И далее рассказ о де Голле, который всю жизнь с презрением относился к любым попыткам покушения и никогда не прятался, если обстоятельства превращали его в цель. Он — символ Франции!..
За всю свою жизнь Сталин так и не проявил, даже просто не обозначил личного мужества, кроме «мужества» палача, равнодушного к крови и страданиям жертв. Это был палач и изверг по призванию: и большевик-ленинец, и палач. Подобное слияние, совпадение двух понятий, двух качеств не случайно. Большевизм требовал для своего выживания насилия.
«Борьба ожесточенная до звериной злобы».
Все так и было.
Диктатура пролетариата. Раз диктатура, значит, должен быть диктатор. Но это, как мы уже знаем, не распространилось на рабочий класс, который тоже оказался всего лишь жертвой. Ими, диктаторами, явились вожди коммунистической партии, подпертые изрядным множеством палачей с партийными билетами, покрывшими сыпью тело России.
Сломленный народ…
Я избегаю лишний раз обращаться к дополнительным свидетельствам. Книга и без того перенасыщена разного рода цитатами, и, если идти подобным путем, числа им несть. Литература по революции не то чтобы велика, а необозрима. И все же…
И все же встречаются такого рода документы (показания очевидцев и участников событий — это уже бесценные документы), которые просто необходимо довести до читателя; без них теряется нечто очень весомое, самое что ни на есть коренное, от сути явления.
К таким свидетельствам, несомненно, относится книга воспоминаний Юрия Павловича Анненкова «Дневник моих встреч», уже упомянутая мною.
«В юности отец мой принадлежал к революционной партии «Народная Воля» и состоял в ее террористической организации, совершившей убийство Александра Второго 1 марта 1881 года. Вместе с Николаем Кибальчичем, Софией Перовской, Андреем Желябовым, Тимофеем Михайловым, Николаем Рысаковым (он всех предаст после ареста. — Ю. В.) и некоторыми другими членами этой группы был арестован и мой отец. По счастью, непосредственного участия в покушении на императора он не принимал и потому избег виселицы. Он был один год и восемь месяцев в одиночной камере Петропавловской крепости, после чего, приговоренный к каторжным работам, был сослан этапным порядком в Сибирь. Года через полтора каторга была ему заменена принудительным поселением, и отец был переправлен на Камчатку, в город Петропавловск. Туда приехала к нему его жена, и далекий Петропавловск стал моей родиной.
Вскоре отец был помилован и смог постепенно, на собственные средства, вернуться в Европейскую Россию: сначала, в январе 1893 года, — в Самару, где мы прожили года два, и наконец — в Петербург.
В Самаре мой отец познакомился и сблизился с Владимиром Ильичом Ульяновым, а также с мужем его сестры, Марком Елизаровым…
В августе того же года Ленин покинул Самару, и между ним и моим отцом завязалась переписка. В письменном столе отцовского кабинета долгие годы бережно хранились ленинские письма…
…В том же местечке Куоккала, верстах в трех от нашего имене-ния, временно поселился другой шлиссельбургский узник, народоволец Морозов (к которому мы ходили с отцом по бесконечной извилистой лесной дороге), и — в тот же год (1906) — переехал в Куок-калу, скрываясь от петербургской полиции, В. И. Ленин… Он неоднократно заходил в наш дом навещать моего отца и В. Н. Фигнер. Таким образом, я впервые познакомился с Лениным в нашем собственном саду…»
Через пять лет, в Париже, Юрий Анненков снова встретится с Лениным и его окружением: Анатолием Луначарским, Владимиром Антоновым-Овсеенко, Юлием Мартовым. Встреча получилась мимолетной.
Далее Анненков вспоминает:
«3 апреля 1917 года я был на Финляндском вокзале в Петербурге, в момент приезда Ленина из-за границы. Я видел, как сквозь бурлящую толпу Ленин выбрался на площадь перед вокзалом, вскарабкался на броневую машину (кстати, из броневого дивизиона, в котором служил будущий русский советский писатель Виктор Шкловский. — Ю. В.) и, протянув руку к «народным массам», обратился к ним со своей первой речью.
Толпа ждала именно Ленина. Но — не я…
Я пришел на вокзал не из-за Ленина: я пришел встретить Бориса Викторовича Савинкова… который должен был приехать с тем же поездом. С трудом пробравшись сквозь площадь, Савинков и я, не дослушав ленинской речи, оказались на пустынной улице…
Так проскользнула моя третья встреча с Лениным.
Вскоре мне удалось несколько раз увидеть Ленина на балконе особняка эмигрировавшей балерины Кшесинской, ставшего штаб-квартирой большевиков.
…Когда 18 июля 1917 года произошло первое большевистское вооруженное восстание против Временного правительства, мой отец, возмущенный, вынул из своего архива письма Ленина, разорвал их и на моих глазах бросил в зажженную печь.
Движимый любопытством, я несколько раз побывал в период Октябрьской революции… в Смольном институте… Возле двери, ведущей в кабинет Ленина, постоянно стояли то один, то два, то целый десяток вооруженных красногвардейцев. На двери оставалась прибитой металлическая дощечка с надписью: «Классная дама».
