Он отступил обратно в темноту и осторожно вытащил свою шпагу. Может, это Маккон поджидал его в комнате? Да нет, едва ли. Джаспер услышал бы его шаги и подал голос.
И тут на Пита еле уловимо повеяло уже почти забытым, но очень знакомым ароматом – маслом, которым Видаль умащивал свои волосы. Видаль. Ну конечно. Но зачем он пришел?
Пит попытался не дать сентиментальности одержать над ним верх. Там, за дверью, был Видаль, он знал это. Видаль, его бывший друг, который опоил его и выставил перед всеми убийцей, по которому плачет виселица. Кого еще он привел с собой?
Но что, если Видаль был единственным среди его товарищей, кто, несмотря на то что времени был уже одиннадцатый час, хотел остановить кровопролитный конфликт?
Вместо того чтобы повернуть обратно, Пит обнаружил, что идет по направлению к своей комнате, не в силах сопротивляться желанию в последний раз увидеть Видаля. Он протянул левую руку и медленно открыл дверь.
Там в своей алой сутане посреди комнаты в кресле сидел Видаль. Похоже, он пришел один и без оружия. Пит поколебался, потом все же убрал свою шпагу в ножны.
– Что ты здесь делаешь, Видаль? – спросил он, и в его голосе против воли послышалась надежда.
– Хватайте его! – произнес тот вместо ответа.
И стражники, притаившиеся в слепом пятне у косяка, набросились на Пита.
– Что вы делаете? – проскулила Риксенда, когда Сесиль Нубель вернулась в кухню с саквояжем в руках. – Вы уезжаете?
– Наполни оловянную флягу, Риксенда, – велела пожилая женщина, – ту, с крышкой, которая не течет. Элем, не вином. И заверни мне с собой остатки хлеба и козьего сыра. – По ее спокойному голосу никто не догадался бы, какая буря эмоций ее одолевает. – И свежий корень солодки – весь, что есть. На юге его найти может быть затруднительно.
– Ну, удалось вам что-нибудь разведать в епископском дворце? – спросила Риксенда, выпустив вопрос в воздух, как стрелу. После того как она представила мадам Нубель своей кузине, та плотно закрыла дверь, так что их разговора Риксенда не слышала. – Кто-нибудь что-нибудь знает об их гостье, откуда она приехала? Кто-нибудь согласился с вами поговорить? А что сам епископ? Моя кузина говорит, последние две недели ему нездоровится, и…
– Риксенда, умолкни.
Страдальческие глаза служанки наполнились слезами.
– Простите, я не хотела распускать язык, я просто…
Сесиль положила руки девушке на плечи:
– Риксенда, послушай меня. Мне нужно, чтобы ты делала, что я говорю, и не задавала вопросов, а не то я позабуду что-нибудь важное или… – Она не договорила, пытаясь совладать с собственными нервами. – Или у меня не хватит мужества довести до конца то, что необходимо сделать. Ты меня поняла?
Риксенда ответила ей непонимающим взглядом, но изо всех сил закивала головой. «Ну до чего же бестолковая девка, – подумала Сесиль, – хоть и добрая душа». За это время пожилая женщина, несмотря ни на что, успела к ней привязаться.
– Вот и хорошо. А теперь скажи, ты не знаешь, где месье Жубер держал свой компас?
– А он разве не взял его с собой?
Мадам Нубель вздохнула:
– Не знаю. Не могла бы ты посмотреть?
Риксенда пошарила в неглубоком длинном ящике кухонного стола.
– Обычно он хранится здесь, – сообщила она, вытащив небольшой ящичек из грецкого ореха и протягивая его пожилой женщине.
Сесиль некоторое время подержала коробочку на ладони, затем открыла ее. Потом осторожно вынесла компас на порог, зная, как легко расстроить сложный механизм, и подставила солнцу.
– Четверть шестого, юго-юго-восток, – сказала она. – Вполне похоже на правду.
– Интересно, почему хозяин оставил его дома?
Сесиль вздохнула:
– Видимо, потому, что знал дорогу.
На то, чтобы отдать последние распоряжения и уладить все дела, ушло еще четверть часа. Мадам Нубель закрыла окна ставнями и велела Риксенде сложить в очаге дрова так, чтобы их осталось только разжечь. Тарелки, миски и кружки были перемыты и расставлены по местам. Ей хотелось, чтобы Мину, если вернется, обнаружила дома все в привычном порядке, пусть даже никто не будет ее встречать.
Поколебавшись, она взяла с каминной полки старую карту Каркасона, начерченную рукой Флоранс. Именно этот клочок бумаги больше всего, что ей удалось разузнать в епископском дворце, заставил ее поверить во всю эту историю. Она вытащила из кармана украденную записку, которую дала ей кузина Риксенды, и сравнила почерки.
Сомнений не оставалось. Это была одна и та же рука.
Кузина с радостью ухватилась за возможность посплетничать о знатной даме, которая приезжала погостить в апреле и привела весь дворец в оторопь. Она явилась, нагруженная рекомендательными письмами от монсеньора Валентина, каноника собора в Тулузе, который тоже гостил у епископа Каркасона, только месяцем ранее, в марте.
– Не знаю, мадам, – сказала она, отвлекшись на новую историю. – Некоторые говорят, он приезжал расследовать убийство, ну, то, которое случилось еще весной, хотя приехал-то он еще до того, как все случилось. Вздернули за это преступление Альфонса Бонне, хотя никто не верил, что он это сделал, а теперь выходит, что он все это время простоял у позорного столба в Бастиде у всех на виду, так что не знаю уж, как он мог перерезать горло этому Мишелю Казе. Я слышала, монсеньор приезжал в Ситэ из-за какой-то реликвии.
