Может, стоило все-таки написать старой мадам Габиньо и предупредить ее о своем приезде? Он думал об этом, но из осторожности не стал этого делать. Письмо могли перехватить. Ему не пришло в голову даже предварительно справиться, живет ли она до сих пор в Пивере. Но она родилась и выросла в этой деревушке и провела здесь много зим. Куда она могла отсюда деться?
– Вам тут никто не откроет, сеньер[27].
Жубер обернулся и увидел старика, который пристально смотрел на него из-за ограды.
– Разве не тут живет повитуха?
– Жила, – отозвался старик на окситанском наречии – не то выплюнул слово, не то кашлянул. – La levandiera. Mort.
– Анна Габиньо умерла? – Сердце у Бернара забилось быстрее. Неужели ему повезло? Если повитуха мертва, одним болтливым языком меньше. Он нахмурился, устыдившись этой недостойной христианина мысли. – Когда она умерла, месье…
– Лизье. Ашиль Лизье, уроженец Пивера.
– Это не праздное любопытство, – поспешил заверить его Бернар. – Я когда-то знал мадам Габиньо.
– Что-то не припомню, чтобы я видел вас здесь, – сощурился Лизье подозрительно.
– Это было довольно давно.
– Я уходил на Итальянскую войну[28].
– Должно быть, я именно тогда здесь и был, – солгал Бернар.
Лизье поколебался, затем кивнул:
– Никто точно не знает, что случилось, но ее нашли мертвой в собственной постели. Был Великий пост.
– В этом марте?
– Так а я вам что говорю? – Он рубанул ладонью по горлу. – Задушили, как куренка.
– Вы хотите сказать, что ее убили?
Лизье скривил рот, продемонстрировав гнилые зубы.
– Именно что. Удавили. Подушка вместе с наволочкой в клочья были разодраны, словно дикий зверь орудовал. Горшки с плошками все перевернуты. Масло из лампы по всему полу разлито.
У Бернара упало сердце. Кому и зачем могло понадобиться убивать старуху? Чем она могла провиниться? А следом, с ощущением, что земля уходит у него из-под ног, в голове возник еще один вопрос.
Если ее убили, почему именно сейчас?
– Родни-то у нее никакой почитай и не было, – продолжал между тем Лизье, – но она была одной из нас. Мы похоронили ее за свои деньги. У них, – он кивнул в сторону замка, – ни су не взяли.
– Это было ограбление? К ней в дом вломился кто-то чужой?
– Никто не знает, но только я вот что вам скажу. Она о чем-то беспокоилась. Даже письмо кому-то написала, хотя писать толком не умела. Подобрала где-то обрывок бумаги из замка, прямо с печатью Брюйеров, да на нем и нацарапала. Я отдал его моему племяннику, чтобы тот переправил его в Каркасон.
– И что, никого за это преступление так и не арестовали?
Лизье покачал головой:
– Нет, хотя, если вы меня спросите, я скажу, что это дело рук гугенотов.
– В Пивере есть протестанты? – поразился Бернар.
Старик снова сплюнул, и плевок попал на сапог Бернара.
– Они, как тараканы, всюду пролезут. – Он внезапно сощурился. – Из каких, бишь, мест, вы сказали, вы будете?
– Из Лиму, – наобум назвал первый же пришедший в голову городок Бернар. У него не было никакого желания оповещать местных о своем присутствии. Даже если Лизье его не узнал, могли узнать другие.
– Из Лиму, говорите, – хмыкнул Лизье. – Там протестантов тоже полно, паразитов этаких. – Он вновь мотнул головой в сторону замка. – Он этой заразы не терпел. Настоящий был дьявол, и сердце у него было черное, но этих крыс он к Пиверу не подпускал. Даже духу их нигде поблизости не было.
Бернар почувствовал, как земля ушла у него из-под ног.
– Вы сказали «не подпускал»? Он что, уехал?
– Он мою дочку обесчестил, – продолжал Лизье. – И дочек других людей тоже. Какой отец такое простит? А внучатого племянника моего забрали в замок служить, как будто этого ему мало было. Мать его от чумы померла. Двух дочерей я лишился, несправедливо это. – Он покачал головой. – Да, он, конечно, был сущий дьявол, наш покойный сеньор, это уж точно, но против еретиков стеной стоял. И духу гугенотов у нас тут не было. Ни единого.
– Сеньор Пивера мертв?
– Да разве ж я только что вам не сказал это самое? Месяц тому как схоронили. Всей деревне приказали присутствовать, да только я не из таковских. Я отказался. Моя дочь на себя руки наложила по его милости. Негодяй он был первостатейный, и все об этом знали, хотя нам и приходилось плясать перед ним на задних лапках. Да только права у него называться господином Пивера было не больше, чем у меня. Злодей, черная душа.
Неужели это правда? Бернар выдохнул. Человек, которого он столько лет боялся, мертв. Неужели его тайна наконец в безопасности?
– Да и женушка его ничуть не лучше, – продолжал Лизье. – Еще одна черная душа, хотя имя ее значит ровно противоположное. – Он постучал себя кулаком по голове. – Голоса, говорят, вечно ей слышатся. Вечно с Господом разговаривает.
Отступивший было страх вновь сжал сердце Бернара с прежней силой.
– Так ведь его жена умерла много лет тому назад, – произнес он осторожно. – Так мне говорили.
