торые еще оставались, и перевязывая раны всем, что попадалось под руку, пока глаза у нее не заболели, а руки не заскорузли от крови. Хотя Пит все это время был рядом, большую часть времени они работали в молчании.
Раны Прувера были серьезными. Он получил несколько ударов. Левое плечо у него было сломано; пика, пронзившая бок, раздробила несколько ребер. Мину боялась, что он потерял слишком много крови, к тому же велика была опасность заражения, однако она не опускала рук.
– Как ваши дела, сударь? – спросила девушка, когда на ночном небе показались первые проблески зари.
Он попытался ответить, но язык отказался ему повиноваться. Мину приподняла тряпицу, которой была прикрыта его рука, и тут же опустила ее. Она перевязала его раздробленное плечо, но кровь продолжала сочиться сквозь муслин, и повязка уже успела покраснеть.
– Вот, это вам поможет, – сказала она, – вкладывая ему в рот горошинку валерианы, чтобы облегчить боль.
В следующие несколько часов Прувер то впадал в забытье, то вновь выныривал из него. Мину постоянно заглядывала к нему, проверяла, дышит он или нет. Однако с каждым разом краски в его лице оставалось все меньше и меньше.
С берега Гаронны Видаль наблюдал за тем, как горит Тулуза.
– Пожар на площади Сен-Жорж устроили по приказу парламента, монсеньор, – сказал Бональ. – Они сочли, что наши потери там слишком велики, и решили, что лучше ему быть уничтоженным, чем захваченным врагом.
Видаль скупо улыбнулся:
– А потом ветер переменил направление, и дома католиков тоже были уничтожены. Все понятно.
Он сложил пальцы домиком, не слишком расстроенный таким поворотом событий. Чем больше хаос, тем лучше для его честолюбивых планов в долгосрочной перспективе. Все, что от него требовалось, – это терпение.
– Да, кстати, вас хотел видеть епископ.
Видаль открыл створку окна. Зарево пожара над Тулузой на противоположном берегу реки превратило ночную тьму в их квартале в укрепленном предместье Сен-Сиприен в ослепительный день.
– В самом деле? Как это прискорбно, что в столь опасных условиях его призыв не достиг моих ушей. Поскольку делать здесь больше нечего, – а мне не хотелось бы, чтобы епископ счел, что я намеренно проигнорировал его распоряжения, – мы уедем из Тулузы нынче же ночью.
– В Каркасон, монсеньор?
– Нет. После того как их повозку остановили на мосту, эта девчонка Жубер побежала обратно в город. Жива она или нет, нам не известно. Возможно как то, так и другое. В любом случае сейчас нам нет нужды ехать в Каркасон.
– А что, если плащаница и впрямь у нее?
Видаль закрыл окно. Несмотря на ночную прохладу, зловоние, исходившее от разлагающихся тел мертвых и брошенных умирать в городских стенах, отчетливо ощущалось и на этой стороне Гаронны.
– Господь убережет плащаницу от вреда, если будет на то Его воля. Все в Его руках. Это не то, чего я хотел, но подделка сработана достаточно искусно, чтобы обмануть практически любого, а те, кому известно, что это копия, или мертвы, или не могут говорить.
– Как Рейдон.
Видаль кивнул:
– Который тоже в данный момент вполне может быть уже мертв.
В памяти Видаля возник образ Бланш, какой он видел ее в последний раз. Он улыбнулся. Ее отсутствие укрепило его решимость. Он твердо намерен был сопротивляться искушению плоти, но в благодарность за то, что она для него сделала – и, без сомнения, еще сделает в будущем, – разве не справедливо с его стороны будет позаботиться о ее духовных нуждах? Предложить ей утешение и духовное наставление в безопасности ее замка?
– Готовь лошадей. Мы едем в Пивер.
К пяти утра большинство беженцев сморил сон. Мину с Питом выскользнули во двор и уселись рядышком, привалившись к ограждению лоджии. Из квартала Дорада по-прежнему доносился шум обстрела, а на площади Сен-Жорж все еще бушевал пожар, но на улицах вокруг базилики воцарилась тишина.
– У меня есть одна новость, которую следовало бы рассказать тебе раньше, – произнес Пит, – но я так тревожился за Прувера, что все остальное совершенно вылетело у меня из головы.
– Что это за новость?
– Про твоего дядю, – ответил Пит. – Он был в числе тех, кого взяли в заложники в здании ратуши в начале боя. Капитан Со согласился отпустить женщин и детей, но не мужчин. Твой дядя попытался уйти вместе с ними. Когда его обнаружили, он хотел украсть шпагу у стражника. Боюсь, что его убили, Мину.
Девушка некоторое время сидела молча, сложив руки на коленях.
– Я этому рада, – произнесла она в конце концов, – хотя с моей стороны не по-христиански так говорить. Моя тетка очень сильно от него натерпелась. Я не стану делать вид, что скорблю о его кончине.
С того момента, когда он появился на пороге дома Буссе с раненым Прувером на руках, Мину с Питом говорили лишь о неотложных нуждах. Теперь, понимая, что другого случая может не представиться, они принялись рассказывать друг другу обо всем, что произошло после того, как они расстались в церкви на улице Сен-Тор накануне битвы: Пит рассказал ей о том, как Видаль устроил засаду в его же собственной квартире, а Маккон оказался предателем; Мину в свою очередь поведала о том, как вынуждена была на мосту оставить плащаницу на сохранение Эмерику, о письмах, адресованных ей и перехваченных мадам Монфор. И наконец, об Алис, которую держали в заложницах в горах.