…В ночь на 26 октября 1917 года, после взятия Зимнего дворца и ареста членов Временного правительства, я снова пробрался к Смольный, где до пяти часов утра заседал съезд Советов. На трибуне появился Ленин, вернувшийся из своего подполья.
«…Да здравствует всемирная социалистическая революция!»
Последняя ленинская фраза осталась, однако, до сих пор не расслышанной, не понятой или умышленно забытой в Западной Европе, в Америке, во всех свободных странах… Подобное непонимание или забывчивость приносит с каждом днем все новые и новые победы международному коммунизму, то есть расширению всечеловеческого рабства.
…Я помню, как через несколько дней после Октябрьской революции один из друзей моего отца, сидевший у нас в гостях, сказал, говоря о Ленине:
— К сожалению, не того брата повесили.
…В ноябре того же года к моему отцу приехал от имени Ленина Марк Елизаров с предложением занять пост народного комиссара по социальному страхованию… Отец ответил категорическим отказом, заявив, что он является противником произведенного вооруженного переворота, свергнувшего демократический строй, противником всяческой диктатуры…»
Именно Анненков оформлял Красную площадь к первой годовщине Октября, и именно он руководил постройкой трибуны для Ленина и гостей (на том месте будет стоять мавзолей).
Для Ленина Юрий Анненков — сын политкаторжанина, знакомый ему почти с пеленок (едва ли не 30 лет), юный друг Веры Фигнер — поэтому Ленин с ним не таится, он свой. Это отношение Главного Октябрьского Вождя переймет и все его окружение. Юрий Анненков не только знаменитый художник, он свой в Кремле. Это делает его свидетелем (а для кремлевских владык и как бы соучастником) самого потаенного — изнанки дела, всего первозданного смысла его. Дела как оно есть.
«В 1921 году, — пишет далее Анненков, — советская власть заказала портрет Ленина, и мне пришлось явиться в Кремль…
Ленин был неразговорчив. Сеансы (у меня их было два) проходили в молчании… я пробовал… заговорить об искусстве.
— Я, знаете, в искусстве не силен, — сказал Ленин… — искусство для меня — это… что-то вроде интеллектуальной слепой кишки, и, когда его пропагандная роль, необходимая нам, будет сыграна, мы его — дзык, дзык! — вырежем. За ненужностью…
Ленин снова углубился в исписанные листы бумаги, но потом, обернувшись ко мне, произнес:
— Вообще, к интеллигенции, как вы, наверное, знаете, я большой симпатии не питаю, и наш лозунг «ликвидировать безграмотность» отнюдь не следует толковать как стремление к нарождению новой интеллигенции. «Ликвидировать безграмотность» следует лишь для того, чтобы каждый крестьянин, каждый рабочий мог самостоятельно, без чужой помощи читать наши декреты, приказы, воззвания. Цель вполне практическая. Только и всего.
Каждый сеанс длился около двух часов. Не помню, в связи с чем Ленин сказал еще одну фразу, которая удержалась в моей памяти:
— Лозунг «догнать и перегнать Америку» тоже не следует понимать буквально: всякий оптимизм должен быть разумен и иметь свои границы. Догнать и перегнать Америку — это означает прежде всего необходимость возможно скорее и всяческими мерами подгноить, разложить, разрушить ее экономическое и политическое равновесие, подточить его и таким образом раздробить ее силу и волю к сопротивлению. Только после этого мы сможем надеяться практически «догнать и перегнать» Соединенные Штаты и их цивилизацию.
В комнату вошла Крупская и спросила меня, не хочу ли я «глотнуть чайку».
Я отказался и, поблагодарив, поцеловал ей руку.
— Ишь ты! — воскликнул Ленин, засмеявшись. — Вы, часом, не из дворян?
— Из дворян.
— Ах вот оно что… Впрочем, я тоже.
… Выйдя из кремлевских ворот, я вдруг испытал чувство морального облегчения…»
И далее совсем необычное, просто ошеломляющее:
«…В декабре 1923 года Лев Борисович Каменев (тогда председатель Московского Совета)… предложил мне поехать в местечко Горки, куда ввиду болезни укрылся Ленин со своей женой.
Каменев хотел, чтобы я сделал последний набросок с Ленина. Нас встретила Крупская. Она сказала, что о портрете и думать нельзя. Действительно, полулежавший в шезлонге, укутанный одеялом и смотревший мимо нас с беспомощной, искривлённой младенческой улыбкой человека, впавшего в детство, Ленин мог служить только моделью для иллюстрации его страшной болезни, но не для портрета Ленина.
Это была моя последняя встреча с Лениным.
Ленин умер 21 января 1924 года…
Я жил в то время в Петербурге, работая над одной театральной постановкой. На следующий день после смерти Ленина я получил срочный вызов в Москву, чтобы написать портрет Ленина в гробу. Меня работа не вдохновляла (и Анненков уклонился, попросту спрятался. — Ю. В.)…
Однако, приехав в Москву недели через три, я был немедленно вызван в Высший Военный Редакционный Совет, где мне предложили отправиться в основанный в Москве Институт В. И. Ленина для ознакомления с фотографической документацией ввиду предполагавшихся иллюстраций для книг, посвященных Ленину.