– Видите наши лица? Есть ли на них хоть какие-то следы язв и волдырей? Разве хоть одна из нас заболела проказой? А ведь мы ухаживаем за этими больными по многу лет. Господь Бог, святой Франциск и Пресвятая Матерь хранят нас и будут хранить вас. Надо только верить.
– Я не потерплю, если кто будет дурно отзываться о сестрах! – заявил командир своим воинам и велел проводить нас и наших пациентов в наши обычные комнаты и снабдить нас одеялами, едой и вином.
Несмотря на случившееся чудо, нам не очень доверяли. По всем коридорам стояли часовые с фонарями. Один такой часовой расположился прямо у моей кельи.
Досыта поев, выпив вина и согревшись, я моментально уснула, потому что события этого дня страшно утомили меня. Но некоторое время спустя, даже сквозь завесу сна, я почувствовала рядом с постелью какое-то движение, шуршание и поняла, что в комнате кто-то есть. Открыв глаза, я увидела, что у моей постели стоят на коленях темные силуэты. Лиц было не видно, ибо освещались они со спины, фонарем часового из коридора.
Английские солдаты. А за ними, в коридоре, еще человек двадцать. Как только я открыла глаза, они тотчас перекрестились, как будто я произнесла молитву.
Я села. Мне понадобились все годы обучения мастерству владения сознанием и эмоциями, чтобы подавить улыбку и изобразить суровость.
– Убирайтесь отсюда! – прикрикнула я на них. – Святая Мать спит!
Эти солдаты явно не владели французским, ибо, услышав мою шутку, лишь недоуменно переглянулись.
– Убирайтесь отсюда! – повторила я и махнула рукой, словно отгоняя козу. – Убирайтесь назад, в Англию.
Когда же мои озадаченные почитатели встали на ноги и потянулись из комнаты, я крикнула им вслед:
– И скажите вашим друзьям, что вы видели Святую Мать. И она – француженка!
Англичане тайно заботились о нас и на следующий день – тайно, потому что, по их словам, их товарищи прикончили бы их, если бы узнали об этом. Но на следующий день – в тот ужасный третий день, который я видела в своем видении, – они еще до рассвета погрузили нас в фургоны и вывезли в лес, расположенный к западу от города. Сами же они, сказали нам нормандцы, отправлялись дальше, на юго-восток. Оттуда, оставив прокаженных в лесу, чтобы на них не наткнулись отставшие солдаты, мы поднялись в горы.
Там мы наконец нашли пещеру, оказавшуюся для нас отличным наблюдательным пунктом. Оттуда мы смогли обозреть всю округу.
После того чуда с нами обращались любезно, даже уважительно, но командир предупредил нас, что им придется сделать кое-что неприятное, ибо в противном случае они сами будут убиты как предатели.
После заката прошло несколько часов, и мы увидели, как город – сбившиеся в кучку деревянные и каменные дома, окруженные крепостной стеной, – медленно охватывается огнем. Издалека казалось, что тут вспыхнул огонек, там – свечка, там – зажегся фонарик, пока наконец город не стал одним огромным пожарищем, оранжево-желтым факелом на фоне задымленного ночного неба, наполовину затянутого свинцовыми тучами. Внутренние каменные стены не горели, но то, что осталось от внешних, деревянных, светилось красным и, словно рубиновое кольцо, окружало тот полыхающий бриллиант, в который превратился Каркассон.
А потом огонь перекинулся за стены города, побежал по полям, садам, цветникам, уничтожая все зеленое, все живое. Мы видели, как покрытые соломой сельские дома вспыхивают карминным цветом, мы видели, как языки пламени выползают из окон нашего любимого монастыря. Основа его была каменной, и многое должно было сохраниться и позже могло быть восстановлено, но все ставни, деревянная обшивка стен, алтарь и алтарные принадлежности, статуи Девы Марии, Иисуса, святого Франциска, бинты и лекарства, столь лелеемые нами посадки лекарственных растений – все это подлежало уничтожению.
Восточный ветер доносил до нас дым и пепел, застил нам глаза, заползал в горло, вызывая обильно текущие по лицу слезы.
Я оплакивала не уничтожение вещей и даже не гибель невинных людей, ибо все преходяще, даже жизнь и страдание, и все, что было разрушено, должно было быть восстановлено и рождено заново.
А плакала я потому, что в пламени, охватившем Каркассон, увидела наконец своего возлюбленного. Сначала он был просто тенью, но потом я увидела его ясно, отчетливо: молодого человека, искреннего и страдающего, как и я, от разлуки.
И слезы мои были вызваны чисто человеческой тоской и злостью на себя, на то, что я до сих пор не смогла побороть страх, который нас разлучал.
Все это я ясно увидела посреди бушующего пожара, а потом вдруг почувствовала на руке ласковое прикосновение, призванное успокоить мое сердце, смягчить мою боль.
Я перестала плакать, повернулась и увидела Жеральдину. Она улыбалась мне нежно, успокаивающе.
Но я не нашла в себе сил ответить ей улыбкой. Ибо время еще не пришло, ибо сердца наши еще не были готовы и нам не оставалось ничего иного, кроме как ждать.
