Гильом кивнул.
– Ходят разные слухи, сеньер. До сих пор госпожа Бланш раздавала распоряжения самолично, но в нижнем дворе мы не видели ее уже несколько недель тому как. Говорят, она кого-то поджидает. Я своими глазами видел, как она высматривала что-то с вершины башни. Вы в ее поведении ничего такого не заметили?
Аптекарь оглянулся через плечо, как будто боялся, что его могут подслушивать.
– Я не любитель сплетничать…
– Ну разумеется.
– Но вот что могу сказать. В лихорадке госпожа повторяла, что «он» скоро должен приехать. – Поль сделал еще глоток эля. – А временами у меня возникало ощущение, что она поджидает какую-то женщину. – Он пожал плечами. – Кого-то она ждет, это точно.
– А это был не бред?
– Думаю, нет. – Он наклонился ближе к Гильому. – Она сжимала в руке письмо.
– От кого?
– Мне было не видно, а если бы и видно, я все равно не осмелился бы взглянуть.
– Госпоже очень повезло, что вы оказались рядом, сеньер Кордье.
Польщенный, аптекарь кивнул.
– По правде говоря, она была больше раздосадована, нежели напугана. Большинство будущих матерей после такой страсти распереживались бы за дитя да за свое собственное здоровье, а она ничегошеньки даже не спросила. Как по мне, материнскими чувствами там и не пахнет, но, с другой стороны, кто я такой, чтобы судить?
– Каменное сердце – что у нее, что у нашего покойного сеньора, – сказал Гильом.
Аптекарь задался вопросом, не имел ли сейчас парнишка в виду свою родную тетку, которая наложила на себя руки после того, что сотворил с ней покойный господин Пивера. Он тогда собственноручно вытаскивал эту бедняжку Лизье из реки Бло и надеялся, что ему никогда в жизни больше не доведется видеть подобного зрелища.
– Но, по правде говоря, – заплетающимся языком произнес он, – что бы там ни говорила госпожа Бланш, если бы та девчонка вовремя не позвала на помощь, исход мог бы быть совсем иным.
– Я думал, девочку держат в старом доме, – удивился Гильом.
– Держат? Почему?
– Хозяйка привезла ее из Тулузы в апреле. Никто не знает, кто она такая и что делает в замке.
– Нянька так грубо обращалась с ней, что я принял ее за служанку. Хотя она, конечно, та еще забулдыга. – Он в очередной раз приложился к кружке с элем. – Если то, что ты говоришь, правда, Гильом, и девчонка бегала по замку без разрешения, тогда понятно, почему госпожа Бланш была в такой ярости. – Кордье осушил свою кружку. – Малышка умоляла меня забрать ее с собой, твердила, что она не из замка. А я-то принял это за выдумки.
– Сколько, вы думаете, ей лет?
– Лет шесть-семь? Она назвала мне свое имя. – Он нахмурился, напрягая память. – Алис Жубер – вот как она сказала. И вот еще что я тебе скажу, причем совершенно бесплатно. Она сказала, что родом из Каркасона, а вовсе не из Тулузы.
– Из Каркасона? – переспросил Гильом, подливая аптекарю эля в надежде развязать его язык еще больше.
Кордье родился и вырос в Пивере. Его дядя, Ашиль, недолюбливал племянника, да и деревенские тоже не слишком жаловали, но их семье он не раз оказывал услуги, к тому же Гильому необходимо было получить нужные сведения, а аптекарь славился тем, что приторговывал чужими секретами. От него никогда ничего не укрывалось.
Парнишке не терпелось поскорее выложить все это Бернару. Закончив урок, если поблизости не было никого, кто мог бы их видеть, Гильом теперь обыкновенно задерживался в камере, чтобы поболтать. Они с заключенным давно перешли на «ты», хотя он по-прежнему не намного больше знал о том, чем его друг занимается и откуда он родом. Когда его в последний раз отправили за пределы замка в патруль, ему удалось на пару-тройку часов заскочить в Шалабр, полюбезничать со своей невестой, и он рассказал Жанетте все об их загадочном заключенном.
– Я учусь читать и писать по-французски, – не удержавшись, похвастался он Кордье. – Хочу доказать, что достоин руки Жанетты.
Аптекарь кивнул:
– Я слыхал, она приняла твое предложение. Поздравляю.
– Мы уговорились пожениться в августе. К тому времени, надеюсь, я освою грамоту не хуже людей.
– И кто же тебя учит?
Гильом заколебался, но потом решил – кому какая разница? Понизив голос, он принялся рассказывать аптекарю об образованном человеке, которого держат в башне Боссю, приняв за браконьера, и про которого – как и про несчастную девчонку, – похоже, все попросту позабыли.
Глава 58
Бойня началась на рассвете в среду, тринадцатый день мая.
Едва над Тулузой взошло солнце, как католические солдаты открыли огонь и убили гугенотских студентов, которые попытались снять с виселиц разлагающиеся трупы своих товарищей.
Сначала бои шли только на площади Сен-Жорж, однако очень быстро они распространились на район собора и средневековое сердце города.
Искра вспыхнула.
