Кроме того, информация о том, что Мейлир Треско был лишен своего Дара, каким-то образом просочилась в массы. Это, возможно, делает нас в глазах простолюдинов слабыми, несмотря на то что отнять Дар у Равного может только Равный. Поэтому мы с вашей матерью развеем ненужные иллюзии и продемонстрируем доказательства наших способностей.
– Астон-хаус? – переспросил Гавар. Неужели тот самый? Огромное, помпезное здание с бесчисленными окнами и колоннами, стоявшее в конце Мэлл. При жизни Гавара он все время стоял с закрытыми ставнями, как склеп.
– Ну конечно он, мой дорогой, – с мягким укором сказала мать. – Дом, который последний король подарил одному из своих приближенных простолюдинов. После революции его потомки переделали дом в это безобразное чудовище, потом осознали свою ошибку и вернули его нации, чтобы избежать банкротства из-за текущих расходов. Все исправить не составило проблемы при наличии рынка рабов, хотя мне пришлось набрать их несколько десятков.
– Дом пустовал десятилетиями. И в данный момент он послужит символом постыдной гордыни простолюдинов и идеальным началом нашего нового режима, – закончил Уиттем Джардин.
И все начало воплощаться в жизнь.
На следующий день Гавар уже сидел рядом с Боудой и – как дурак, по его мнению, – махал рукой зевакам, когда кортеж свернул на Мэлл и неторопливо пополз к Астон-хаусу. Семья разместилась в четырех автомобилях, три из них – открытые кабриолеты, мать и отец ехали впереди, за ними Гавар и Боуда, затем Дженнер и Сильюн. Сзади в закрытой машине под присмотром Дейзи сидела Либби. Все четыре машины сверкали, покрытые Даром, как самой дорогой в мире краской.
Впереди в парадной форме гарцевали гвардейцы, перед ними маршировал оркестр, а по всей Мэлл на домах трепетали государственные флаги – красные, белые, синие всполохи на фоне ярко-синего неба. Учитывая скорость, с которой Уиттем Джардин себя утверждал, скоро здесь появится и саламандра Джардинов.
Гавар надеялся, что эксгибиционизм отца не будет иметь успеха, но, казалось, половина Лондона собралась здесь, чтобы увидеть их. Люди плотно толпились за временным ограждением, вдоль которого расхаживали офицеры безопасности, держа руки на кобуре.
В толпе кто-то размахивал флажками, кто-то держал в руках баннеры. Эксцентричная девушка в первом ряду за ограждением все время подпрыгивала, поднимая плакат с веселой надписью: «Будущая миссис Сильюн Джардин». Гавар закатил глаза. Удачи тебе, детка, в этом деле. Еще один знак безмерной любви к первой семье Британии едва не заставил его задохнуться от отвращения. Это была их с Боудой свадебная фотография, вырезанная в форме сердца и украшенная лентами. Неужели это выражение искренних чувств? Он толкнул Боуду, которая, как и он, удивилась, но потом подалась вперед и помахала рукой тому, кто держал «сердце», в ответ донесся радостный крик.
– Твой отец был прав, – тихо сказала Боуда, откидываясь на спинку сиденья. – Они нас любят. С чего бы? Стадо овец!
Но любили не все. Тут и там, в последних рядах толпы, время от времени вспыхивала потасовка. Кто-то кричал непристойности, когда его тащили с глаз долой. Гавар заметил, как Кеслер что-то рявкнул в микрофон рации, вычислив в толпе потенциального правонарушителя. Хороший человек. Абсолютное животное, но хорошее животное. Теперь он был собственностью Боуды. На одну заботу у Гавара меньше.
Кортеж остановился перед простыми коваными воротами – блеклое зрелище на фоне того великолепия, что мать сотворила из большого заброшенного дома.
И вдруг ворота вспыхнули золотым свечением, оно с шипением струилось и искрилось. Гавар наблюдал, как вились золотые виноградные лозы, завязывались бутоны и распускались огненные цветы.
Толпа зевак застыла в священном безмолвии, наблюдая за представлением. Виноградные лозы сплелись в две высокие арки, тонкие побеги, извиваясь, образовали замысловатую архитравную балку. В центре возник светящийся шар, похожий на какой-то экзотический фрукт. Шар взорвался брызгами искр, обнажив знакомую овальную монограмму переплетенных инициалов семейства – «П» и «Д». Зрители ахнули и зааплодировали. Даже Гавар был невольно впечатлен. Он надеялся, что сидевшая в последней машине Либби тоже видела это чудо и нисколько не испугалась.
Как его дочь впишется в эту «первую семью», которую создает отец? Гавар подозревал, что ему предстоит суровая битва за свою дочь.
Светящиеся ворота – их сияние сохранится как вечное напоминание о силе тех, кто за ними живет, – распахнулись, и кортеж потянулся во двор. Служба безопасности сдерживала толпу, когда машины остановились перед парадным входом, оформленным колоннами. Ливрейные лакеи открыли дверцы «бентли», Гавар вышел и поспешил за своей дочерью.
– Она не испугалась? – тихо спросил он Дейзи, сжимая крошечную ручонку Либби и направляясь с ней к двери. Мать велела им сразу идти на балкон.
– Она подумала, что это фейерверк, – улыбнувшись, ответила Дейзи. – Ваш новый дом просто великолепный. Кайнестон уже недостаточно хорош?
Гавар бросил на нее горестный взгляд:
– Недостаточно.
