Глава 67
Огонь в камине главной опочивальни почти догорел. Пламя с треском доедало остатки сухого боярышника, собранного по берегам реки Бло летом. Пол вокруг кровати был застлан свежей соломой, перемешанной с душистыми травами – розмарином и диким тимьяном – с холмов вокруг Пивера.
Полог над ложем впитал в себя запахи всех минувших зим и эхо голосов всех женщин, которые претерпевали родовые муки в этих стенах, производя на свет католических сыновей и дочерей, а его тяжелые вышитые складки хранили их секреты.
Много часов подряд служанки сновали туда-сюда, таская из кухни медные тазы с теплой водой и меняя окровавленные тряпки на чистые. «Что-то на этот раз слишком уж долго», – шептались служанки. Столько крови, а ребенка все нет и нет. Они знали: если хозяйка снова родит дочь – ей несдобровать. Хозяину нужен сын. А если младенец окажется мальчиком и не выживет, тогда несдобровать им всем, и в первую очередь повитухе, Анне Габиньо.
Сеньор приставил к рожающей жене капитана своей стражи, худого человека с кривым птичьим лицом и повадками труса. Его не любили и боялись, считали шпионом своего хозяина. Секретарю тоже было приказано присутствовать. В отличие от капитана, Бернар Жубер понимал, что в родильной комнате мужчинам не место, и потому устроился в самом дальнем углу, чтобы пощадить скромность хозяйки замка.
Жена Жубера, Флоранс, служившая при Маргарите де Пивер фрейлиной, дежурила у постели роженицы. Кроме нее, в комнате присутствовала еще одна женщина из деревни, Сесиль Кордье.
– Долго еще? – раздраженно спросил капитан, устав ждать.
Его будущее зависело от благополучия семьи де Брюйер и расположения хозяина.
– Это уж как природа распорядится, – отозвалась повитуха. – Такие дела ускорить невозможно.
Очередная схватка скрутила истаявшее тело Маргариты де Брюйер, и она закричала, а капитан с отвращением отступил назад.
Лицо Анны Габиньо на протяжении всех двенадцати часов родовых мук было непроницаемо, но правда явственно читалась в ее глазах. Она видела больше пятидесяти зим и помогла появиться на свет множеству ребятишек – и не верила в то, что хозяйка Пивера переживет это испытание. Воля к жизни в ней угасла, тело обессилело. Вопрос заключался лишь в том, удастся или нет спасти ребенка.
Флоранс Жубер гладила Маргариту по голове. Сесиль Кордье подавала повитухе то, что ей требовалось: оливковое масло, чтобы помочь младенцу продвигаться, чистые тряпки, настойку из теплого меда и чеснока, чтобы смягчить пересохшие губы роженицы.
– Вы очень мужественно держитесь, – прошептала Флоранс. Лицо у нее раскраснелось от волнения. – Осталось уже совсем немного.
Маргарита снова закричала, и на этот раз мадам Габиньо приняла решение. Если не в ее силах спасти свою подопечную, она может хотя бы обеспечить ей в последние ее часы уединение и достоинство. Повитуха поманила к себе Флоранс.
– Госпожа не выживет. Мне очень жаль.
– Неужели совсем ничего нельзя сделать? – прошептала Флоранс в ответ.
– Она потеряла слишком много крови, к тому же так до конца и не оправилась после трагедии своих прошлых родов. Но ребенка еще можно попытаться спасти.
Флоранс посмотрела ей в глаза, потом кивнула, хотя и знала, что поступает против воли сеньора.
– Прошу всех покинуть комнату, – произнесла она громко. – Так просит повитуха.
Бернар Жубер немедленно поднялся и собрал свои бумаги. Капитан же воспротивился.
– Я отказываюсь выходить, – заявил он. – Мне строго-настрого приказано неотлучно находиться при госпоже.
Флоранс сделала шаг в его сторону:
– Если ваше присутствие повлияет на ход событий в неблагоприятную сторону – а так вполне может случиться – и станет известно, что вы действовали вразрез с настояниями повитухи, ваш хозяин вряд ли скажет вам спасибо.
Тот заколебался. Даже он не мог отрицать, что в вопросах деторождения слово женщины весило больше слова мужчины. Стражник обернулся к секретарю.
– Вся ответственность на тебе, Жубер, – процедил он. – Твоя жена все это затеяла. Будешь ждать у порога! И не вздумай закрыть дверь.
– Как вам будет угодно, – кротко отвечал Бернар.
– Чтобы меня вызвали сию же секунду, как будут какие-нибудь новости, – сказал капитан, снова оборачиваясь к Флоранс. – Я настаиваю на этом. Сию же секунду.
Она бесстрашно встретила его взгляд:
– Я вызову вас, когда вам будет что сообщить вашему хозяину, и ни минутой раньше.
– Дверь должна оставаться открытой, ты меня слышала?
– Я вас слышала.
Удостоверившись, что он ушел, Флоранс вздохнула с облегчением. Они переглянулись с Сесиль Кордье, гадая, какую цену придется заплатить за эту маленькую победу. Потом очередной жалобный крик заставил обеих вернуться к постели роженицы.
– Задерните полог, – велела Флоранс.
После долгих двенадцати часов родовых мук три женщины начали понимать друг друга без слов. Простыни в очередной раз сменили, грязную солому собрали с пола и постелили свежую, но запах крови по-прежнему стоял в воздухе. То был запах смерти. Когда пришла следующая схватка, Маргарита не могла даже стонать.