– Так то была первая жена. Вот та была женщина добродетельная, таких в нашем мире почитай что и не осталось уже. Этот презренный дьявол поспешил тут же жениться снова, даже не подождал ради приличия. Вторая жена от него сбежала, бросила его, хотя он присвоил себе все ее денежки. А еще через несколько лет он взял третью жену, в два с лишком раза его моложе.
Бернар похолодел. Кто знает, какие секреты этот старый козел мог выболтать своей юной невесте в пылу страсти? Он бросил взгляд на замок, высившийся на холме над деревней, потом вновь посмотрел на Лизье:
– А она ведь даже не из местных. Родом из какого-то поместья в окрестностях Сен-Антонен-Нобль-Валя. – Лизье склонился к нему поближе. – Ей и пятнадцати лет не было, когда они поженились. Отец у нее помер, оставил ее сиротой. А ей нужен был муж, который признал бы ублюдка, которого она носила.
– Она выходила замуж в положении?
– Так люди говорят.
Голова у Бернара пошла кругом.
– И сколько же теперь лет этому ребенку?
– Господь прибрал его, сеньер. Поговаривают, что она прижила его от родного отца. – Видимо, на лице Бернара отразилось потрясение, потому что Лизье развел руками, словно извиняясь за свои слова. – Я, впрочем, в это не верю. Это ж каким надо быть нечестивцем, чтобы лечь с собственной дочерью?
Бернар сглотнул от отвращения.
– У вдовы есть средства? Есть у покойного сеньора сын, который мог бы унаследовать эти земли?
Лизье склонился еще ближе.
– Ходят разные слухи, – сказал он.
– Что это за слухи?
– Сколько мне лет, по-вашему? – неожиданно осведомился Лизье. – Ну-ка, попробуйте угадать.
– Даже и не знаю, сударь, – устало произнес Бернар. – Постарше меня и, осмелюсь сказать, больше чем вдвое мудрее.
– Ха! Я видал прошлый век, а до следующего уж не доживу, – засмеялся он и хлопнул Жубера по плечу. – Единственный старик в деревне.
– Я преклоняюсь перед вами, Лизье.
Тот кивнул, польщенный комплиментом.
– Что же касается ответа на ваш вопрос, сеньер, сына никакого нет. И дочери тоже, хотя, когда покойный сеньер лежал на смертном одре, болтают, он толковал о каком-то ребенке. Только все это пустая болтовня. Госпожа Бланш намерена стать здесь полноправной хозяйкой, наследник там или не наследник. Вот помяните мое слово! И тогда помогай нам Бог!
Глава 32
Процессия завернула на улицу Назарет и затормозила. По обеим сторонам узкой, точно ущелье, улочки теснились высокие дома. Те, что располагались справа, лепились прямо к городской стене, создавая густую тень и прохладу.
Толпой очень быстро овладело нетерпение, и, точно ветер над ячменным полем, над головами понеслись шепотки. Люди перетаптывались с ноги на ногу. Один из ряженых выступил из строя, чтобы посмотреть, что там за заминка впереди.
– Это возмутительно! – заявила мадам Монфор. – Подобные вещи следовало бы запретить.
– Племянница, ты выше меня, посмотри, почему мы остановились?
Мину поднялась на цыпочки и, вытянув шею, устремила взгляд поверх толпы:
– Похоже, там похоронная процессия, но я не…
– Это гугенотские похороны, – вмешалась мадам Монфор, – и они перегородили улицу. Это просто безобразие. Они получили то, чего требовали, а именно свою собственную молельню! Вот и сидели бы там! И вообще, она слишком уж близко от Вильневских ворот. Будь у них хоть капля благодарности за все то великодушие, которое проявила к ним Тулуза, они построили бы здание поскромнее где-нибудь не на виду. Почему честные христиане должны каждый божий день смотреть на него, выходя из дома по своим делам? Это же уму непостижимо!
– Они даже на похороны одеваются не так, как мы, – подхватила мадам Буссе. – Просто смотреть стыдно! Да, они в черном, но это обычная повседневная одежда. Никаких понятий о приличиях!
Мадам Монфор, проявив редкостное единодушие с невесткой, кивнула:
– Ты права, Сальвадора. Эти гугеноты даже своих покойников похоронить по-человечески не в состоянии. И как у них только наглости хватает разгуливать всем напоказ внутри городских стен!
– Что такого ужасного они делают? – пробормотала Мину.
Старшие женщины пропустили ее слова мимо ушей.
– Я поговорю об этом с братом. Он должен донести это до городской управы.
– И я тоже, – поддакнула тетка, воодушевленная тем, что они с золовкой в кои-то веки заодно.
– Это совершенно излишне, сестра. Я все прекрасно донесу до месье Буссе сама, так что ему останется только поставить этот вопрос перед капитулами. Это безобразие необходимо строго пресекать.
Мадам Буссе вспыхнула:
– Что ж, Аделаида, если ты считаешь, что так будет лучше, пожалуйста. Я предоставлю этот вопрос тебе. Ты в подобных вещах разбираешься куда лучше моего.
Мину отделилась от процессии, чтобы лучше разглядеть происходящее. Улица Назарет была полностью запружена людьми, в общей сложности их было человек сорок. Скорбящие были одеты очень просто и без показной пышности. «Впрочем, – подумала Мину, – от этого они вовсе не выглядели хуже». Еще одну группку, облаченную в более торжественные одеяния из черного бархата и шляпы с перьями, сопровождали католические священники.