И теперь, при этой первой встрече с ним как с комендантом, Кита решила проверить, действительно ли он таков, каким его считают, и поэтому не сказала сразу, что привело ее сюда. Войдя в знакомый кабинет, Кита невольно вздрогнула, увидев поднимающегося ей навстречу из-за стола Мито. Она привыкла видеть здесь только своего отца. И ждала, что за этот стол сядет Владо. Это было бы естественно. Она даже обрадовалась бы, увидев там вместо отца своего любимого. И радость эта была бы объяснима — ведь в какой-то степени она участвовала в освобождении Владо.
Худой, щуплый сапожник в широком и высоком кресле выглядел как-то смешно. Да и видно было, что он сам чувствовал себя неловко. Вероятно, потому, что привык сидеть на низенькой табуретке возле тисков. Увидев девушку, комендант поднялся, поклонился и пошел ей навстречу. В мастерской он всегда сидел согнувшись, упираясь ногами в пол, готовый каждую минуту подняться. Похоже, что только любимое дело могло на долгое время удержать его на месте, а работа коменданта — нет. Здесь все были на ногах. И он всегда был готов к тому, что его позовут. Так было и сейчас. При виде Киты он встал и пошел ей навстречу, как когда-то в мастерской навстречу клиенту. Это правило непроизвольно было перенесено сюда из мастерской. И сердце Киты смягчилось. Она уже не жалела, что в этом кресле сидит не ее отец, а простой сапожник.
— Ну как, трудно было сюда попасть? — спросил Мито.
Девушку сначала удивила эта заботливость, а потом она подумала: «Значит, Владо все ему рассказал! Поэтому он меня так и встречает!»
— Мы еще здесь не обжились. Власть наша новая, коммунистам впервые приходится выполнять такие обязанности. И не все могут сразу понять, как надо держаться с людьми. Мы говорим, надо обращаться с народом так, чтобы привлечь на свою сторону и тех, кто был не с нами. Чтобы все нам поверили. И чтобы за нами пошли все честные люди. Но все это не сразу.
Кита словно слышала голос Владо. Ей казалось, что именно так говорил бы он со своими новыми служащими. И девушка облегченно вздохнула, забыла слова матери «Не ходи по участкам, а то и тебя могут задержать».
— Я пришла просить разрешения повидать отца, — сказала Кита.
Комендант без колебаний ответил:
— Конечно можно! Я и сам хотел поговорить с ним.
На столе была кнопка. Когда требовалось, отец нажимал ее, и в кабинет входил полицейский, щелкал каблуками и козырял: «Слушаю, господин начальник! Понимаю, господин начальник! Сейчас, господин начальник!» Но новый комендант не воспользовался кнопкой. Он подошел к двери, открыл ее и крикнул:
— Приведите господина Мислиева.
Он вернулся к столу, но опять не сел в кресло. Таким застал его и отец Киты. Теперь они стояли друг против друга. Отец Киты удивился, увидев дочь у коменданта. Бывший начальник похудел, лицо его обросло бородой, костюм был помят. Ему, видимо, было стыдно появляться перед дочерью в таком виде. Она помнила его всегда аккуратно одетым, в форме, в начищенных до блеска сапогах. И вдруг перед ней арестант, жалкий, похудевший. Дочь увидела отца таким здесь, в его собственном кабинете, на двери которого прежде было написано «Начальник», а сейчас висел картон с надписью красной краской — «Комендант». Господина Мислиева бросило в дрожь. Кита подошла к отцу, обняла его. Это еще больше расслабило его, и глаза бывшего начальника наполнились слезами. Кита не помнила, чтобы отец когда-нибудь плакал, кроме одного случая, когда она была больна, тяжело больна. Тогда она училась в гимназии, в предпоследнем классе. И вот однажды, выкупавшись, с мокрыми волосами пошла гулять. На следующее утро Кита проснулась от сильной головной боли и сразу потеряла сознание. Что было дальше — она не помнила. Ей клали лед на голову. Временами она видела у изголовья то мать, то отца. Запомнилось, как, меняя лед, отец плакал и шептал: «Не бойся, все пройдет». И действительно, она выздоровела, но не забыла ни этой ночи, ни слез отца. И вот теперь он плакал второй раз. Сначала Кита подумала, что отец боится сурового приговора. Длительное заключение или смерть — одинаково страшно. Двадцать лет в тюрьме — для него равносильно смерти. Ей самой придется пробиваться в жизни. Как каждый отец, он сейчас наверняка думал о ее несчастной судьбе. А во всем виноват он. Не это ли причина слез? Когда же он отвел от нее глаза и увидел свой письменный стол, кресло, цветы на окнах, слезы высохли, и глаза отца заблестели холодным блеском от сознания, что за его столом сидит другой.
Кита почувствовала угрызения совести. Ведь это она привела отца сюда и причинила ему такие страдания — стоять перед новым комендантом в качестве арестанта, не зная, что будет дальше. И Владо нет. Пока он узнает и распорядится, с отцом может всякое случиться. Тревога отца передалась ей.
— Садись, господин начальник! — шутливо сказал комендант. И, поняв, что и девушка, и ее отец обижены таким ироническим обращением, Мито поторопился добавить:
— Никак не могу привыкнуть называть тебя иначе, как«господин начальник». Ведь было так: «Иди к начальнику», «Тебя зовет начальник».