Дни, последовавшие за уходом англичан на юг, были трудными. Пережившие осаду бродили по городским улицам и полям, простиравшимся за разрушенными стенами, но повсюду земля была выжжена дочерна, и в столетних садах и виноградниках не осталось ничего, кроме обуглившихся пней. Даже вода была отравлена, потому что англичане заполнили реки, ручьи и колодцы трупами своих жертв.
Однако монастырский колодец они не тронули. У нас была свежая вода и много еды. Чтобы мы не умерли с голоду, нормандцы сохранили для нас запасы муки, овощей и фруктов на поле позади монастыря. Ибо первые дни после сожжения города мы были совсем одни и считали, что, кроме нас, не выжил никто. От той деревни, жители которой обрабатывали наши поля и пасли наш скот, осталась лишь выжженная земля и обгорелые развалины.
Наш монастырь, однако, был разрушен лишь наполовину. Жилая часть сильно пострадала от пожара, так как сгорело все деревянное и матерчатое, но, хотя комнаты были полны грязи и пепла, каменная основа здания не пострадала. Долгие часы наступившего спокойствия – относительного спокойствия, конечно, – мы выгребали черную грязь и пепел из лучше других сохранившейся большой комнаты, которую использовали как больницу. Все мы – монахини, прокаженные и больные, жили и спали в этой комнате, и все, кто мог, работали над восстановлением нашего общего дома.
Те, кому удалось убежать от англичан, возвращались в Каркассон и обнаруживали, что их дома сожжены дотла. Те же, кто остался в городе и чудом пережил и меч, и огонь, бродили повсюду в поисках пропитания. Не прошло много времени, как и те и другие обнаружили и нас, и запасы еды, оставленные для нас командиром-нормандцем. Вскоре монастырь, многие годы заполненный лишь на треть, был забит до отказа. Помимо жаждущих и голодных людей было много обожженных, раненых, отравленных зараженной водой. Больных оказалось так много, что у нас не хватало сил за ними ухаживать, и еды, чтобы всех накормить. Многих я лечила с помощью богини и отправляла восвояси. Но несмотря на это, нам, монахиням, пришлось отказаться от еды в пользу больных, и поэтому мы испытывали постоянный голод. Но еды все равно не хватало, и мы молились о помощи.
И помощь пришла от епископа. Однажды холодным утром, без всякого объявления и сопровождения, в одеянии простого сельского священника он приехал к нам в телеге, запряженной двумя ослами. К нашей радости, телега была полна сокровищ из Тулузы: там были сыр, вино, яблоки, мука и оливковое масло и несколько кур и петух, все со связанными ногами. Кроме того, к телеге были привязаны баран и пара овец.
Мы возликовали при виде этого дара. Потом епископ пожелал поговорить со мной и матерью Жеральдиной наедине. Мы отправились в кабинет Жеральдины и закрыли за собой тяжелую дверь.
Епископ откинул капюшон поношенного черного плаща, и мы увидели его напряженные губы и лоб, гневные и резкие глаза.
– Мое присутствие здесь носит неофициальный характер, – мрачно сказал он, и его слова потекли к холодному небу струйкой теплого пара. – Но я должен вам сказать, что до Церкви дошли слухи об исцелении Жака-прокаженного и голосование почти поровну разделилось между теми, кто считает, что это поразительное событие было инициировано Богом, и теми, кто считает, что за ним стоит дьявол. Моя позиция сыграла решающую роль. Теперь Церковь официально признала это исцеление чудом Господним, но сестра Мария-Франсуаза не была отмечена особым расположением. Будучи женщиной, и к тому же простого происхождения, она была просто орудием Господней милости. Так говорит архиепископ.
Некоторое время Жеральдина и я спокойно обдумывали все это, а потом аббатиса сказала:
– Вам следует знать, ваше святейшество, что английские и нормандские солдаты захватили наш монастырь и их командир смертельно ранил меня. Сестра Мария исцелила меня на виду у всех, так что теперь это уже никого не удивит. Скоро об этом станет известно всему народу. Все происходит так, как и должно было быть.
Он внимательно выслушал ее и уважительно кивнул. Но она еще не закончила свою речь.
– Я научила ее всему, что знаю, Бернар, и она была хорошей ученицей. Мои уроки ей больше не нужны. С вашего благословения, я откажусь от должности аббатисы. Сестра Мария-Франсуаза станет аббатисой вместо меня. Так должно быть. Я видела это во сне.
В течение недели я была официально провозглашена аббатисой, и наша маленькая община стала именоваться «Сестры святого Франциска и Царицы Небесной». По мере того как в Каркассоне постепенно налаживалась жизнь, наш монастырь рос и так же росла слава о моих чудесах. Поток сирых и убогих, слепых и калек потянулся ко мне в надежде на мое прикосновение. Некоторых из них с позволения богини я исцеляла. Богатые верующие завалили нас дарами – золотом, лошадьми, виноградниками, земельной собственностью. Не знаю, как бы я справилась со всем этим, если бы не помощь послушницы, сестры Урсулы-Марии, дочери торговца, умеющей считать деньги и вести учетные записи. Множество братьев и сестер добровольно устремились к нам, чтобы помочь ухаживать за больными, работать в саду и в поле, пасти скот, высвобождая нам, монахиням, время для учебы и молитвы.