти. А потом у яблони, уже окутанной тончайшей дымкой первых весенних цветов, распустившихся на кончиках ветвей, он увидел ее, и сердце едва не выскочило у него из груди. Подсвеченная сзади солнцем, она показалась ему темным ангелом в ореоле своих черных и блестящих, точно гагат, непокорных волос. Видаль понимал, что ему следовало бы бежать отсюда без оглядки.
Но в этот миг она вскинула глаза, и ее лицо озарилось радостью. Противиться этому зову он был бессилен.
Видаль толкнул калитку и вошел в сад.
– Я боялась, что ты не придешь, – произнесла она, когда он поравнялся с ней.
– Мне нельзя задерживаться.
Он ощутил, как кончики ее теплых пальцев скользнули по его пальцам, потом нежно сомкнулись вокруг запястья.
– Тогда я прошу у тебя прощения за то, что писала тебе, хотя обещала не делать этого, но я должна была тебя увидеть.
– Нас кто-нибудь увидит, – пробормотал он, глядя на окна, выходящие во двор.
– Тут нет никого, кроме нас, – отозвалась она, усиливая хватку. Вторая ее рука пробралась под складки его сутаны. – Я об этом позаботилась.
– Бланш, нет, – выдохнул он, пытаясь отстранить ее.
Она склонила голову набок, и он почувствовал запах ее духов. Внутри его немедленно всколыхнулось желание, но он попытался не поддаваться ему.
– Почему ты так неласков со мной? – спросила она. – Неужели ты не скучал по мне? Неужели тебе не хотелось моего общества, мой повелитель?
– Это слишком опасно. Люди здесь, в Тулузе, не настолько поглощены собственными делами, чтобы ничего не видеть. Ситуация щекотливая, – упрекнул он ее. – Я не могу оказаться замешанным ни в чем предосудительном.
– Как это может быть предосудительным? – промурлыкала она, практически касаясь губами его уха.
– Ты знаешь почему. Я дал обет целомудрия…
– Противоестественный обет, – прошептала она, – который древние Отцы Церкви не обязаны были соблюдать.
Как всегда, глубина ее теологических познаний поразила его. Он считал, что женщине не подобает рассуждать о подобных вещах, и тем не менее это произвело на него впечатление.
– Теперь все иначе.
– Не настолько.
Видаль взял ее за локти и попытался отстранить от себя. Но каким-то образом она умудрилась все равно прижаться к нему, так близко, что он чувствовал биение ее сердца. Жаркая волна вновь поднялась откуда-то из глубины и накрыла его с головой.
– Я чем-то обидела тебя? – пробормотала она. – Когда ты в прошлый раз покинул меня, твои слова были теплыми. Полными любви.
– Я дал клятву любить одного лишь Господа.
Она рассмеялась звонким серебристым смехом. Видаль попытался представить себе древних святых, их стойкость перед лицом искушения.
– Это грех, – попытался выговорить он. – Мы преступаем мои обеты и твои брачные обеты перед мужем.
– Я и приехала затем, чтобы сообщить тебе, – сказала она, теребя ленту на шее. – Мой муж умер и погребен, да упокоит Господь его душу. – Она перекрестилась. – Я больше не принадлежу никакому мужчине.
Видаль обнаружил, что держит ее прекрасное лицо в ладонях.
– Умер? Вот так неожиданность.
– Это не было неожиданностью. Он давно уже был слаб здоровьем.
– Прости, что меня не было рядом в момент столь тяжкой утраты.
Она опустила глаза.
– По крайней мере, мой муж теперь избавлен от страданий, – произнесла она. – Он в лучшем мире. Я скорблю по нему, но его кончина дает мне свободу дарить любовь, кому я пожелаю.
– Бланш, ты упорно продолжаешь неверно истолковывать мои слова. – Он собрался с духом. – Ты, возможно, и освободилась от своих брачных уз, но я не освободился от своих. Мои душа и сердце принадлежат Богу, и ты это знаешь. Мы больше не можем встречаться.
Он почувствовал, как она застыла в его объятиях.
– Я тебе больше не нужна?
– Нет, дело не в этом, – сказал он, чувствуя острую жалость, которая подтачивала его решимость. – Совершенно не в этом. Но я дал…