– Нам не положено разговаривать с заключенными.
– Никто не узнает, – заверил его Бернар. – Вот как мы поступим. В те дни, когда ты будешь меня сторожить, я буду тебе показывать, как писать буквы и как их читать. По крайней мере, чтобы ты сумел убедить своего будущего тестя дать добро на этот брак.
Молодой солдат воззрился на него:
– Почему вы это делаете, сударь? Ведь я же ваш тюремщик, ваш враг?
Бернар покачал головой:
– Мы с тобой не враги друг другу, Гильом. Мы – простые люди, мы сделаны из одного теста. Это те, кому мы служим, стравливают нас друг с другом. – Он взглянул юноше в глаза. – Скажи мне, ты хочешь и дальше продолжать свою службу здесь? Ты любишь свою хозяйку? А покойного хозяина любил?
Гильом поколебался, потом упал перед Бернаром на колени:
– Да простит меня Бог, я ненавидел его, и, хотя я знаю, что это он сделал ее такой, какая она есть, а до него ее отец, если слухи правдивы – к ней я тоже никакой любви не питаю. Болтают, она говорит с Богом, но она жестокая. Я с радостью оставил бы службу Пиверу, если бы мог.
– А хозяйка знает, что я здесь? – спросил Бернар, надеясь получить хоть какие-то крохи информации, раз уж парнишка утратил бдительность.
– Когда она в первый раз вернулась три недели назад…
– Три недели, – пробормотал Бернар.
– Да, сеньер, в конце апреля. Тогда нашего командира вызвали к ней с докладом. Он доложил ей, что в тюрьме в ожидании ее распоряжений содержатся несколько браконьеров.
– Так меня считают браконьером? – улыбнулся Бернар.
Гильом покраснел.
– Вы не единственный, месье, кто воспользовался ее отлучкой, чтобы проникнуть в ее владения. – Он поколебался. – Служанки говорят, она носит дитя. Уже несколько месяцев. А еще, что она привезла с собой из Тулузы какого-то подменыша, которого прячет от всех в старом доме. И похоже, она ждет еще гостей, потому что служанки перестирывают белье и прибираются в верхних комнатах. – Он устремил на Бернара полный надежды взгляд. – Так, думаете, вы сможете научить меня читать?
Бернар улыбнулся:
– Когда тебя в следующий раз пошлют меня охранять, спрячь под плащом доску и кусок угля. Вот увидишь, еще до исхода мая ты у нас научишься писать и будешь готов жениться на своей Жанетте.
Глава 48
– Что ты собрался делать, Эмерик? – во второй раз спросила Мину, полная скверных предчувствий.
– То, о чем ты просила, – с невинным видом отозвался тот. – Отвлечь их, чтобы ты могла незаметно улизнуть из дома.
– Смотри только, сам не влипни в неприятности, – вздохнула она.
Он лишь ухмыльнулся и бросился бежать по галерее к кухонному дворику. Через мгновение до Мину донеслось дикое кудахтанье кур и вопль кухарки. Заткнув уши, она стремительно пересекла двор и выскочила на улицу Тор.
Она протянула монетку пожилой женщине, торговавшей фиалками на ступеньках церкви, потом, убедившись, что никто за ней не наблюдает, скользнула внутрь ровно в ту минуту, когда колокола начали бить четыре.
– Лови ее! – вопила мадам Монфор, размахивая руками.
С трудом сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, Эмерик укрылся на лестнице под лоджией. Он похитил из курятника курицу и, привязав к ее лапе деревянную ложку, выпустил во двор. Переполох, который вызвало ее появление, полностью оправдал все его ожидания.
– Да сделайте же что-нибудь!
Птица металась по двору, сшибая все на своем пути ложкой. Теперь она забилась за колеса тележки мясника.
Мадам Монфор всплеснула руками:
– Загони ее в угол, остолоп!
Поваренок бросился на курицу, но та, хлопая крыльями, метнулась в противоположном направлении. Конюх попытался подтолкнуть ошалевшую птицу ему в руки, но не заметил ведро с водой, стоявшее у него на пути, и, споткнувшись о него, растянулся во весь рост, а разлившаяся вода вымочила юбки мадам Монфор.
– Идиот! – заорала она. – Дубина стоеросовая! Набрось на нее что-нибудь! Одеяло или плащ!
Эмерик выглянул сквозь зеленый полог плюща, увивавшего стену под лоджией. Бо́льшая часть домочадцев либо высыпала во двор, либо глазела из окон и с балконов. Понимая, что надо продержаться, пока Мину не вернется, он протянул руку и подтолкнул курицу палкой от метлы; та, хлопая крыльями, вновь вылетела на обозрение публики.
Мину с Питом стояли рядышком в тени самого маленького придела церкви Сен-Тор.
– Я не могу долго здесь находиться, – произнесла она, отнимая свою руку.
– Я знаю, – отозвался он негромко. – Жаль, что ты не захватила с собой Эмерика, чтобы посторожил.
– Я не могла. Пришлось попросить его отвлечь наших домашних, чтобы я смогла выскользнуть из дома незамеченной. Месье Буссе неожиданно вернулся, и теперь все в доме встревожены и постоянно начеку.
– Спасибо, что пришла, – быстро произнес Пит.
Им впервые удалось остаться наедине с того их странного свидания в доме призрения, и Мину не могла не заметить, как сильно он изменился. Хотя его бороде и волосам не был возвращен природный цвет, от пребывания на солнце на коже у него высыпали веснушки. В глазах светилась решимость. Целеустремленность.
