— Есть убитые и раненые. Больница переполнена. Не знаю, что будет. — Кита подняла свои худенькие плечики, и в ее глазах появилось отчаяние.
— Кто же убит?
Кита закусила губу, и на глаза ее навернулись слезы.
— Не дядя ли твой?
— Нет.
— Кто же тогда?
Девушка не поднимала головы.
— Не он ли… тот…
У Киты больше не было сил сдерживаться, и она прижалась к груди отца. И хотя не верила, не хотела верить, зарыдала.
— Почему он, именно Владо? — причитала Кита.
Отца словно кто-то ударил.
— Так всегда бывает в войнах и революциях, — старался он утешить дочь. — Гибнут самые преданные, те, кто не знает страха.
— Он не знал страха. Это такой человек…
— Такие-то и идут впереди и погибают первыми, не думая о жизни, об отце, матери, невесте.
От этих слов девушка еще сильнее расплакалась.
— А теперь иди домой и не выходи, пока не станет тихо…
Отец не докончил свою мысль. Вблизи разорвался снаряд, здание содрогнулось, и дверь арестантского помещения растворилась. Заключенные столпились возле двери.
— Что происходит? Пора выходить? — послышались голоса. — Тогда пойдем!
Но караульный по-прежнему стоял у входа в подвал, и это остановило заключенных. Кита не знала, что делать. Казалось, что здесь, возле отца, безопаснее, чем дома.
— Иди! — подтолкнул ее отец и шепотом спросил: — А как Враца? Восстала?
— Наверное…
— Если оттуда идут воинские части, значит, нет. А что в Софии?
— Наверное, не восстала, — словно во сне проговорила дочь. Он жадно ловил каждое ее слово, и глаза бывшего начальника загорелись от смутной надежды.
— Не восстала! Там большой гарнизон. Софию взять не так-то легко.
Караульный не слышал злобного шипения отца Киты, но, заметив его резкие движения и просиявшее после разрыва снаряда лицо, строго крикнул:
— Давай, давай! Ты возвращайся на место, а барышня пусть уходит!
Отец круто повернулся и быстро пошел в свой угол. Арестованные сразу же окружили его, стали расспрашивать.
Кита не смогла, как это она обычно делала, прийти в этот день во второй раз. Бои на улицах продолжались до самого вечера. Повстанцам удалось отбросить правительственные войска. Ночь в городе прошла спокойно, но Кита не сомкнула глаз до утра. Она не смогла прийти в себя после получения известия о гибели Владо, металась на постели как в лихорадке. Мать сидела возле дочери, стараясь успокоить ее:
— Видно, такова уж судьба. Так, пожалуй, лучше.
Кита вскочила и крикнула:
— Лучше? Для вас лучше. Не иметь в доме коммуниста!
И как только рассвело, Кита бросилась в дом дяди, но застала только Сийку, а та ничего не знала.
Кита не могла представить себе Владо сраженного пулей, неподвижного, с остекленевшими глазами. Не может быть неподвижным его лицо, дышащее очарованием, его губы, строгие при разговоре с врагом и нежные с любимой. Нет, она не могла этому поверить.
Кита подождала, когда вернется отец Сийки.
— Владо был впереди меня, на шаг. — Он вздохнул, и его худощавое скуластое лицо передернулось. — А мог бы остаться в живых, если бы не бросился в атаку первым. Он поднялся и крикнул: «За мной, товарищи!» И в этот момент пуля пронзила его грудь. Убит был только он. Мы захватили станцию. Но он погиб…
— Где же он сейчас, дядя? Где?
— Его отнесли в повстанческую больницу, а потом…
Искорка надежды блеснула в глазах Киты. Дядя ведь не сказал ей, что Владо умер на месте. Сказал только, что пуля пронзила его, что он тяжело ранен и отправлен в больницу. Но сколько пронзенных пулей оживают! Может быть, доктор Илиев, который спас ее, поможет и ему?
Кита пошла в больницу. По коридорам туда-сюда сновали сестры, бледные, испуганные. Раненые повстанцы, с забинтованными ногами, головами, руками, поднимались с кроватей и с трудом спускались вниз. Кита сразу же пошла в комнату, на двери которой было написано: «Главный врач». Там никого не оказалось.
— Вы не знаете, где можно найти доктора? — спросила она проходящую мимо санитарку.
— Не знаю… Главного увели…
— Куда?
— Туда, откуда нет возврата. — Санитарка всхлипнула. — Ты что, с неба свалилась? Разве не видишь, что армия заняла город и наши отступают?
— Понимаю…
Со стороны Огосты слышались выстрелы.
— Эта пальба не к добру. В Огосте гибнут люди.
Кита прерывающимся голосом спросила:
— Здесь был один тяжелораненый… Командир…
— Владо?! — прошептала санитарка и прослезилась.
— Умер? — слезы брызнули из глаз Киты.
— Доктор Илиев помог ему. Пуля прошла в двух сантиметрах от сердца.
— Где он сейчас? — девушка схватила санитарку за плечи. — Отведи меня к нему.
— Куда же тебя отвести, милая, — растроганно сказала старая женщина. — Вывели и его. Наверное, кто-то выдал командира. Пришли и увели…
— Где же он сейчас?
