Однажды вечером полицейские привезли покойника и, не прибегая к помощи могильщика, зарыли его где-то в бурьяне. Зарыли поспешно, с лихорадочной быстротой, так, чтобы никто не видел. Но могильщик заприметил, где зарыли неизвестного. Простой деревянный гроб белел в темноте, как какой-то светлый луч, который хотели погасить как можно быстрее. Полицейские забросали гроб землей и уехали. Но могильщику казалось, что из-под земли продолжает пробиваться тот же самый луч. Он трепетал, как весной над замерзшей рекой колышется туман.
«Раз его хоронила полиция, значит, это кто-то из нелегальных», — подумал могильщик и постарался хорошо запомнить место, где вырос новый холмик. Он решил проследить, кто станет искать эту могилу. Но никто не приходил. Время от времени какие-то люди наведывались на кладбище, но они не подходили к могиле неизвестного. Делали вид, что пришли помянуть близкого, но не склонялись ни перед чьей могилой, не зажигали свечи и не роняли слез. Могильщик понял, что эти люди приходят не оплакивать близких, а следить, кто придет на могилу неизвестного. Приходили они недели две. У могилы никто не появлялся.
«Если уж они так боятся мертвеца, значит, он был не простым человеком», — думал могильщик, и ему очень хотелось узнать, кого же похоронили полицейские в ту ночь. Спросить об этом тех, кто вертелся на кладбищенских аллеях, он не решался. Могильщик часто подходил к этой могиле, как бы желая спросить самого покойника, кто он и что с ним произошло.
И чем чаще приближался он к этой могиле, тем отчетливее видел луч, белеющий во мраке ночи. Луч играл, как солнечный зайчик, пробиваясь сквозь землю. На могиле не было ни креста, ни лампадки, но она по-прежнему светилась. Много людей было похоронено здесь, много было поставлено памятников, много цветников разбито. Но от этих могил не исходил такой свет, как от могилы неизвестного. Те люди, которых так хорошо запомнил могильщик, больше не появлялись. Примерно через месяц на кладбище пришла женщина с мальчиком. Она начала ходить возле могил. Был день поминовения усопших. Одни плакали, изливая душевную боль, другие шепотом переговаривались, третьи, опустив головы, молчали. Были и такие, которые шумели, словно на празднике, великодушно раздавали подаяние за «упокой мертвых и благоденствие живых».
Женщина с мальчиком продолжала ходить между могил. Она явно что-то искала. Мальчуган то и дело спотыкался, плакал и спрашивал:
— Мама, где же? Где отец?
Мать дергала его за руку, делая знак молчать. Ребенок кусал влажные от слез губы, его глазки продолжали спрашивать: «Где же могила отца?» Он всматривался в блестящие мраморные памятники, в портреты мужчин, женщин, детей. В какие-то моменты личико ребенка просветлялось. Видно, он еще не бывал на кладбище, его все занимало, и матери приходилось тянуть сына за руку.
«Его ищут, неизвестного», — подумал могильщик и пошел за ними. Стало темнеть. Кладбище опустело. То там, то здесь слышались всхлипывания, свечи гасли, пахло растопленным воском. Могильщик шел вперед, осматриваясь по сторонам. Кроме него, никто не знал могилы неизвестного.
Могильщик ускорил шаг, чтобы не потерять из виду женщину с мальчиком. Он понимал, что подвергается смертельной опасности, и все же не мог подавить в себе сочувствия чужому горю. Могильщик обогнал женщину с ребенком, замедлил шаг и, не оборачиваясь, прошептал:
— Идите за мной, я вам покажу!
Отчаявшаяся вдова оживилась и пошла быстрее. Могильщик, идя на довольно значительном расстоянии от женщины с мальчиком, пересек три поперечные улочки, дошел до перекрестка и оглянулся. Они шли, не теряя его из виду. Вокруг никого не было, и могильщик пошел дальше.
Через какое-то время они пришли на окраину кладбища, где было безлюдно. Ровное дикое место. Ни кипарисов, ни цветов. Лишь кое-где колючий кустарник цеплялся за одежду, останавливал. Широко раскрытыми глазами мать и ребенок следили за незнакомым человеком.
И мальчик, и женщина вдруг увидели, что могильщик, не оборачиваясь к ним, бросил камешек на одну из могил и исчез. Мать и сын опустились на колени.
— Отец! — воскликнул мальчик и склонился к могиле. Это была одна из тех могил, которым сейчас поклоняется вся Болгария.
СТРЕЛОК
Не знаю, почему его звали Ченгелом[17]. Все мужчины в их роду были высокими, стройными. Не было ни одного, напоминающего крючок. Может быть, кто-нибудь из дедов нашего Ченгела на Георгиев день взвешивал детей на старинных весах с крючком. Или язык у него был очень задиристый, словно крючком цеплял людей… Но у Лило не было и этой черты. Человеком он считался беззаботным — о завтрашнем дне не думал. Жил на краю города возле церкви, но, чтобы убить время, часто ходил в центр, любил потоптаться среди людей. Ему было чаще весело, нежели грустно, хотя у него было трое детей и ни клочка земли. Горожане в основном занимались земледелием. Городок славился осенними скотными базарами. Осенью со всего края сюда пригоняли скот на продажу. Город оживал.
На поляне, возле домика Лило Ченгела, с раннего утра бывало шумно. Мычали коровы, ржали лоснящиеся лошади, ревели рогатые буйволы, кучками стояли свиньи с дюжиной розовых поросят. Возле маток стояли телята и жеребята. В эти ярмарочные дни на долю Лило Ченгела выпадало много работы. Для продажи у него ничего не было — не водилось ни скота, ни домашней птицы, ни зерна, ни фруктов, ни овощей.
Ченгел вертелся среди продавцов и покупателей, принимал деятельное участие в осмотре товара и в сделках, его как посредника угощали, а случалось, что он кое-что перепродавал. Дом его стоял рядом с базарной площадью, и поэтому у него часто останавливались крестьяне. Иногда они оставляли у него какое-нибудь ослабевшее животное, чтобы он присмотрел за ним, пока они будут в городе. За постой и услуги ему давали пару царвуль. Лило выступал в качестве свидетеля при сделках, нередко кое-что перепадало и на его долю.
В этом году к ярмарке готовились заранее. Перед домом Ченгела строились дощатые лотки, целый ряд. А с другой стороны, вдоль церковной ограды, белели коновязи. Оставалось только пригнать скотину, и тогда празднично загудит вся площадь, поднимется над ней не стихающий ни днем, ни ночью шум, который, как приятная музыка, наполнит весь край между двумя пригорками, пронесется над вербовником вдоль реки, чтобы потом выплеснуться на пыльную дорогу.
Но случилось неожиданное: однажды утром город проснулся весь в алых знаменах. Отовсюду к центру стекались толпы повстанцев. Потом прогремели выстрелы, и все стихло. Возле церкви расположились солдаты с пулеметами и преградили путь в город из сел. Ченгел стоял за сеновалом и смотрел, стараясь понять, что происходит. Заговорщики, совершившие переворот 9 июня, следили за повстанцами и арестовывали тех, кого заставали дома. Но в последнее время преследуемые не спали дома, а скрывались в виноградниках и в загонах для овец. Они приходили в город только в случае крайней необходимости, тайно встречались с единомышленниками и делали свое дело. Лило Ченгел держался в стороне от событий. Зачем ему вмешиваться? Откуда знать, кто победит? Он никогда не думал, что так легко падет правительство Стамболийского и что заговорщики поймают его и зверски разрежут тело на куски. Потом начали активную деятельность коммунисты, а их в городе было много, и влиянием они пользовались большим. Ченгел понял это по выборам. Он словно бы ничем не интересовался, а знал много. Знал, чем занимается полиция, что делают коммунисты. Но зачем ему вмешиваться во все это?
«Это же огонь! — думал он. — И мне незачем обжигать себе руки!» Жил он в своем домике из плетеных прутьев, которые обмазывал глиной перед каждой ярмаркой. За зиму глина раскисала. Как и подпорки его дома, Ченгел был неустойчив, но голову в ярмо все же не совал. «Когда будет хорошо всем, и меня добро стороной не обойдет…» — рассуждал он.
«На готовенькое ловчишься?.. — словно крючком порой задирали его непримиримые. — Хамелеоном хочешь прожить! Не выйдет, Ченгел!» Но он продолжал жить, избегая опасностей. А сейчас другое дело — загремели выстрелы. Власть в городе захватили повстанцы. Что же теперь делать? Можно ли рассчитывать на то, что победители протянут ему, как последнему нищему, кусок хлеба?
Он видел, как повстанцы штурмовали церковь и падали, сраженные пулеметным огнем. Подступиться к пулемету оказалось невозможным. Повстанцы пытались приблизиться к нему ползком, подстрелить пулеметчиков, но безуспешно.
Ченгел злился: «Ну и стрелки! Ни один не может попасть в пулеметчика». Ему хотелось дать повстанцам совет, но он находился слишком далеко от них. Ему оставалось одно: смотреть, как они падают один за другим. Вот там, не Трифон ли из Живковцев? Ченгел всмотрелся. Да, это он! Тот, что купил в прошлом году телку. Он и сейчас в царвулях и кепке, словно телку привел на продажу. А вот в руках у него вместо поводка винтовка, и она обжигает ему руки, как початок печеной кукурузы. Ченгелу казалось даже, что он видит, как из сумки Трифона торчат кукурузные початки. Вероятно, в спешке он не успел взять хлеба, а схватил молочные початки и бросился вместе с товарищами занимать город.
Ну надо же! Воевать с печеной кукурузой в кармане! Посмотрим, что сделает Трифон. Он уже увидел, где находится пулемет, и не бежит навстречу огню, как это делали другие, скошенные пулями. Хочет обойти. Но солдаты заметили Трифона. Не успел он занять удобную позицию и прицелиться, как пулеметная очередь сразила его, он упал, и из горла на землю хлынула кровь. Тяжело было Ченгелу смотреть на эту картину. Кроме Трифона он знал еще нескольких повстанцев, погибших под пулеметным огнем у него на глазах. Он знал их по ярмаркам, они ночевали у него в доме. И боль нарастала, переполняя сердце. Задыхаясь от злобы, Ченгел повернулся к пулеметчикам и громко выругался.
Потом он побежал к дровяному сараю и вытащил из-под навеса ружье. Почувствовав в руках оружие, Ченгел преобразился. Больше он не мог спокойно смотреть, как гибнут люди. В чем их вина? В голове пронеслась мысль, что эти люди оставили жен и детей, несобранный виноград и кукурузу. Больше Ченгел ни о чем не думал. Ему захотелось показать, на что он способен. Пулемет превратился для него в вертящуюся мишень, по которой в тире стреляют на ярмарках.