Все трое испытывали одинаковую смесь огорчения и радости от того, какие обстоятельства свели их вместе. Мадам Нубель рассказала, что случилось с Алис и как они с Беранже отправились выручать девочку в Пивер. Для Мину известие о том, что ее младшую сестренку взяли в заложницы, новостью, разумеется, не стало. Бернар же, узнав о том, что его малышку-дочь уже столько времени держат в том же самом замке, где он томится в темнице, впал в угрюмое молчание, как и опасалась Мину.
Пленники говорили и не могли наговориться, и лишь звон деревенского колокола отсчитывал час за часом. Время от времени из леса доносились отголоски чьих-то криков и лай охотничьих собак, от которого в жилах стыла кровь.
– Они все еще ищут, – заметила Мину.
– Если с Беранже что-то случится, я никогда себе этого не прощу, – покачала головой Сесиль Нубель. – Он ни в чем не виноват.
– Тут не виноват вообще никто, кроме того, кто это затеял, – отозвалась Мину.
– Беранже – добрый друг нашей семьи, – сказал Бернар. – И всегда им был.
Мину кивнула, но мысли ее были заняты Питом. Хотя она рассказала им о том, что в Тулузе их пути с бывшим постояльцем мадам Нубель вновь пересеклись – и о том, в каком восторге от него был Эмерик, – откровенничать с отцом относительно всего остального в камере она не стала.
Девушка принялась водить носком башмака по соломе, время от времени вскидывая глаза. Бернар стоял у узенького оконца. Невозможно было не заметить, как сильно он исхудал. И в то же самое время во всем его облике сквозил какой-то новый стоицизм, даже решимость.
– Подумать только, Эмерик сейчас в деревне с Сальвадорой Буссе, – произнес он внезапно. – Нет, ты только подумай, Сесиль.
– Судя по всему, эти двое неплохо ладят. Если не сказать больше.
Мину улыбнулась:
– Жизнь в Тулузе ему ужасно не нравилась. Так что узнать, что оба они благополучно выбрались из города и даже подружились, для меня огромное облегчение.
– Где они сейчас? – спросил Бернар.
– Ждут в доме Анны Габиньо, – отозвалась Сесиль. – Если мы не вернемся до утра, они поднимут тревогу.
– Какую тревогу? – сказал Бернар. – Вся деревня и здешние солдаты служат Бланш де Брюйер.
Мадам Нубель нахмурилась:
– Я знаю, но у мадам Буссе тоже есть кое-какое влияние.
– Кто такая эта мадам Габиньо? – поинтересовалась Мину.
– Она около тридцати лет была повитухой в Пивере. Умерла прошлой зимой.
– На самом деле ее убили, как сказал мне старый Лизье. В дни, предшествовавшие ее смерти, она была чем-то встревожена. Просила его отвезти в Каркасон какое-то письмо.
– Кому?
Бернар покачал головой:
– Лизье не знает. Он не умеет читать.
Мину ахнула:
– Оно было адресовано мне. Это было предупреждение, хотя я тогда этого не поняла.
– Тебе?! – воскликнула Сесиль.
– Выкладывай, – негромко произнес отец.
Когда Мину закончила рассказывать о странной записке, которую подбросили на порог книжной лавки и на которой была печать, принадлежавшая, как она теперь узнала, роду Брюйеров, она увидела, как ее отец и мадам Нубель, два старых друга, переглянулись. Все трое много часов подряд говорили о настоящем и будущем, но ни у кого из них не хватило мужества приоткрыть завесу тайны над прошлым.
– Мы все понимаем, что эта ночь может стать для нас последней, – сказала Мину. В тесном каменном мешке ее голос прозвучал слишком громко. – Даже если мы доживем до рассвета, никто не знает, каковы замыслы Бланш де Брюйер.
– Гильом поможет, – поспешно сказал Бернар. – Ты говоришь, это он провел тебя в замок, Сесиль?
– Верно.
Он нахмурился:
– Видимо, его послали на дежурство куда-то в другое место. Обыкновенно он приходит в башню Боссю.
– Возможно, его привлекли к поискам в лесу, – сказала мадам Нубель, но лицо у нее было каменное. Ее ведь поймали, и, учитывая то, что в замок ее привел Гильом, она боялась за парнишку. – Да, наверняка это так.
Мину кивнула:
– Все возможно. Может, у наших друзей получится нам помочь, а может, и нет. Но пока что нужно исходить из предположения, что рассчитывать мы можем только на свои силы. – Она ободряюще улыбнулась отцу в серебристом свете луны. – Час настал. Тогда, несколько недель назад на улице Трезо, ты не посчитал возможным мне довериться.
– Я не мог.
– Я пыталась уважать твое решение.
– Сейчас я сожалею о своей осторожности. Если бы я доверился тебе, как советовала Сесиль, мы теперь, возможно, не находились бы в столь безвыходном положении.
И тем не менее он колебался. Мину видела, что привычка к скрытности укоренилась в нем так глубоко, что сейчас ему очень сложно было решиться на откровенность.
– Это то, чего хотела бы Флоранс, Бернар, – заметила Сесиль.
– Хватит уже секретов, отец.
Вдалеке в лесу залились оглушительным лаем собаки. Бернар вздрогнул и покосился в сторону окна, потом вновь устремил взгляд на дочь.