Трамонтана – холодный ветер с северо-востока – крепчала, со свистом врываясь сквозь щели в ставнях и хозяйничая в камине, отчего по комнате гуляли вихри из пепла, похожие на черный снег. Внезапно Маргарита подняла опущенные веки и устремила взгляд прямо перед собой. Глаза у нее были необыкновенные, полная противоположность друг другу: один васильково-синий, другой – цвета рыжей осенней листвы. Их уже начинала заволакивать предсмертная пелена.
– Флоранс? Флоранс, моя дорогая подруга, ты здесь? Я ничего не вижу.
– Я здесь.
– Мне нужно написать… ты можешь принести мне…
Флоранс кивнула, и Сесиль, ни слова не говоря, подошла к секретеру, за которым недавно сидел Бернар Жубер. Она взяла перо и бумагу с гербом де Брюйеров и поспешила обратно к кровати.
– Если хотите, я могу написать под вашу диктовку, – сказала Флоранс.
Маргарита покачала головой:
– Это я должна сделать собственноручно. Можете помочь мне сесть?
– Ей нельзя шевелиться, – предупредила повитуха, но Флоранс и Сесиль уже подошли к Маргарите с обеих сторон и подложили под ее правую руку подушку.
Сегодня день моей смерти.
Выводя эти слова, Маргарита то беззвучно шевелила губами, то принималась шептать вслух, словно для того, чтобы не забыть, что она хотела изложить на бумаге.
Перед лицом Господа нашего, здесь, своею собственной рукой пишу я эти строки. Мою последнюю волю и завещание.
Все трое хорошо видели, каких усилий ей это стоит, с каким мучительным трудом и как медленно движется перо, как черными кляксами расплываются по бумаге слезы.
– Merci, – произнесла Маргарита, когда документ был готов. – Вы засвидетельствуете мои слова?
Флоранс быстро написала внизу завещания свое имя, Сесиль последовала ее примеру.
– Ну вот, – выдохнула Маргарита. – Береги его, Флоранс. Если ребенок выживет, он не должен ни в чем нуждаться.
Она из последних сил подула на бумагу, чтобы высушить чернила, потом в изнеможении откинулась на подушки.
Мадам Габиньо отвела с лица Маргариты прядь каштановых волос и, положив ей на лоб холодный компресс, когда ее тело сотрясла очередная схватка, отошла в сторону.
– Под матрасом, Флоранс, – прошептала роженица. – Я хотела, чтобы она была при мне.
Хотя Флоранс знала, что их всех повесят как еретичек, если об этом станет известно, она протянула руку и вытащила из-под матраса запрещенную протестантскую Библию, которую Маргарита де Пивер там хранила. Она вложила ее в руки своей госпожи.
– Вот, – сказала она.
– Позаботься о моем ребенке. Не позволяй…
Ее слова утонули в боли очередной схватки.
– А теперь попытайтесь потужиться, – велела повитуха.
– Позаботься о моем ребенке, – выдохнула Маргарита.
– Мне не придется, потому что вы сами сможете о нем заботиться, – сказала Флоранс, зная, что лжет. – Еще разок, а потом можно будет отдохнуть.
Каким-то чудом найдя в себе силы, Маргарита подчинилась.
В это мгновение последние отблески дня погасли, и опочивальня погрузилась в сумрак. Маргарита снова закричала, но на этот раз это был крик не боли, а облегчения.
– Это девочка, – прошептала повитуха, подхватывая младенца, и быстро перевязала пуповину.
– Живая? – спросила Флоранс еле слышно, вне себя от страха, потому что малышка не издала ни звука.
– Да. Она розового цвета и сразу же ухватила меня за палец.
Повитуха обмыла и запеленала малышку и, передав ее Флоранс, занялась Маргаритой.
– У вас прекрасная здоровая дочка, – сказала Флоранс, склоняясь над постелью. – Посмотрите.
Ресницы Маргариты затрепетали.
– Она жива?
– Она вылитая вы.
– Слава Всевышнему, – пробормотала она, потом глаза ее расширились в панике. – Не позволяйте ему забрать ее, как тех, других. Спрячьте ее в безопасном месте.
– Вам необходимо беречь силы, – строго сказала мадам Габиньо, хотя и знала, что это все равно ничем не поможет. Кровотечение невозможно было остановить. – Будет лучше, если вы будете лежать неподвижно.
– Флоранс, дай мне слово. Пообещай, что не позволишь ему забрать ее.
Колокола начали бить пять часов, и Маргарита издала негромкий протяжный вздох. Лицо ее было безмятежно. Едва успела она прочесть молитву на французском, как ее душа отлетела. У нее не было нужды в посредниках. Она верила, что ее Бог ждет ее, чтобы проводить домой.
В опочивальне наконец стало тихо.
– Отмучилась, – сказала Сесиль, склонив голову.
– Как жаль, – отозвалась повитуха. На своем веку ей не раз доводилось видеть смерть, но эта потеря глубоко ее тронула. – Ну почему хорошие люди всегда умирают до срока? Если Бог есть, куда Он смотрит, скажите на милость?
Флоранс поцеловала Маргариту в лоб, уже, казалось, начавший остывать, потом накрыла ее нежное лицо простыней. Она не будет плакать. Сейчас не время горевать. Слишком многое нужно сделать.