Он прекрасно понимал, что Маккон, как и многие другие, находится на жалованье у торговца оружием Дельпеша. И, как Дельпеша, его интересуют исключительно деньги и власть. Видалем же куда в большей степени двигали желание вернуть плащаницу и честолюбивые планы стать следующим епископом. Более того, он был убежден, что это усилит позиции католиков, если протестанты и дальше продолжат набирать силу. Те либеральные католики, которые все еще верят в то, что компромисс возможен, вынуждены будут пересмотреть свои взгляды, и город будет навсегда очищен от гугенотской заразы.
На мгновение в ушах у него прозвучал голос его возлюбленной, и при воспоминании о ней кровь бросилась ему в лицо. Когда со всем этим будет покончено, Видаль, пожалуй, позволит себе напоследок нанести один визит в горы. Ему приятно будет узнать, что она не тужит там в своем вдовстве.
– Что прикажете с ним делать?
Голос стражника вернул Видаля к действительности.
– Ты о ком?
– Об этом узнике, – отозвался тот, ткнув Кромптона в плечо. Тот слабо простонал и вновь впал в забытье.
– Думаешь, он еще что-нибудь скажет? – спросил Видаль. – Он многое выдержал.
Глаза у стражника были красные и воспаленные. В тусклом свете камеры Видаль различил под его ногтями запекшуюся кровь. Они были верные служители Господа и устали ничуть не меньше, чем он сам.
– Зло так прочно укоренилось в нем, что он не отличит больше лжи от правды. Лучше потратить наше время на что-нибудь другое.
– В таком случае поручим его реке.
– У него не работают больше ни руки, ни ноги. Он утонет.
– Если Господь в своей милости сочтет необходимым спасти этого несчастного грешника, Он это сделает. – Видаль перекрестил лоб Кромптона. – В любом случае мы будем молиться за его душу.
Сколько я еще обречена ждать?
Я продолжаю верить, что Мину Жубер появится. Она должна. Не зря же она так привязана к девчонке. Подумать только, сколько сил я могла бы сберечь, знай я, что в Тулузе мы ходили по соседним улицам.
Неужели Господь желает испытать меня? Наказать меня? Что я такого сделала или не сделала, что Он желает испытать мою решимость таким образом? В городе это было бы проще простого. Сонное зелье, клинок подосланного убийцы в темноте или даже мои собственные руки вокруг ее шеи. Водяные объятия Гаронны.
Девчонка без конца задает вопросы и не желает довольствоваться моими ответами. Я уверяю ее, что сестра скоро приедет к нам в горы, потому что над городом нависла угроза мора. Она мне больше не верит.
Я не должна терять веры. Я верю в Бога, в Его промысел, в Его мудрость. Разве не сказано в Священном Писании, что всему свое время, время насаждать и время вырывать посаженное?
Что же до слов девчонки относительно того, что ее отец отправился в Пивер, в деревне не появлялся чужак по имени Жубер. В остальном, если не считать браконьеров – напасти в эту пору года привычной, – в моих владениях все спокойно.
Мне наконец-то пришлось расставить корсажи моих платьев и добавить складок на юбках. По моим подсчетам, я сейчас месяце примерно на восьмом. Мне нет до этого никакого дела, не более, чем было до ублюдка, которого я произвела от собственного отца. Но мне нужно, чтобы существо, которое растет в моем чреве, появилось на свет и прожило ровно столько времени, чтобы я могла получить то, что по праву мне принадлежит. Тогда, живая или мертвая, Мину Жубер больше не будет представлять для меня угрозы.
И все же я предпочла бы увидеть ее мертвой…
Глава 47
Бернар Жубер потер ободранную лодыжку. Сегодня правая нога болела сильнее, чем левая. Он был скован по обеим щиколоткам кандалами, от которых тянулась цепь к железному кольцу, вделанному в каменную стену, и тяжелые оковы стерли кожу до мяса.
И тем не менее длина цепи позволяла ему передвигаться по камере, то есть сделать примерно три шага в любом направлении, и хотя левая рука у него тоже была закована, правую его тюремщики оставили свободной. Эта тюрьма, при всей своей суровости, не могла сравниться с тюрьмой инквизиции. И все равно Бернару порой казалось, что он слышит кошмарные крики истязаемых людей. Он боялся, что будет слышать их до самой смерти.
Гвоздем, найденным в прелой соломе, которой был застелен утоптанный земляной пол, Бернар отмечал на стене дни своего заключения. Иначе он давным-давно потерял бы счет времени.
По его подсчетам, он просидел в этой башне уже что-то около пяти недель. Страстная неделя успела миновать, и на дворе стоял май. Река Бло несла свои воды через долину, а холмы в окрестностях замка, наверное, уже пестрели сотнями крохотных полевых цветов: розовых, желтых и белых, – а в воздухе разливался аромат дикого чеснока. Как-то раз – кажется, это было на первом году их семейной жизни – Флоранс сплела венок из весенних цветов и украсила им свои волосы. Бернар улыбнулся, вспоминая, как ее непокорные черные кудри каскадом ниспадали с головы, обрамляя лицо, и как он думал, что сердце у него вот-вот лопнет от переполнявшей его радости при виде любимой.
