Нелегко уйти, даже не поцеловав родных, но в то же время он знал, что, если бы они проснулись, тяжелее было расстаться с ними. И жена, и ребенок, повиснув у него на шее, слезами обожгли бы его лицо, а теплые руки старались бы удержать его. А ведь когда рассветет, ему нельзя будет передвигаться по городу. И Гаврил пошел к условленному месту.
Дом Георгия Девенского наполнился людьми. С целью конспирации во всех соседних домах устроили посиделки для очистки кукурузы. Все ждали Генова. Он появился в сопровождении двух товарищей, вышедших ему навстречу. Но не успел он выбраться из кукурузного поля и перелезть через дощатый забор, как послышались выстрелы. В дом ворвалась полиция и арестовала всех, кто там находился. Гаврил, хотя у него была вывихнута нога, легко перескочил через зубчатые доски ограды и бросился бежать. Ему казалось, что он взметнулся к небу и полетел оттуда, как звезда. Остановившись, он прислушался к выстрелам, потом снова помчался по кукурузе, но не к винограднику Доры, поскольку был уверен, что там его уже ждет засада, а обратно, вдоль шоссе, по которому пришел в город.
«Снова предательство! Как же это так?» — мелькнуло у него в голове.
Догнавший Гаврила Георгий Девенский впервые видел его в таком страшном гневе. Гаврил шел молча, будучи не в силах произнести ни слова. Он дал Георгию пистолет и кивком приказал идти рядом. Долго шел с опущенной головой. Боль в ноге давала о себе знать.
Когда они удалились от города, Гаврил остановился и обернулся. Враца, находящаяся на горном склоне, казалась закованной в цепи. Над луной нависла туча, похожая на солдатскую каску. Млечный Путь исчез — его поглотила тьма. Не было видно и Полярной звезды. Многие другие звезды тоже исчезли. По небу пролегли глубокие темные борозды. Луна, будто испугавшись надвигавшейся черной тучи, катилась за горизонт. Растерянные звезды старались отбиться от набегавших туч, но были бессильны. Они толкали одна другую, сбиваясь в кучу. Только буря могла очистить небо. Но вышло так, что буря прошла стороной.
Вдали слышался топот солдатских сапог, лязгание оружия. Воинские части шли не по шоссе, а вдоль полотна железной дороги. Гаврил направился к большому железнодорожному мосту возле Малобабино. Девенский последовал за ним.
— Мост охраняют. А вот это орудие не должно достичь места назначения, — прошептал Гаврил и метнул в сторону железнодорожной платформы одну за другой две ручные гранаты.
Раздались взрывы. Гаврил и Девенский отбежали в сторону.
— Говорил я тебе? — потирал ушибленный о ствол дерева локоть, произнес Девенский.
— Теперь возвращайся! И передай немедленно Ивану Атанасову: Искырский отряд должен подорвать мосты и тоннели, чтобы не пришла к врагу во Врацу помощь. Из тех, кто сумел скрыться, сформируйте отряд и будьте готовы к выступлению. Бялослатинский и Мездренский отряды пусть придвинутся к Враце. Я подниму Главаницкий и Стубленский. Придет и Лопушанская дружина. Атакуем город со всех сторон и все-таки возьмем его.
Гаврил пожал товарищу руку и повернулся кругом по-военному. Он был так увлечен, что не слышал, как Георгий прошептал за его спиной:
«Откуда только берет силы этот человек? Он рожден для того, чтобы зажигать веру у людей и звать их на подвиг. Если бы все мы были такими, Враца восстала бы!»
Гаврил спешил в свой родной край, к земле, которая вскормила его. Он был уверен, что там не найдется предателей. И все-таки ему не давали покоя вопросы: «Почему Враца не стала центром восстания? Почему руководители в Фердинанде избежали ареста? Почему там восстание не провалилось? Эх, Враца, Враца, уже второй раз ты не восстаешь! Первый раз с Ботевым, второй — с нами».
Генов нахмурился и посмотрел на город с укоризной. Что теперь скажет он руководителям, которые ждут его с радостной вестью? Он чувствовал себя посрамленным перед ними, перед всей Болгарией. Разумеется, он скажет им правду, они поймут его и не упрекнут. Но все же на душе было тяжело.
И снова, подняв глаза, заговорил, словно с живым человеком:
— Но мы не оставим тебя в руках тиранов! Окружим тебя, Враца, со всех сторон и освободим.
Луна зашла за тучи. Далекая Враца осталась лежать во мраке. А вокруг, на горах, загорались огни. Небо алело от пламени костров в восставших селах. Решающая ночь! Впереди встает заря свободы, а позади тюрьмы, стоны, рабские цепи. Гаврил шел вперед. Чувства радости и тревоги сменялись в нем, как сменяются холод и тепло. Утренняя звезда мерцала, предвещая восход, который принесет свободу. И вместе с утренней звездой над родным краем загорались гроздьями новые немеркнущие звезды, рождаемые огромными кострами в лагере повстанцев, и их свет озарял всю Болгарию.
ПОЩЕЧИНА
Вышло так, что после подавления восстания нам пришлось вместе скрываться от ареста. Я узнал, как поступил Генов, вернувшись в родные места. Он сразу же стал во главе восстания и увлек за собой людей. Такое было по плечу только ему.
«Не спешите праздновать победу, товарищи! — сдвинув брови, говорил он. — Мы должны немедленно выступить с призывом к населению. Среди нас есть представитель от партии земледельцев, он тоже подпишет листовку. Надо разъяснить всем членам партии и беспартийным, во имя чего мы выступаем, за что и против кого боремся, чьи интересы защищаем. Наше восстание народное, власть народная. Народ должен понять это и поддержать нас».