– Хорошо, – сказал он со смесью обреченности и облегчения в голосе. Мину ждала. Тишину нарушало лишь потрескивание факелов в коридоре и надрывный собачий вой, который переместился куда-то дальше.
Наконец он решился.
– Около двадцати лет назад я поступил на службу секретарем к сеньору Пивера. Флоранс получила место фрейлины у его молодой жены. Мы с Флоранс незадолго до этого обвенчались и въехали в квартиру на территории замка. Очень скоро мы поняли, что наш хозяин – человек крайне неприятный. Он не был набожен, хотя прилагал много усилий к тому, чтобы таковым казаться. Он облагал жителей своих владений куда более высокими налогами, чем все окрестные землевладельцы. За браконьерство или вторжения в его владения полагались суровые наказания. В мои обязанности входило записывать наложенные штрафы и наказания, так что мне было известно обо всем из первых рук. Деревенские женщины старались не попадаться ему на глаза. Кроме того, он был одержим мыслью обзавестись сыном, который унаследовал бы его владения и стал продолжателем рода, хотя ходили слухи о том, что свой титул он у кого-то купил.
– Он был подлый и низкий человек, – сказала Сесиль.
– Это так. Когда мы с Флоранс только приехали в замок, мы ничего не подозревали. Но очень быстро узнали правду. Все, чего я прошу, Мину, – сказал он, – это чтобы ты понимала, что я всего лишь пытался поступать так, как казалось мне правильным.
Мину взяла его за руку:
– Ты всегда делал для нас все, что мог, – для меня, Эмерика и Алис.
– Я совершил много ошибок. Слишком много. – Бернар прислонился спиной к стене. – Хотя, думаю, бо́льшая часть того, что я собираюсь тебе рассказать, не станет для тебя неожиданностью.
За окном на луну набежали облака. Сквозь узкую щель пробивалась полоса белого света, серебрившего прелую солому на полу. Бернар положил руки на колени, как будто искал опоры, и вернулся к своему рассказу. Теперь речь его текла легко и складно, и Мину поняла, что он рассказывает историю, которую не раз и не два повторял про себя прежде.
– Ты появилась на свет на закате последнего дня октября. В канун Дня Всех Святых. Стоял холодный октябрьский день, осень в тот год выдалась ненастная, без перерыва хлестали серые дожди и дул пронизывающий ветер. В воздухе тянуло дымом костров. В честь праздника к дверям деревенских домов прикрепили веточки самшита и розмарина, чтобы отпугнуть нечисть. На каждом перекрестке и у обочины каждой горной тропки выросли самодельные алтари. К ним несли букетики полевых цветов, перевязанные яркими ленточками, просьбы и молитвы, написанные на обрывках ткани на старом языке. Сеньор был в часовне. Возможно, я к нему несправедлив, но сомневаюсь, чтобы он молился. Он ждал новостей из старого дома. – Он устремил взгляд на Мину. – Тридцать первого октября тысяча пятьсот сорок второго года.
Атмосфера в камере стала напряженной, как будто сами каменные стены затаили дыхание.
– Ты понимаешь, Мину? – произнес он тихо, и его вопрос вспорол поверхность тишины, точно камень, брошенный в воду.
– Понимаю, – ответила она, удивляясь собственному спокойствию. – Когда была младше, не понимала, видела лишь, что я совсем не похожа на моих брата с сестрой. У Эмерика и Алис как во внешности, так и в характере все говорит о семейном сходстве. А когда они стояли рядом с мамой, они были как отражения в ее зеркале: невысокие и крепкие, тогда как я высокая и худая; у них кожа смуглая, а у меня бледная; у них у всех шапка черных кудрей, в то время как у меня волосы прямые, как палки.
Она почувствовала прикованный к ней отцовский взгляд.
– А как же я?
– Я не была точно уверена, отец ты мне по крови или нет, – ответила она. – Но даже если нет, это не имеет никакого значения. Ты вырастил меня и научил любить книги, а мама научила меня думать. – У нее перехватило дыхание. – Вы оба любили меня. Только это имеет значение. А вовсе не кровь.
В бледном свете луны, просачивающемся в оконце их камеры, она увидела, как Бернар улыбнулся.
– Мы с Флоранс любили тебя как свое собственное дитя, – сказал он срывающимся от волнения голосом. – Иногда нам даже казалось, что мы любим тебя сильнее, как ни стыдно мне это признавать.
Мину протянула руку и сжала его пальцы.
Сесиль Нубель фыркнула.
– Разве я не говорила тебе, что ты глупец, если воображаешь, будто Мину может считать по-иному? – произнесла она грубовато, пытаясь скрыть волнение в голосе. – Ты был хорошим отцом, Бернар Жубер.
Мину обернулась к мадам Нубель.
– И вы тоже при этом присутствовали, – сказала она, и это был не вопрос, а утверждение.
– Да. Тогда меня звали Сесиль Кордье.
– Расскажи мне все, – попросила она отца.
Бернар кивнул:
– Но только ты должна мне помочь, Сесиль. Вдруг я что-нибудь упущу или моя память подведет меня. Будем рассказывать эту историю вместе.
– Хорошо.
Теперь атмосфера в камере как-то неуловимо переменилась, стала спокойней. И мало-помалу, по мере того как они начали свой рассказ, вплетая в него каждый свои воспоминания, Мину перенеслась на девятнадцать лет назад. В день своего появления на свет.