Гугеноты заняли укрепленные позиции вокруг ратуши, в районах Вильнев, Дорада, Кутелье и в университетском квартале. Протестанты были хорошо вооружены, но в их рядах было множество ремесленников и студентов. Католические войска были сильнее и лучше обучены. Их поддерживала городская стража и несколько десятков наемных вооруженных отрядов, оплачиваемых богатыми католическими семействами и превосходивших гугенотов численностью приблизительно в десять раз.
На одной из улиц разъяренная толпа учинила расправу над двенадцатилетним парнишкой, который не смог прочесть наизусть «Аве Марию». Когда в конечном итоге выяснилось, что мальчик все-таки был католиком, толпа обрушилась на протестантских лавочников из квартала Дорада, обвинив их в том, что это они все подстроили. В средневековой части города напали на двух еврейских служителей, выдрав им бороды кузнечными щипцами. На улице Перигор была изнасилована и брошена истекать кровью служанка-католичка.
Город погрузился в хаос.
К наступлению ночи тюрьмы были уже переполнены. Люди, раздетые догола и избитые, прикованные к стенам, брошенные в подвалы инквизиции на площади Сален по надуманным обвинениям в ереси или предательстве. В здании ратуши заключенные-католики были связаны друг с другом и заперты в залах.
В попытке отпугнуть мародеров католические семьи из богатых кварталов мелом рисовали на своих дверях кресты. Они белели в лунном свете, точно отполированные кости.
К рассвету второго дня число убитых перевалило за несколько сотен.
Мирные гугенотские жители, укрывшиеся в огромных подземных каналах для стока нечистот, проложенных еще римлянами и выходящих в Гаронну, были обнаружены и выданы парламенту их же соседями. Через несколько часов в канализационную систему без предупреждения спустили огромное количество воды. Многие утонули, унесенные в реку и ушедшие на дно под тяжестью намокших плащей и тяжелых юбок. Старики и дети на руках у матерей.
Солдаты оцепили берег и добивали выживших. Счет погибших пошел на тысячи.
Днем в пятницу, пятнадцатого мая, все книжные лавки в окрестностях Дворца правосудия были обысканы, а их владельцы, вне зависимости от политической принадлежности и вероисповедания, арестованы. Если они не согласны с еретиками, зачем торговали литературой, сочувствующей их взглядам?
К заходу солнца католические осадные орудия были расставлены по местам и готовы оборонять подступы к собору. На улице Шанже на деньги самого Пьера Дельпеша были возведены укрепления для защиты финансового центра города. Какая бы сторона ни одержала верх, он все равно не оставался внакладе. Его оружие убивало всех без исключения.
На баррикадах на улице Тор Пит с отчаянием наблюдал за тем, как начинается обстрел базилики Сен-Сернен.
Мину никуда не выходила из дома Буссе. Точно призрак из старой сказки, никем не видимая, она скользила из одной пустой комнаты в другую. Улица по-прежнему оставалась перекрытой на три квартала. Частокол укрепляли деревянными сундуками, столами и креслами.
Периодически то там, то сям звучали выстрелы.
Проголодавшись, она наскоро перекусывала чем-нибудь, а время от времени ненадолго задремывала. В шкафах было пусто, дорогие занавеси и покрывала в комнатах второго этажа были сняты, из чего становилось ясно, что переезд готовился отнюдь не в спешке, а был спланирован заранее. Выходит, дядя намеревался бросить их с Эмериком на произвол судьбы? Потому и не стал снаряжать за ними погоню, как только пришел в сознание и обнаружил, что они исчезли?
Всю ночь и раннее утро следующего дня до Мину доносился шум битвы, который мало-помалу становился ближе. Тишина, внезапно нарушаемая криками и грохотом пушечного выстрела. Чем теплее становилось, тем сильнее тянуло в воздухе сладковатым запахом разлагающихся тел.
В сумерках темное небо где-то в стороне площади Сен-Жорж озарилось заревом пожаров, с севера доносился нескончаемый грохот стенобитных орудий.
Бежать было некуда.
Мину в своем укрытии вскоре заметила, что она такая не одна, что на их улице остались и другие, подобно ей, прячущиеся в своих домах по соседству, пока бои не выгнали их на улицу.
Первым в поисках убежища пришел старый торговец книгами с улицы Пенитан-Гри. Из своего укрытия на втором этаже она видела, как он, едва держась на ногах, потерянно топчется на ступенях церкви. Неужели его лавку разгромили? От кого он спасался – от солдат-католиков или от мародеров из числа протестантов?
Мину открыла ворота и впустила старика в дом.
Пит помог гонцу перебраться через баррикаду и послал Прувера за командиром.
На баррикаду Пит возвратился в сумерках, после того как совершил вылазку в районы, расположенные к северу и западу от базилики, чтобы оценить обстановку. Обратно он пробрался через maison de charité. Помещения дома призрения носили следы недавних грабежей. Бродя по пустым комнатам, он гадал, кто приютил беженцев, когда они вынуждены были уйти отсюда. Ему с детства было известно, как быстро человек способен ожесточиться. Поначалу, когда его мать только заболела, люди помогали им. Но недели шли, их сбережения таяли, и в конце концов они вынуждены были скитаться по улицам в поисках временного крова. В ее последние дни лишь английские монахини из протестантской общины в Амстердаме, сами беженки, нашли угол для беспомощной женщины и ее маленького сына. Все остальные от них отвернулись.