И он собственноручно написал воззвание рабоче-крестьянской власти. Когда Георгий Димитров и Васил Коларов прибыли в освобожденный город, он прочитал им это воззвание — первое воззвание победившей революции!
Гаврил Генов стал настоящим начальником штаба восстания. Я знал о его качествах военного руководителя, о его неимоверных усилиях продлить жизнь молодой республики. Может быть, при другом начальнике штаба восстания она была бы раздавлена значительно раньше. Благодаря его умению быстро ориентироваться в обстановке, принимать смелые решения, вдохновлять бойцов и направлять их точно к намеченной цели, повстанческие отряды отбивали вражеское наступление и рабоче-крестьянская власть в этом крае просуществовала дольше, чем в других местах. И после поражения восстания Генов сумел организовать дело так, чтобы спасти от преследований реакции многих повстанцев. Ему удалось переправить за границу, в Югославию, Георгия Димитрова, Васила Коларова и других руководителей восстания. В стране остались только те, кто думал, что их не станут преследовать. Он, конечно, убеждал и их, говорил, что враг не пощадит никого, но люди решили так — пересидим, мол, две-три недели на виноградниках или возле загонов для скота, и все забудется. Последним ушел за границу он — когда организовал переход своего революционного отряда и спрятал оружие. И все же на его лице не было заметно ни усталости, ни отчаяния. Он покидал родные края с крепкой верой в победу.
На Пределе, возле рощицы, мы сели перекусить. Солнечный свет проникал сквозь листву деревьев и стлался по зеленой мураве. Гаврил не расспрашивал меня, где я был и что делал во время восстания. Мы с ним не виделись с тех пор, как возле реки Искыр провели учение. А я ждал расспросов с его стороны. На меня, как на руководителя Искырского повстанческого отряда, было возложено определенное задание, и он, командир, должен был спросить, как я его выполнил. Мне нужно было самому объяснить ему все до мельчайших подробностей. Но, сознавая свою вину, я молчал. Никто не хотел первым начинать разговор. Взгляд Гаврила был гневным. Но командир был человеком сдержанным, и мне оставалось только ждать. Кончив есть, он спросил:
— Ну, теперь скажи, почему вы не восстали?
Я даже поперхнулся: яйцо комом застряло у меня в горле. Зная, что за этим последует, я наскоро собрал остатки еды. Гаврил стоял и ждал. Глаза его горели.
— Ты получил условный сигнал?
— Получил, и двадцать второго вечером мы выступили. К горе пришли все коммунисты. И еще пятьдесят человек добровольцев, на которых мы не рассчитывали. Им оружия не хватило. Но они вооружились топорами, дубинами, ножами, вилами. Я обошел и другие окрестные села. Оттуда тоже пришли люди. На пригорках возле леса залегли группы по двадцать — тридцать человек. Каждое село послало самых достойных своих людей. Мы ждали сигнала. Красная ракета должна была взметнуться в небо со стороны Трынченицы. «Наконец-то, — думал я. — Содрогнутся горы, оживут погибшие четники Ботева, и новая дружина отомстит за гибель героев с парохода «Радецкий», героев Апрельского восстания[7]. Над Балканами, во Враце взойдет заря свободы». Но сигнала не последовало, не озарила ракета гайдуцкие горы, и утром люди разошлись. Остался только я со своей группой. Ко мне пришел посланец, отвел в сторону и сообщил: «Восстание отменяется!» «Кто ты? Покажи документы!» В первый момент я принял его за проникшего к нам врага. «Вот», — он подал бумагу, и ноги у меня подкосились. «Но кто тебя посылает?» «Центральный Комитет!» «Кто именно издал приказ?» «Я говорил с Георгием Димитровым». «Из Софии было получено указание восстать, кто же отменил его?» «Я пришел по указанию сверху». «Кто же отдал такой приказ?» — настаивал я. Посланец ответил: «Вы хорошо знаете, кто может отдать такой приказ. Я выполнил свое задание, товарищ, а вы теперь, на вашу ответственность, можете делать все, что хотите». «Как это так — «на вашу ответственность»? Ведь это же общее дело! Что же нам теперь — складывать оружие?» «Все напрасно. И София, и другие города не восстанут!» Посланец, видя мое раздражение, поспешил уйти. Я стоял в оцепенении среди старых высоких скал. Что я мог сделать? Руки опускались. Я чувствовал себя маленьким, жалким. Настороженные величавые горы, казалось, начали рушиться. Внизу серебрился в лунном свете Искыр. Мои бойцы лежали на позициях в тревожном ожидании. «Что я сейчас скажу им? Не повернут ли они винтовки против меня?» — размышлял я. Невозможно было в такой момент отдать приказ об отступлении! Георгий Димитров и Васил Коларов говорили, что восстание начнется в ночь на двадцать третье, и вдруг: винтовка к ноге, кругом марш — домой! А там тебя схватят и изобьют, как собаку. «Что делать? Как поступить? Почему так получилось?» Хотелось закричать! В какой-то миг мне показалось, что сосновый лес вокруг нас загорелся. Куда ни ступишь — везде огонь. Словно обгорелые сосновые стволы, в жутком молчании стояли на горном склоне повстанцы. Я подумал: может, перенесли день восстания, может, в последний момент перед решающим сражением получены какие-то новые сведения из других краев страны? Может, руководство решило, что лучше отложить восстание? Может, еще не все готово и не следует приносить в жертву людей?