— Да, так было, — мрачно согласился отец Киты. — Но теперь уже не так…
И дочь в этот момент чувствовала себя словно на скамье подсудимых.
— Садись, садись и ты, барышня!
Ките показалось, что комендант посмотрел на ее туфли. Она села первая. Отец немного погодя. Мито отошел к столу, но не сел. Бывший начальник разглядывал преображенный кабинет, пустой прямоугольник на стене, где висел портрет царя, и старался ничем не выдать своего волнения.
— Я позвал тебя, господин Мислиев, чтобы сказать, что мы не будем поступать с вами так, как когда-то поступали с нами вы.
Отец слушал с недоверием. Ведь у революции свои законы. Пощады ждать он не в праве. Бывший начальник знал, что ему грозит. Он ведь арестовывал, смотрел на избиения сквозь пальцы. А до него случались и убийства. Он не дошел до расстрелов, но истязания практиковались и при нем. Лично он не запачкал своих рук преступлениями, но ему приказывали сверху не церемониться. И он должен был подчиняться этим приказам, поручая их исполнение другим, младшим по званию. Сдавшись в руки повстанцев, бывший околийский начальник обдумал свою жизнь, вспомнил все свои поступки и сейчас спокойно ответил:
— Я знаю, что меня ждет, — он поймал взгляд дочери и снова повернулся к коменданту, — но делайте, что положено, выносите свой приговор. Прошу только, чтобы все это кончилось как можно скорее.
Отец Киты глубоко вздохнул и низко опустил голову.
— Мы решили так, — начал Мито.
Кита насторожилась. Зачем она заставила отца сдаться? Девушка дрожала, с трудом сдерживала слезы.
— Если восстание победит, выпустим вас на свободу.
Начальник поднял голову. Он не верил своим ушам.
— Но если восстание потерпит неудачу, ты позволишь нам остаться на свободе…
Теперь уже и отец, и дочь поверили в искренность коменданта.
— Так вот, предлагаю вам такой договор. Вас сколько в подвале — семнадцать душ?
— Восемнадцать! — поспешил ответить отец Киты.
— Я гарантирую, что ни один из вас, пока продолжается восстание, не будет расстрелян, вас пальцем не тронут. Разумеется, будем вызывать на допрос. Вы понимаете, наши власти, как и всякие другие, должны знать, что творится, и принимать соответствующие меры для своей защиты. Но после победы восстания мы выпустим вас на свободу. Даем честное слово коммунистов. Я приказал, чтобы ваши семьи не беспокоили. Это может подтвердить ваша дочь.
— Да, это так, — сказала Кита.
— Так оно и будет, потому что наша власть гуманна, наше богатство — люди, а не банки, наш самый ценный капитал — идея. Так что можете быть спокойны.
Дочь повернулась к отцу и обняла его.
— Видишь, папа! Я же тебе говорила!
— Только и вы сдержите свое слово, если восстание потерпит поражение.
— Какое поражение? Оно ведь победило!
— Победило здесь, в Ломе, Берковице, Бяла Слатине… Но это ведь еще не вся Болгария.
— Наверное, победит… — вполголоса сказал бывший начальник.
— Это наша цель. Чтобы народ зажил в мире и труде. Хватит крови! В стольких войнах она проливалась!
Бывший начальник смотрел широко раскрытыми глазами на худенького, бледного сапожника. Он когда-то разговаривал с ним как с арестантом, а теперь перед ним был комендант. Отец Киты впервые оценил ум и доброту этого человека, открыл в нем добродетели, которые делали бывшего сапожника достойным нового поста. Как бывшему начальнику, ему очень хотелось знать, кто из коммунистов какой займет пост и будет ли достоин его. После этой встречи он уже не жалел своего кресла, добровольно уступал его бывшему сапожнику.
— Договорились? — закончил беседу комендант.
— Договорились, — повторил успокоенный бывший начальник.
— Теперь вы, отец и дочь, поговорите. Я дам указание, чтобы барышню всегда пускали на свидание. Если возникнет какое-нибудь препятствие, скажите мне.
Так закончилась эта встреча. Отец и дочь, покидая кабинет коменданта, горячо благодарили его.
— Спасибо вам, спасибо!
Все шло хорошо. Но к городу подошли правительственные войска. У станции завязался ожесточенный бой. Все повстанческие отряды отчаянно бились с врагом. Воздух сотрясали разрывы снарядов, кругом свистели пули.
Киту охватила тревога. Она каждый день ходила в участок. По приказанию коменданта ее пускали на свидание с отцом и позволяли передавать ему узелок с едой и бельем. Арестованные знали, когда она появлялась. Через решетку они видели ее ноги, слышали стук ее каблучков и сразу же говорили отцу: «Вставай!» Все было, как и прежде, когда Кита приходила к Владо в этот же самый подвал. Отец выходил и с тревогой спрашивал:
— Что происходит? Что за выстрелы?
И в этот день он встретил дочь такими же словами. Кита понимала его волнение. Если войскам удастся потеснить повстанцев, руководители восстания в городе могут принять решение уничтожить арестованных как заложников. Ведь убивают же солдаты пленных повстанцев!