— Там же, где и доктор Илиев…
Больше санитарка не сказала ни слова. Выстрелы у реки Огосты давали ясный ответ. Снизу доносился топот солдатских сапог. Они забирали раненых и куда-то уводили. Тех, кто не мог идти и падал, пристреливали во дворе или на улице.
Кита больше не могла смотреть на весь этот ужас. Сердце ее разрывалось от горя.
— Раз этих несчастных убивают, Владо не простят!
Кита не могла найти себе места, не знала, куда приклонить голову. Ведь взяли же власть обратно, чего же еще? Зачем убийства? Ведь борьба-то шла за власть? Почему не поступят так, как поступили коммунисты?
Кита раньше считала, что сторонники ее отца и их противники могут жить в мире, без пролития крови. Она была счастлива, что вошла в новый, светлый мир. В мир, который не знает пороков старого, мир свободы, без унижения и страданий, без рабства и нищеты. Неужели не могут представители старого мира оставить в покое людей молодой, еще не окрепшей жизни? Выстрелы во дворе больницы и на улицах, залпы Огосты, которые сразили ее Владо и доктора, говорили, что это невозможно.
По городу из уст в уста неслось: «Бегите!» И люди бежали, словно от чумы. Вскоре город опустел. Тяжелым было расставание повстанцев с близкими. Вереницы людей потянулись к границе. Погромщики не сразу вошли в город, хотя он и опустел.
Кита думала о Владо. Может быть, если бы его не выдали, ему удалось бы скрыться и избежать смерти. И она почувствовала угрызения совести. Почему сначала подумала об отце, а потом о любимом? Тянула, медлила, расспрашивала, а не пришла сразу к нему, не помогла ему…
Где теперь комендант со своими помощниками? Кита заторопилась, словно желая защитить его, чтобы хоть немного загладить свою вину перед Владо. Комендант не отступил до самой последней минуты. Его власть кончилась, но он сдержал слово — не позволил никому поднять руку на арестованных. Те сами вышли на свободу. Двери подвала были распахнуты, и Мислиев, взяв узелок, вышел из заточения. Свобода придала ему силы, и он быстро зашагал по улицам притихшего города. Кита была уже дома.
— Вот видишь, папа! — воскликнула девушка. — Они сдержали свое слово!
— Сдержали… — огрызнулся отец. — Потому что их приперли к стенке. Если бы солдаты не разбили их, вряд ли сдержали бы!
— Как ты можешь так говорить, отец! — Ошеломленная Кита встала против него. Но он даже не взглянул на нее. Помолчав, грубо крикнул жене:
— А ну, дай мне мундир!
Дочь в изумлении смотрела на отца.
— Ведь ты же на свободе. Куда собираешься идти? — спросила жена.
Начальник начал одеваться, сопя и ворча:
— Я знаю, что делаю. Не вам меня учить.
Он надел начальническую фуражку, расправил аксельбанты, резко повернулся и взялся за ручку двери.
— Папа! — Дочь встала перед ним. — Оставайся дома! Что ты хочешь делать?
— Надо кое с кем свести счеты!
— Но ты не должен! Ты ведь еще не назначен начальником!
— Я начальник! Никто не отстранял меня! Правительство его величества меня не увольняло. А этих сапожников, железнодорожников, это хамье я…
— Нет, я не пущу тебя!
Он легонько отстранил дочь от двери и вышел на улицу.
— Мамочка! — девушка бросилась к матери. — Останови его, мама! Он натворит бед!
— Не вмешивайся. Отец знает, что делает.
— Чувствую, что произойдет что-то ужасное.
— Не нам учить его уму-разуму.
— Это же бесчеловечно!
Кита выскочила из дому и побежала к околийскому управлению. Там было пусто. Но по коридору ходил туда-сюда какой-то полицейский. Дочь слышала, как отец властно говорил по телефону. Кита взбежала по лестнице и толкнула дверь в кабинет отца. Тот был так возбужден, что даже не заметил ее. Усевшись на свое место, он забыл о разговоре с комендантом, забыл об уговоре. И теперь в ярости кричал в трубку:
— Немедленно вышлите карательный отряд, пока эти собаки не разбежались.
— Отец! Подумай, что ты делаешь!
Но отец не слышал ее и продолжал орать:
— Я арестовал их… Жду вас, господин капитан! Пора с этим кончать!
Дочь не выдержала и бросилась к отцу, вырывая у него трубку.
— Что тебе здесь надо?!
— Тебя же помиловали, тебе подарили жизнь! Вы ведь давали друг другу честное слово — если победит восстание, тебя не тронут, если же потерпит неудачу, вы тоже не расправитесь с ними! Почему же сейчас… Что ты делаешь?! Опомнись!
— Я знаю, что делаю. Выполняю свой долг перед царем и отечеством.
— Но ты же на свободе, жив-здоров, тебе никто ничего не сделал!
— Я не могу чувствовать себя свободным, пока существуют такие…
— У тебя нет сердца!
— А ты со своим сердцем ступай домой и там скули!
Он схватил дочь за руку и вывел из кабинета. Вернувшись, снова сел в свое кресло. Но дверь растворилась, и к нему опять вошла дочь.
— Что же мне, с тобой воевать или с этими гадами?
Кита словно окаменела.
— Пойдешь против отца?
Девушка молчала.
— Если с ними — пошла вон!
Отец вытолкнул Киту и крикнул полицейскому, шедшему снизу, из подвала:
— Выведи ее, чтобы не ревела здесь!