Бо́льшую часть вестибюля занимала ромбовидная парадная лестница. Она делала поворот и вела на площадку, где высокие французские двери открывались на балкон. Гавар взял Либби на руки и последовал за семьей.
– Это наш новый дом, – сказал он дочери и потерся носом о ее щечку, малышка засмеялась. – Старая развалина, где гуляют сквозняки.
Платье цвета морской волны, которое он для нее выбрал, было восхитительно, и Дейзи уговорила его подобрать рыжие кудряшки Либби лентой в тон. Гавар Джардин – детский стилист. Он фыркнул. Может, ему стоит делать карьеру в новом направлении? Похоже, в ближайшие десятилетия отец не уступит ему кресло канцлера. И чем же ему себя занимать все это время?
Боуда ждала его у французских дверей, сложив руки на груди.
– Ты ее не вынесешь на балкон, – сказала она тихо Гавару, прижимавшему Либби к себе.
– Попробуй помешать мне.
– Подумай, – настойчиво продолжала Боуда. – Наша задача сейчас провести четкую границу между нами и ними, показать простолюдинам, что мы лучше их. А какое послание народным массам ты готовишь?
– Боуда, Либби – не послание. Она – моя дочь. Кроме того, я думаю, она поможет простолюдинам полюбить нас. Кто не любит маленьких детей? Только фригидные стервы с куском льда вместо сердца.
Гавар не стал слушать, что ответит жена, и толкнул дверь так сильно, что стекло зазвенело. Он вышел на балкон. Отец с матерью уже были там, и Гавар направился к ним. Сильюн, поставив локти на балюстраду и опершись подбородком на руки, изучал стоявших внизу людей. Дженнер увлекся тем, что приветственно махал им.
Либби тоже начала махать ручкой. Когда Гавар поцеловал ее в щеку, он видел, как Боуда встала рядом с ним, ее холеная рука слегка обвилась вокруг спины Либби. Боуда повернула свое прекрасное лицо к аудитории, сияя безупречной улыбкой. Что бы она ни чувствовала – если она вообще способна была на какие-то чувства, – Боуда всегда знала, какое лицо представить публике. Самообладание этой женщины вызывало ужас.
Ограждения сняли, и под надзором службы безопасности жители Лондона стали теснее прижиматься к Астон-хаусу. Гавар, глядя на море лиц, вдруг вспомнил, как он в прошлом году стоял на балконе в Милмуре перед толпой протестующих. Неприятные воспоминания. Как потом выяснилось, беспорядки в Милмуре были организованы Мейлиром Треско.
Мейлир решал проблему своим способом.
Уиттем Джардин – своим.
Неужели в этом противостоянии третьего не дано?
Гавар вспомнил крик женщины и как ее друг метнул самодельное копье в супервайзера. Он вспомнил, как бывший крутой спецназовец приказал открыть огонь на поражение. Как люди падали под пулями, но продолжали идти на них стеной, и он понимал тогда, что они не остановятся. Он вспомнил, как крикнул: «Нет!» – и его Дар волной прокатился по площади Милмура, укладывая бунтовщиков на землю.
Гавар поступил правильно – все тогда так говорили. Он не только предотвратил кровопролитие, но и преподал урок простолюдинам, чтобы знали свое место. Так говорила супервайзер города рабов. И его отец. Гавар вспомнил, как он бросал в лицо Лие, когда были исчерпаны все аргументы, эту фразу, что она должна знать свое место.
Гавар посмотрел на дочь, которую оставила ему Лия. Где место Либби? Здесь, среди Равных, или там, с простолюдинами? В этом мире только двух вариантов у его малышки не было места. Он погладил ее мягкую, румяную щечку.
И молниеносно сунул ее в руки крайне удивленной Боуды – в них что-то летело! Гавар поднял руки, и его Дар непроизвольно вырвался наружу, как тогда в Милмуре. Тугой поток Дара поймал летящий объект, поднял его выше, окутал и сильно сжал.
Бомба – мозг Гавара наконец идентифицировал объект – взорвалась внутри потрескивающей сферы его Дара. Звук взрыва был приглушенным, но от неожиданности показался громоподобным, и от ударной волны мгновенно повысилось давление воздуха. Черный дым судорожно клубился, загнанный силой Дара Гавара в ограниченное пространство.
Внизу в толпе послышались крики, но Гавар услышал лишь пронзительный, испуганный плач дочери. Бомба предназначалась для всей семьи. Она застала всех врасплох, и защитный рефлекс Дара не успел бы включиться, чтобы спасти их, поэтому бомба была куда более смертоносной, чем взрыв Восточного крыла Кайнестона.
Кто ее бросил? Гнев Гавара разрастался, казалось, вот-вот взорвется, как бомба, поглотив его раскаленным шаром огненной ярости. Дар горел в его венах, и он зажмурился от боли.
Когда Гавар снова открыл их, мир был другим.
Все замедлилось. Увеличилось. Звуки долетали до его ушей искаженными. Единственной четкой точкой в этом деформированном мире был сам Гавар.
Его сердце бешено колотилось. Сенсорная система работала на пределе, так что голова раскалывалась. Глядя на толпу, он видел морщинки в уголках глаз женщины, находящейся в сотнях метров от него, и слежавшуюся в этих складочках пудру. Он видел, что борода мужчины, стоявшего рядом с ней, у корней темная, а на кончиках рыжеватая.