– Так что дама-то? – не дала ей уклониться от темы Сесиль, которую интересовало исключительно местонахождение Алис.
Судя по всему, знатная гостья прибыла из Тулузы в первую пятницу апреля, намереваясь остановиться во дворце на несколько дней, прежде чем возвращаться обратно в свои владения в предгорьях Пиренеев. Кузина запомнила, в какой это было день, потому что как раз готовился пир, подобающий высокому положению дамы, когда та без предупреждения уехала.
– А как звали эту знатную даму? – вновь спросила Сесиль. – И откуда она родом?
– Из Пивера, – был ответ. – Бланш де Брюйер, вдова покойного сеньора. Знаете такую деревушку?
Сесиль замерла.
– Да, слышала о ней как-то, – отозвалась она.
– Ну так вот. Она оставила вот это, – добавила девушка, протягивая ей лист бумаги с фамильным гербом и эмблемой. – Она как раз писала письмо, когда ее куда-то позвали. И я еще кое-что вам скажу. Хотя эта дама изо всех сил старалась это скрыть, она ждала дитя. Мы еще подумали: странно, что ей вообще взбрело в голову в таком деликатном положении путешествовать так далеко от дома.
И в этот самый момент Сесиль поняла, куда и зачем увезли Алис. Все-таки Бернар был прав в своих подозрениях. По всему выходило, что все эти странные, на первый взгляд никак не связанные друг с другом события берут начало в последнем дне октября, почти двадцать лет тому назад.
Давние секреты аукаются потом еще много лет…
Перешептываясь через дверь комнаты, где мадам Монфор вновь заперла Эмерика в наказание, Мину закончила рассказывать ему, о чем они условились с Питом. И хотя предстоящее расставание печалило ее, радость, с которой брат встретил новость о том, что они возвращаются в Каркасон, ее ободрила.
– Если мы едем домой, – прошептал из-за двери Эмерик, – все остальное меня не волнует.
– Я пойду поищу ключ, чтобы вызволить тебя отсюда.
– Не нужно, – рассмеялся Эмерик. – Шпингалет на окне не закрывается. Если выбраться на карниз и пройти по крыше зернохранилища, оттуда очень легко можно спуститься вниз. Я сто раз это проделывал.
– Будь осторожен, – строго сказала она. – Возьми с собой только то, без чего совсем не сможешь обойтись. Я поступлю точно так же. Встретимся без малого семь на конюшне на улице Пенитан-Гри.
– А Пит тоже там будет?
Мину очень хотелось бы ответить на этот вопрос утвердительно, но правда заключалась в том, что она этого не знала.
– Не опаздывай, – прошептала она. – Другого шанса у нас не будет.
Мину поспешила в свою комнату. Там, подтащив ночной столик к выходу, она подперла им дверь. Мадам Монфор в любой момент могла ворваться к ней в комнату и потребовать отчета, где это она пропадала бо́льшую часть дня. Мину склонила голову набок и прислушалась, но в доме царила подозрительная тишина.
Времени оставалось уже совсем мало. Мину вытащила свой старый шерстяной дорожный плащ и иголку с ниткой. Она ощупывала подол, пока не отыскала складку материала, скрывавшую потайной карман, затем расширила отверстие ровно настолько, чтобы внутрь могла пройти ее рука. Тогда она вытащила из котомки серый квадратный сверток и положила его на стол. Хотя ее воспитывали в католичестве, она не одобряла культа реликвий, считая его пережитком прошлого, когда люди в силу своего невежества принимали всерьез всякие суеверия. Какой сакральный или Божественный смысл может крыться в трухлявой деревяшке или рваной тряпке? Но когда Мину развернула дерюгу и взяла в руки древний материал, расшитый непонятными письменами, красота многовековой и глубокой истории плащаницы тронула ее до слез.
Мину представила ее в руках оплакивающей своего сына женщины в Святой земле, а потом на корабле крестоносцев, в пути из Антиохии в Марсель, потом в чьей-то котомке на старой римской дороге из Нарбонна в Каркасон, на пути к своему окончательному месту хранения в Тулузе. Теперь, в теплом вечернем свете, Мину поняла, почему Пит, гугенот и человек современных взглядов, не смог допустить, чтобы этот обрывок материи попал неизвестно в чьи руки или был уничтожен. Он бережно хранил его, а теперь поручил это ей.
Она не подведет Пита.
Мину вытащила из кожаного дорожного футляра щетку для волос и зеркальце, осторожно уложила внутрь свернутую в рулон плащаницу и запечатала крышку растопленным свечным воском. Потом просунула узкую трубочку в шов своего плаща и, затолкав ее как можно дальше, аккуратно зашила отверстие в подкладке. В спешке она уколола палец, и на зеленой шерсти остались две капельки крови.
Покончив с этим, она взяла в руки Библию, и внутри у нее стало тепло при мысли о том, что когда-то эту книгу держала в руках ее мать. Мину провела пальцами по кожаному переплету, покрытому складками и заломами, как кожа на тыльной стороне стариковской руки, погладила васильково-голубую шелковую ленточку, служащую закладкой. Оклад из сусального серебра по краям блестел и сверкал на свету, а полупрозрачные страницы внутри были испещрены изящным черным и красным печатным шрифтом. Судя по виду, это издание могло быть очень дорогим. Ее отец сказал бы наверняка. На миг отвлекшись от насущной задачи, Мину в очередной раз задалась вопросом, почему он не пишет. Оставалось только утешаться мыслью, что завтра, когда они с Эмериком будут в Каркасоне, она сможет задать ему все вопросы, которые не давали ей покоя эти несколько недель. И не в последнюю очередь ей хотелось бы выяснить, знал ли он об этой прекра