Когда воспоминания о Флоранс стали слишком мучительными, он вообразил, что находится в уютной квартирке на улице Кальверстрат, где он всегда останавливался в Амстердаме. Он стал думать о канале Рокин и своем любимом трактире за церковью Аудекерке, где подавали селедку во всех ее видах, а зал наполняло хлопанье снастей о мачты высоких кораблей, стоявших на якоре по берегам реки Амстел.
Лязгнула дверь камеры. Жубер открыл глаза и увидел молоденького солдатика, который поставил на солому его ежедневную порцию черного хлеба и эля. Среди его тюремщиков были такие, кто не прочь был покуражиться над ним от нечего делать. Этот парнишка был не из их числа.
– Спасибо, – поблагодарил его Бернар.
Солдатик оглянулся через плечо, чтобы убедиться, что за ним никто не следит, и сделал нерешительный шаг поближе.
– А правду говорят, что вы понимаете французское письмо? – прошептал он по-окситански.
– Да, – отозвался Бернар. – Ты хочешь, чтобы я что-нибудь тебе прочитал?
Парнишка двинулся было прочь, но замялся в нерешительности на пороге камеры.
– Я частенько помогаю с этим солдатам у себя дома. Среди них немало таких, кому, как тебе, не довелось поучиться. – Он поманил солдатика к себе. – Не обязательно, чтобы кто-то об этом знал.
Тот поколебался, потом снял со стены горящий фонарь и вновь зашел внутрь. По осклизлым стенам заметались тени, и Бернар заметил, как сильно у солдата трясется рука.
– Ты скажешь мне свое имя?
Возникла пауза, потом тюремщик произнес:
– Гильом Лизье.
– Это честное имя, – заметил Бернар, вспомнив старика, на которого наткнулся у дома повитухи.
– Моя семья из Пивера.
Бернар вскинул закованную в железо правую руку:
– Не стоит меня бояться. Я при всем желании не смог бы причинить тебе зло. – Он взглянул собеседнику прямо в глаза. – Но для надежности ты можешь положить письмо на пол и придвинуть ко мне, тогда я смогу прочитать его тебе вслух. Ведь это же письмо, да?
– Да.
– Ну хорошо.
Гильом извлек из-за пазухи измятый и грязный лист бумаги и сделал так, как предложил Бернар. Осторожно, чтобы не напугать мальчишку, тот развернул письмо, расправил его на неровном полу и пробежал глазами. Потом перечитал снова, чтобы убедиться, что в неверном свете не ошибся, и отдал пареньку.
– Скверные новости, – упавшим голосом произнес тот. – Я так и знал.
– Почему ты так решил?
– По вашему лицу, месье. Последние несколько дней я лежал без сна, потому что знал, что там такое, и…
– Нет, Гильом, – ласково сказал Бернар. – Там хорошие новости, именно такие, на какие ты надеялся. Твое предложение принято. Ее отец дает разрешение. Поздравляю тебя.
– Он дает разрешение, – эхом повторил Гильом и, опустившись на корточки, обхватил голову руками.
Бернар улыбнулся:
– У меня есть сын, он на несколько лет тебя младше, но я надеюсь, что когда-нибудь он найдет ту, которую полюбит так же сильно, как ты любишь свою подружку. – Он помолчал. – Не могу не спросить, как так вышло, что ты написал…
– Жанетте?
– Как так вышло, что письмо отцу Жанетты с просьбой ее руки ты написал, но ответ прочитать не смог?
– Я написал на окситанском, – пояснил Гильом, – но он хочет, чтобы его семья возвысилась. Он считает, что только деревенщины говорят на старом языке. Он хочет для своей дочери лучшей жизни.
– Значит, ты умеешь читать и писать?
– Немножко, сеньер, но не на французском. Говорю-то я неплохо, но по книгам никогда не учился, так что…
– Ты попросил кого-то написать ему от твоего имени? – догадался Бернар.
– Да, священника, но с тех пор его успели арестовать и куда-то увезти.
– Понятно.
Гильом нахмурился:
– Мой будущий тесть владеет небольшим клочком земли, лигах в двух к югу от Шалабра, на берегу реки Бло. Он поклялся на Библии, что, если меня отпустят со службы, он отпишет свою ферму – ну, то есть завещает ее Жанетте и ее будущему мужу – с условием, что сможет жить с нами. – Его голос погрустнел. – Но нужно вести счета, записывать скот, а Жанетта совсем не по этой части. Он хочет, чтобы она нашла себе мужа, который умеет писать.
Сердце у Бернара защемило от жалости к парнишке. Он был не первым, кто в пылу любви наобещал больше, чем ему под силу было исполнить.
– Здесь написано, что свадьба назначена на пятнадцатый день августа.
– Вознесение Богородицы в Шалабре очень почитают, – пояснил Гильом. – Отец Жанетты – ревностный католик. Я подумал, он одобрит выбор даты.
– Вознесение, – пробормотал Бернар.
Он очень надеялся, что август встретит уже на свободе.
Он взглянул на Гильома. Тот казался смышленым, да и Бернару будет чем занять нескончаемые часы…
– Если хочешь, я мог бы научить тебя читать и писать. К свадьбе.
Лизье просиял, но тут же спохватился: