– Я не хочу, чтобы мне попало. Мадам Монфор сегодня рвет и мечет.
– И не попадет, – заверила ее Мину.
Тут со двора донесся взрыв смеха, потом мадам Монфор что-то закричала. Служанка высунулась в коридор взглянуть, что там такое, и Мину, воспользовавшись этой возможностью, проскользнула мимо нее в комнату.
– Пять минут, не больше, – пообещала она и плотно закрыла за собой дверь.
С руками, закованными в кандалы за спиной, и с завязанными глазами Оливера Кромптона гнали вперед сквозь лабиринт подземных туннелей. Под его босыми ступнями хлюпала вода. Сквозь дерюжный колпак в нос бил запах крови, воняло нечистотами, серой и речной тиной, от сырых каменных стен тянуло холодом.
Он знал, что находится в тюрьме инквизиции, печально известном лабиринте подземных склепов и камер под площадью Сален. Темницы были местом, в котором человек мог сгинуть без следа. Из тех, кто сюда попадал, лишь немногие выходили на свободу. Да и те, как утверждали, были настолько сломлены всем, что им пришлось перенести, что ничем не отличались от мертвецов.
Поверхность под ногами пошла под уклон, и зловоние стало практически непереносимым. Омерзительная вонь страха и испражнений, рвоты и унижения. Узники, под пытками выдавшие все, что знали и чего не знали, и те, кто остался молчать, содержались в одних камерах как напоминание о том, что́ заплечных дел мастера способны сотворить с хрупкой человеческой плотью и костями.
Кромптон сам не понимал, как здесь очутился. Это была какая-то ошибка. Всего несколько часов назад он мерил шагами улицы, ругая себя за то, что позволил этому высокомерному ханже Питу вывести его из себя. Зря он ушел из пивной. Этот малый ему не нравился, и антипатия их была взаимной, но все равно они принадлежали к одному лагерю. Проглотив свою гордость, Кромптон развернулся и зашагал обратно с намерением извиниться и рассказать Питу о том, что ему удалось разузнать в квартале Дорада. Но когда он пришел в таверну, голландца там уже не было.
Он немного подождал, потом отправился на поиски своего кузена, Деверо. Однако не успел он свернуть на улицу Ар, как на него напали. На голову ему накинули мешок, швырнули в повозку и повезли неизвестно куда через весь город.
Кромптон запнулся о какую-то ступеньку и немедленно получил тычок в спину. Его закованные за спиной руки вздернули вверх, затем с головы сорвали мешок. Он заморгал, пытаясь определить, где находится, в дрожащем свете факелов, укрепленных на стенах. И тут кровь застыла у него в жилах, а сердце заколотилось как сумасшедшее, точно готово было выскочить из груди.
Он находился в пыточной. Повсюду вокруг виднелись следы предыдущих истязаний. Пятна и брызги крови – свежие вперемежку с засохшими – бурели на стенах и на полу. Слева от него стоял железный стул, утыканный гвоздями. С подлокотников свисали расстегнутые ремни, острия шипов были окровавлены. На стене справа были кандалы и железная груша, самое ужасное из пыточных приспособлений. Железные перчатки, в которых истязаемый мог висеть часами, пока под его собственным весом кости не выворачивались из суставов. Прямо впереди возвышалась дыба.
Сражаться на улицах, сойтись в врагом в честной схватке один на один – это Кромптон понимал. А вот такое – нет.
В самом дальнем углу он различил стол с роговой чернильницей и пером. При виде столь обыденных предметов из нормальной жизни в этом адском месте его затошнило. Три человека, чьи лица были скрыты плотными фетровыми колпаками, сидели, готовясь записывать каждое его слово.
– Почему я здесь?
– А ты сам как думаешь? – послышался из темноты встречный вопрос.
– Вы схватили не того человека.
– Попробуй еще раз.
– Говорю вам, вы схватили не того человека, – повторил Кромптон, стараясь, чтобы не дрожал голос. – Я англичанин, в Тулузе проездом.
Инквизитор рассмеялся.
– По закону я имею право знать, по какому обвинению меня сюда доставили.
– Ты знаешь, где находишься?
– Назовитесь, сударь, и скажите мне, за что меня арестовали.
– Думаешь, ты в том положении, чтобы чего-то от меня требовать, гугенотская собака? Никто не знает, что ты здесь.
Кромптон заставил себя распрямиться. Он слышал, что ни один человек не может знать заранее, как поведет себя под пыткой, как будет сопротивляться его тело дыбе или прессу, но сам считал себя человеком мужественным.
– Я не знаю, почему я здесь.
– Ты предатель. Ты участвуешь в заговоре против короля.
– Нет! Я верен королю.
Инквизитор взмахнул стопкой бумаг:
– Здесь все записано. Встречи, интриги, предатели, с которыми ты якшаешься.
– Я не сделал ничего плохого. Вы схватили не того человека.
Инквизитор вышел из-за своего стола, держа в руках лист бумаги.
– Здесь написано, что двадцать девятого числа февраля сего года ты с твоими сообщниками-заговорщиками встречался еще с одним в Каркасоне, чтобы купить реликвию, священную для католической веры, – бесценную реликвию – с целью финансировать бунт против короны. Ты будешь это отрицать?
Ответ застрял у Кромптона в глотке. Он ожидал чего угодно, но только не этого. Неужели все это из-за какой-то тряпки? Он уже и думать забыл о плащанице. Она покинула его руки практически сразу же после того, как попала в них, причем за лучшую цену, нежели та, которую он заплатил.
– Я понятия не имею, о чем вы, – возмутился он. – Кто меня обвиняет?
– Более того, – продолжал инквизитор, – установлено, что ты, предатель и богохульник, организовал подмену подлинной плащаницы подделкой, а деньги, вырученные посредством подлога, вложил в финансирование военной кампании принца Конде.
– Этого не может быть! – возразил Кромптон. – Я видел ее собственными глазами, и…
Он похолодел. Нельзя было этого говорить. Нельзя было ни в чем признаваться.
Инквизитор побарабанил своими длинными пальцами по столу.
– Сейчас я задам тебе несколько вопросов. Если у тебя есть хоть капля соображения, ты ответишь на них добровольно. В противном случае мои коллеги будут вынуждены подстегнуть твою память. – Его пальцы, выбивавшие дробь по столешнице, задвигались быстрее, затем остановились. – Ты меня понял?
– Я не предатель! Клянусь, я понятия не имею про подделку. – Его голос сорвался. – Вы схватили не того, кого надо.
– Ты сам себе враг, Кромптон, – бросил инквизитор и обернулся к тюремщикам. – Разденьте его.
Кромптон забился, пытаясь вырваться из рук солдат, но все было тщетно. Сорвав с него одежду, его, несмотря на отчаянное сопротивление, вздернули на дыбу и накрепко привязали ремнями.
– У кого ты купил подделку? Как была организована сделка? Кто помогал тебе в этом?
– Я не…
Рычаги пришли в движение, выворачивая его руки из суставов, и он захлебнулся собственным криком.
– Ну что, попробуем еще раз? Что тебе известно о некоем Пите Рейдоне?
Эмерик почувствовал, как рука дворецкого Мартино ухватила его за шиворот и поволокла с лестницы во двор.
– Я могла бы и догадаться, – произнесла мадам Монфор, приблизившись к ним. – Что ты там делал? Подглядывал? Отвлекал слуг от работы? Ты – скверный и непослушный мальчишка!
Эмерик собрался уже было протестовать, когда краешком глаза увидел появившуюся во дворе Мину. Обрадовавшись, что с сестрой все в порядке и мадам Монфор не застукала ее в теткиной комнате, он широко улыбнулся.
– Как ты смеешь? Как ты смеешь так легкомысленно относиться к ситуации? Думаешь, такое поведение сойдет тебе с рук в этом доме? Ну погоди, вот вернется месье Буссе, задаст тебе такую трепку, что неделю сидеть не сможешь!
– Сударыня! – произнесла Мину.
Пожилая дама стремительно обернулась и потрясенно воззрилась на стоявшую у нее за спиной девушку. Потом бросила взгляд на лестницу в подвал.
– Как тебе удалось… – начала было она, но вовремя прикусила язык.
– По какой-то несчастливой случайности порыв ветра захлопнул дверь в подвал, и я оказалась взаперти. Странно, что вы этого не заметили. – От Мину не укрылось нерешительное выражение на лице мадам Монфор. – К счастью, мой брат услышал, как я зову на помощь, и освободил меня изнутри дома. Через часовню.
– Через часовню? – Мадам Монфор переглянулась с Мартино. – В таком случае что он тогда делает на улице?
– По всей видимости, вышел посмотреть, нет ли в замке какой-нибудь неисправности, раз дверь сама по себе захлопнулась, чтобы ни с кем больше не приключилось такой неприятности, как со мной. Так, Эмерик?
– Так, – кивнул ее брат.
Мину вновь повернулась к мадам Монфор:
– При иных обстоятельствах я сочла бы себя вправе требовать извинений. Но поскольку я уверена, что в ваших действиях не было злого умысла, я не стану этого делать. Эмерик?
– Я не держу зла, – отозвался тот.
Мину не могла поверить, что подобная дерзость сойдет им с рук, но их план сработал: мадам Монфор обуздала свой гнев.
– Отпустите мальчишку, – бесцветным голосом произнесла она.
Мартино разжал пальцы и с брезгливым выражением вытер руку, как будто опасался подхватить от Эмерика какую-нибудь заразу.
– А теперь, – сказала Мину, – с вашего позволения, мы пойдем.
Подхватив брата под руку, она двинулась по направлению к дому, ожидая услышать окрик, но его не последовало. Едва за ними закрылась входная дверь, как ноги у Мину подкосились.
– Мы за это еще заплатим, – возбужденно произнес Эмерик, – но дело того стоило. Ты видела ее лицо?
– Да уж, ее выражение заморозило бы Од в самый разгар лета, – засмеялась Мину. – Но что ты делал во дворе? Я же велела тебе сторожить перед дверью!
– Я знаю, но не успела ты уйти, как в часовню явилась мадам Монфор – видимо, чтобы проверить дверь, не знаю. Она пробыла там всего ничего и вылетела оттуда как ошпаренная, а потом бросилась к лестнице. Я испугался, что она тебя застукает, поэтому побежал во двор и перевернул на лестнице ведро с водой, чтобы наделать как можно больше шуму, надеясь выманить ее из дома.