– У меня просто в голове не укладывается, как можно было так низко поступить с невинным ребенком. Алис такая маленькая, такая хрупкая. У нее слабые легкие. При мысли о том, что она там одна, без лекарств, в которых нуждается… – Голос у Мину сорвался, и она умолкла, пытаясь взять себя в руки. – Но я отыщу ее и отвезу домой. Во втором своем письме мой отец написал мне, что он тоже туда направляется. Даст Бог, Эмерик благополучно доберется до Пивера и они найдут там друг друга.
– Пивер?!
Мину изумленно обернулась к Питу:
– Тебе знакомо это место?
– Я о нем слышал.
– Письмо было подписано именем Бланш де Пивер.
Пит нахмурился:
– Видаль когда-то служил духовником в одном знатном семействе в От-Валле. Интересно, не та ли это самая женщина? Все считают, что Видаль – Валентин – намерен стать следующим епископом Тулузы. Ходят слухи, что у него есть богатая и влиятельная покровительница, которая поддерживает его в этом.
Мину немного подумала.
– Но какое отношение все это имеет к Алис? Ко мне? Даже если это та самая женщина, какая между всем этим связь?
– Единственный способ это выяснить – отправиться туда.
– Ты собираешься поехать со мной?
Пит улыбнулся:
– Поскольку ты передала плащаницу на хранение Эмерику, а он направляется в Пивер, разве у меня есть другой выбор? – Его лицо посерьезнело. – И потом, ты же не думаешь, что я позволил бы, чтобы ты отправилась в подобное путешествие в одиночку?
– «Позволил бы»? – вскинула брови Мину.
– Хотел бы, допустил бы, позволил бы – какая разница? Я еду с тобой.
Мину вдруг охватило ощущение какой-то странной легкости. На мгновение она позабыла и о своих новых обязанностях, и о ноющей спине. Исчезли куда-то и неумолчные стоны раненых, и шум обстрела, и свист выстрелов. Вместо этого она мчалась верхом по равнинам Лораге, держа путь к заснеженным вершинам Канигу и Суларака, высящимся вдали.
Но в следующий же миг эта картина померкла, и Мину вновь очутилась во дворе теткиного дома, посреди запаха смерти и гари, в сердце лежащего в руинах города. Она взяла Пита за руку, и он обнял ее за плечи и привлек к себе.
– Закрой глаза, – велел он. – Выброси из головы всех и вся. Все эти страдания и боль, добро, которое ты творишь здесь, свою любовь к родным. На мгновение подумай только о себе. Представь, что ты вольна ехать куда угодно и заниматься чем угодно. А теперь скажи мне, Мину, что ты видишь?
Девушка некоторое время молчала.
– Библиотеку, – произнесла она наконец негромко. – Себя за столом. Если бы у меня была свобода выбирать, без оглядки на ограничения, накладываемые на меня моим полом, я пошла бы учиться. Да. Здесь, в университете Тулузы, или в Монпелье. Я жгла бы свечу ночь напролет, не заботясь о том, сколько это стоит. Я читала бы и читала, не боясь, что перенапрягу глаза. Я научилась бы дискутировать и думать, я… а, ничему этому все равно не бывать.
Пит обхватил ее лицо ладонями:
– Разве не за это мы боремся? Не за право хотеть перемен и иметь возможность делать что-то по-другому, по-своему?
– Это война за веру.
– Война за веру всегда больше, чем просто за веру, – возразил он. – И почему женщины не могут учиться? В нашем храме мы поощряем женщин читать, высказываться вслух. Они – наши лучшие умы, без предрассудков.
– Если это то, к чему призывают гугеноты, тогда не удивительно, что перейти в ваши ряды столько желающих, – засмеялась Мину.
Пит вспыхнул:
– Возможно, я тут выдал свои собственные взгляды за мнение обычного протестанта, и все же, полагаю, история докажет мою правоту.
– Поживем – увидим.
Мину наклонилась и поцеловала его, зная: что бы ни ждало их в будущем, она ни за что не согласилась бы пожертвовать ни единым мигом этой ночи.
– Мадемуазель? – послышался с порога детский голос. – Там тому студенту, Пруверу, совсем плохо!
Мину с Питом поднялись на ноги и вернулись обратно в часовню. Она склонилась над раненым, послушала, как булькает что-то у него в груди, потом посмотрела на Пита и покачала головой:
– У него полные легкие крови. Мы сделали все, что было в наших силах, но его раны слишком серьезны. Ему осталось всего ничего.
Пит опустился на колени рядом с ним:
– Я здесь, друг.
Ресницы Прувера дрогнули.
– Это ты, Рейдон?
– Я здесь.
– А вдруг мы ошибаемся? Вдруг на той стороне ничего нет? Только тьма?
– Бог ждет вас, – сказала Мину. – Он ждет, чтобы отвести вас домой.
– А, – скорее выдохнул, нежели произнес он. – Еще бы это все было правдой. Сказочки, сказочки, сплошные сказочки…