— Мы пожалуемся начальству! Ишь что придумали! — крикнула Райничка.
Видимо, о происшедшем, хоть и с опозданием, узнал чиновник, который привел девушек в участок, и полицейские больше не трогали их. Искра и Райничка пробыли под арестом несколько дней. Наконец все тот же чиновник вызвал их к себе и сказал:
— Уходите и политикой больше не занимайтесь.
Девушки собрали свои вещички и быстро ушли. Вечерело. У Райнички в городе оказались знакомые, а Искра думала, думала и пошла к учителю, у которого они с отцом бывали не раз. Постучала в дверь учительского дома. Ей открыла жена учителя. Сначала она не узнала Искру: девушка была очень плохо одета и едва держалась на ногах. Женщина помогла Искре привести себя в порядок. Поздно вечером пришел домой учитель. Он был бледен. Видимо, напуган происходящим в городе. Учитель не принимал участия в восстании, но обозленные каратели не считались ни с чем. Никто не мог быть уверен, что его не схватят и не расстреляют. Искра поужинала вместе с хозяевами и улеглась на кухне, на топчане, а утром, поблагодарив хозяев за приют, отправилась домой.
В городе она встретилась с подружкой, и они вместе пошли в село. На околице девушки повздорили из-за красной косынки. Косынка у них была одна, а каждой хотелось повязать ею голову и так войти в село. Решили бросить жребий. Повезло Искре. На улицах села девушкам никто не встретился. Много домов было сожжено. Дом Искры тоже сожгли. В погребе Искра увидела уцелевшие при пожаре пожитки. На ее зов никто из родителей не откликнулся. И тут девушка услышала бой барабана и крики глашатая: «Кто не выйдет, тот враг…» Искра схватила берет, сунула косынку в карман и бросилась бежать к школе, гонимая тревожным предчувствием. Перед стеной школы она увидела согнанных сюда повстанцев и среди них отца.
Перед ее глазами промелькнули белый конь, повстанческое орудие, Георгий Димитров, доктор Илиев в белом халате, красный кмет в белой рубашке. Ей показалось, что за столом перед школой в кресле сидит капитан, тот самый, что был в больнице, и подает команду «огонь». Искра закричала и бросилась к отцу…
— Вы знали, кем была в то время свидетельница? — спросил председатель суда у подсудимого.
— Да, — глухо ответил тот. — Сельские власти мне доложили обо всем. И что встречалась с Георгием Димитровым, знал.
— А почему отпустили ее? — Подсудимый молчал. Молчала и женщина. Положение свидетельницы было нелегким. Она помнила себя в тот миг, дрожащую, оцепеневшую в ожидании смерти. Срывая одежду, офицер поранил ее, она чувствовала, как кровь стекала по шее к голой груди. Поняла, что на нее смотрят люди, что надо как можно скорее прикрыть наготу, но в тот роковой час было что-то сильнее этого желания. Она хотела во что бы то ни стало спасти отца. Стояла как парализованная, ничего не видела, ничего не слышала, только ждала выстрела. Что ей кричали — она не понимала. Слышала только, как бьется сердце, и чувствовала головокружение. Потом, когда уже опомнилась и прикрыла обнаженную грудь, поняла, что спасла отца и себя. Наконец ее увели. Она слышала за спиной залпы. Кроме отца, всех повстанцев расстреляли. Недописанный лозунг «Да здравствует рабоче-крестьянская Бол…» изрешетили пули. Здесь же, у двора подожженной ими школы, каратели устроили пир. Пламя, охватившее разбитые парты, колыхалось под старым орехом. Огонь трещал, желто-красные языки поднимались высоко в небо. Каратели одну за другой опустошали бутыли с вином. Сельские правители привели музыкантов. Загремели марши. Стол, на котором совсем недавно подписывались смертные приговоры повстанцам, был завален всякой снедью. Каратели веселились, огонь пожирал остатки здания школы, дым поднимался над развалинами многих других домов села. Полковник был не спокоен. Молча смотрел на пламя. Случившееся разбудило в нем незнакомые чувства. И его терзали не угрызения совести, нет. Перед его глазами все время стояла девчонка. Приговоры он привел в исполнение как верный служака царю и отечеству. Столько лет он выполнял эти приказы. Не мог не исполнить их и сейчас. Тем более сейчас, когда бунтовщики с оружием в руках поднялись против царя. Думать, колебаться — значило пойти против самого себя. Если бы они победили и взяли его в плен — не помиловали бы. Таков закон. Но не было такого закона, чтобы расстреливать невинных людей. Ну а когда невинным человеком оказалась дочь, всем сердцем желавшая спасти отца? Что тогда?
— Не привести ли девчонку, господин полковник? — спросил подвыпивший офицер.
Полковник опорожнил недопитый стакан и мрачно ответил:
— Приведите.
Офицер щелкнул каблуками и исчез.
Огонь то затихал, то вновь вспыхивал, озаряя выщербленную пулями стену школы. Головешки зловеще шипели. Это был пир огня. Языки пламени то падали, то поднимались. Они словно танцевали какой-то дикий, жуткий танец. Полицейские поддерживали огонь, и пламя бушевало.
Из большинства домов села слышались стоны и плач женщин. Во дворах тревожно лаяли собаки. В ожидании новых арестов никто не спал. Вот на улице послышались шаги, громкие и злые голоса карателей. У окон домов замерли согбенные фигурки стариков. Кого же еще арестовали? Ведь, кажется, уже всех повстанцев расстреляли. К школе вели Искру. Неужели полковник передумал и приказал расстрелять и ее? Девушка медленно шла вдоль улицы, укутавшись в мужское пальто. За ней, стуча каблуками, шел офицер.