– Я хочу, чтобы вы с Эмериком сегодня же вечером уехали из Тулузы, – сказал он.
От этих его слов у Мину на миг перехватило дыхание.
– Неужели ты не будешь страдать от моего отсутствия? – лукаво поддразнила она, потом заметила выражение его лица и посерьезнела. – Почему именно сейчас? На улицах уже давно не было так спокойно.
– Сегодня ночью… – начал было Пит, но остановился.
– Ты же знаешь, что можешь мне доверять.
– Я-то знаю, только меня повесят, если станет известно, что я предупредил кого-то вроде тебя.
– Кого-то вроде меня? – сощурилась Мину. – Католичку, ты имеешь в виду? Я всегда ею была, но раньше для тебя это не имело никакого значения.
Пит запустил пятерню в волосы.
– Не просто католичку – племянницу самого Буссе, – сказал он. – Твоего дяди, который во всем этом замешан и который всегда был одним из самых ожесточенных гонителей гугенотов в Тулузе.
Мину подумала об этом раздражительном дородном мужчине, которого вечно не было дома. Она недолюбливала его и считала человеком грубым и неприятным, но никогда прежде не думала, что он может быть опасен. Что его стоит бояться.
– Да нет же.
– Он состоит на жалованье у месье Дельпеша, самого влиятельного торговца оружием и людьми. Кроме того, ни для кого не секрет, что у него есть сторонники среди церковников, фракций, поддерживающих герцога де Гиза, людей, которые даже не считают нужным скрывать, что хотят изгнать всех гугенотов из Тулузы. И из Франции.
Мину вспомнила бочонки с порохом и дробью в подвале дядиного дома и многочисленных визитеров, которые приходили и уходили под покровом ночи. Потом негромко произнесла:
– К нам в дом часто приходит один священнослужитель. В красной сутане, очень высокий и слишком молодой для такого сана. С очень приметной белой прядью в черных волосах.
Мину заметила, как взгляд Пита стал острым, а лицо застыло.
– Ты его знаешь?
– Знаю. – Он вновь провел рукой по волосам. – Когда-то он был моим лучшим другом. Его зовут Видаль. Мы с ним вместе учились здесь, в Тулузе, и были друг другу как братья. Это с ним я провел тот вечер в Каркасоне.
– Ох, – негромко произнесла Мину, видя, какую боль причинило Питу упоминание о Видале. – А теперь? Вы с ним больше не друзья?
– Нет. В ту ночь он произнес слова, которые я предпочел пропустить мимо ушей. И тем не менее я верил, что мы можем избрать разные дороги к Богу и при этом остаться друзьями. Я был наивным. Я понял это, увидев его в зале переговоров, когда обсуждали условия перемирия, в обществе твоего дяди и Дельпеша. Тогда я наконец прозрел.
– Теперь он носит имя Валентин, – сказала Мину. – Мой дядя поддерживает его ходатайство о назначении его епископом Тулузы. – Она на мгновение задумалась. – Кроме него, постоянно приходит еще один посетитель, хотя я что-то уже довольно давно его не видела, – Филипп Деверо.
– И я тоже его не видел, – отозвался Пит, – и не горю желанием увидеть. Он двурушник, и я его презираю. А ведь ты пыталась меня предостеречь. Зря я тогда тебя не послушал.
– Он тоже шпион?
– Был шпионом. Его тело нашли на площади Сален. Ну почему я не поверил своему чутью?
– Потому что твое благородство заставляет тебя видеть во всех людях только хорошее.
Пит покачал головой:
– Хотел бы я оправдать твое высокое мнение обо мне, но это один мой английский друг, Джаспер Маккон, посоветовал мне держать язык за зубами. – Он вздохнул. – Кузен Деверо, Оливер Кромптон, тоже исчез. Джаспер говорит, он покинул город, чтобы присоединиться к войскам принца Конде, которые наступают с севера.
Солнечный свет лился сквозь высокие окна, ложась на плиты пола фигурными радужными пятнами. Было так тихо и безмятежно, что невозможным казалось даже представить себе что-то, способное разрушить это разлитое повсюду спокойствие.
– Зачем ты попросил меня прийти, Пит? – спросила Мину. – Не только же ради того, чтобы попросить уехать, – это можно было передать через Эмерика.
– Я знал, что ты откажешься уезжать.
Мину не смогла удержаться от улыбки.
– Возможно. Мне не кажется, что ситуация чем-то отличается от того, что было последние несколько недель. Перемирие действует. И потом, я не могу уехать из Тулузы. Моя тетушка нуждается во мне, я не могу ее оставить. – «И тебя тоже», – подумала она. – Как я могу оставить тебя? Да и что сказал бы отец, если бы мы вернулись в Каркасон без предупреждения?
Пит увлек ее за собой в глубокую тень и понизил голос:
– Мину, послушай меня. Поначалу, сразу после беспорядков, я цеплялся за надежду, что предводители как католиков, так и протестантов хотят найти компромисс на благо Тулузы. Но больше я в это не верю. С каждой неделей появляется все больше доказательств того, что парламент предубежден против гугенотов. Каждый несправедливый приговор делает свое черное дело. Слишком многие теперь в наших рядах, воодушевленные новостями об успехе кампаний в Орлеане и Лионе, жаждут открытого конфликта. – Он глубоко вздохнул. – Конде собрал войско в Бланьяке и других деревнях в окрестностях его владений. Сегодня ночью они намерены войти в город.