— Где ты спрятала знамя, сознавайся, — допытывался он. Каждый раз, когда девушка замедляла шаг, он грубо толкал ее вперед. — Ты его спрятала. А сама в красном платке, словно со знаменем, вошла в село. Так ведь было?
Искра молчала. Ей казалось, что из окон домов кто-то внимательно следит за ней и офицером. Попробуй он только тронь ее, сразу же получит по затылку. Остались же живые мужчины в этом селе, не все же перебиты. И она шла в зареве огня, шла гордо, хотя и знала, что ей грозит смертельная опасность.
— Вот она, господин полковник. Не хотела идти. Я, говорит, помилована. Нечего меня больше судить. Я ее силой вытащил. Тот, кто помиловал, говорю, посмотреть хочет на тебя поближе.
Искра стояла в стороне, склонив голову. Она чувствовала на себе взгляды пьяной солдатни.
— Ну, ты, подойди! — крикнул офицер и схватил ее за воротник. — Что вы за люди, коммунисты! Вам жизнь даруют, а вы спасибо сказать не хотите.
Девушка вздрогнула, почувствовав прикосновение омерзительных пальцев.
— Иди сюда и не строй из себя святую. С командирами повстанцев любовь крутила, а здесь упираешься, не хочешь руку поцеловать своему спасителю.
Девушка вырвалась из рук офицера.
— Это еще что? — Офицер снова схватил ее, и так крепко, что даже порвал рукав платья. — Сама страсть распалила, вот теперь и туши душевный пожар.
— Убейте меня…
— Ах, не хочешь! — И он рывком привлек ее к себе, разорвал платье и рубашку, обнажив грудь девушки.
Но на этот раз им не удалось долго наслаждаться этим зрелищем. Скрестив руки, Искра прикрыла грудь и, как затравленный зверек, упала на землю.
— Оставьте ее, поручик! — строгим голосом крикнул полковник. — Я помиловал ее и не позволю…
Поручик щелкнул каблуками и удалился. Полковник постоял какое-то время над девушкой, потом нагнулся, взял ее за руку и сказал:
— Встань, ничего плохого не случится.
Искра не поднималась. Она чувствовала на себе любопытные взгляды солдат, слышала злорадный шепот.
— Немедленно убирайтесь и погасите этот огонь, черт бы вас побрал, — скомандовал полковник солдатам.
— Слушаюсь, господин полковник! — козырнув, ответил офицер, сразу же взял палку и начал бить ею по разгоревшимся поленьям. Солдаты стали заливать огонь вином — бежать за водой к реке им не хотелось. Пламя утихло, и солдаты во главе с офицером куда-то ушли.
Полковник поднял девушку. Она встала, запахнула пальто. Придерживая изорванную одежду, неподвижно стояла перед полковником.
— Они неправильно поняли меня…
Искра заподозрила хитрость в словах полковника и отвернулась к огню. Тлеющие угли манили ее. Убежать не удастся, разве что прыгнуть в огонь, сгореть в костре… И когда полковник прикоснулся к ней, Искра вырвалась и бросилась вперед.
— Стой! Не бойся, девочка! Я хотел только спросить тебя, почему ты сделала это. Почему бросилась спасать отца?
— Потому что он мой отец.
— Но ведь остальные девушки и парни не бросились спасать своих отцов, а только хныкали. Ты же… Кто тебя научил?
— Никто меня не учил. Я сама.
— Но почему ты это сделала?
— Так воспитана…
— Кто тебя так воспитал? Родители или ваша идея?
Девушка молчала. А полковник, не спуская с девушки глаз, ходил вокруг. Она понимала, что стоит ему дать знак — и она окажется в его власти. Но он продолжал ходить вокруг Искры.
— Я позвал тебя только затем, чтобы узнать, почему ты так поступила.
Полковник разрешил Искре вернуться домой. Не успела она открыть дверь погреба, как мать бросилась к ней, громко рыдая.
— Может быть, вы помиловали свидетельницу для того, чтобы потом надругаться над ней? Может быть, она — жертва вашей похоти?
— Нет! — вздрогнув, подсудимый вскочил. Было заметно, как дряблую кожу его лица свела судорога, мешки под глазами подобрались, открыв погасшие глаза с яркими прожилками на мутных белках. Он повернулся к свидетельнице. Та молчала.
После пожара дети долгое время не могли учиться. Отцу девушки запретили преподавать, и он все ждал, что придет новый отряд карателей — казнить тех, кому удалось скрыться или случайно спастись.
Но осень милостиво прикрыла выжженные места пожелтевшими листьями. Лес оплакал убитых, помрачнел, уложив на могилы багряную листву. Горы окутались дымкой, ветры навевали скорбь. Семья Искры осталась без крова. Отец, как и все, у кого сгорели дома, сделал навес над остатками стен, чтобы как-то перезимовать. Бандиты больше никого не трогали. Отцу Искры, хотя он не оправился от побоев, пришлось искать работу. В школу пришли учителя из других мест. И лишь когда выпал снег, собрали детей, молчаливых свидетелей недавних ужасов. И это были не занятия, а скорее воспоминания о восстании. У одного — отца убили, у другого — отец скрылся, и не было известно, жив ли он. У третьего дом сгорел. У каждого пострадал кто-нибудь из близких. Ведь в восстании участвовали почти все в селе, мало кто остался в стороне и не пострадал от карателей.