Именно здесь началось разрушение ленинской гвардии и его (Ленина) утопии, а не в надуманности экономической схемы. Сразу дала червоточину, гнильцу сама опора строя — человек, будь он с партийным билетом или без оного.
Сначала пал человек, после затрещала и рухнула Система. Великий рационалист и утопист учел все: жестокость подчинения, свирепость карательных служб, единомыслие, обязательность определенного культурного и духовного пайка. Не была учтена в выкладках лишь одна «материя» — Душа. Именно она отказалась жить в ленинском царстве железа, крови, приказа, лжи и всяческого громо-гласия.
Душа пала под ложью, а с ней пала и Система.
Никогда не сможет существовать сама по себе Система и сама по себе Душа. Это не дано было знать великому утописту, хотя в слове «утопия» всегда слышится нечто доброе, наивно-фантазерское. Ленин оказался утопистом особого склада — из логики железа и крови.
Он был великим утопистом. Он начертал схему (в которую непрерывно вносил дополнения, уточнения, в общем, всяческие нэпы, большие и крохотные), но в этой схеме не было места Душе. И эта неуловимая, призрачная «материя» (нельзя ни потрогать, ни взглянуть) жестоко посмеялась над великим материалистом и диалектиком.
Никогда, никто не построит жизни, если Душа изгнана.
Спрашивают, почему все напасти на русский народ — беда за бедой.
А потому, что живет на богатой земле, живет вольготно, нестесненно (в Европе, эвон, все локтями друг друга пихают, ни клочка свободной и чистой земли). Нивы от горизонта до горизонта. Сибирь так еще по-настоящему и не тронута.
Тут столько соискателей на эти богатства! А сколько жадных рук уже тянулось! Владей русские одними песками да горами — и никто не ходил бы в гости со стрелами, пиками, мушкетами, танками и «перестройкой».
До сих пор доблестно защищал русский свою землю, а тут сдал.
Не уберегли Россию! Тысячу лет предки наши «копили», оберегали ее, а мы сдали…
Самое подлое поколение русских! Не будет нам прощения…
Сейчас «демократическая» печать углубляется в проповедь аморальности любви к Родине, преуспевает в этом и многажды орденоносная «Комсомольская правда», взять хотя бы номер за 27 июня 1992 г. с рассуждениями А. Муртазаева: не люби отчий дом — и не будет бед, крови…
Ширится подлая кампания: не должно быть чувства патриотизма, это — изжившее себя чувство, пережиток прошлого. Это главная забота «демократической» прессы: тогда будет сломлено сопротивление народа. А ну-ка скажите в Израиле, что не должно быть чувства патриотизма, смешивайтесь и живите одной семьей с арабами. Скажите японцам, что их любовь к своим островам — это несовременное, пещерное чувство, от него следует отказаться. Скажите об этом датчанам, которые вдруг проголосовали против единой Европы — им дорого свое Отечество. В России же эти кощунственные слова говорить не возбраняется.
По логике: если нет чувства патриотизма — значит, нет и Родины, стало быть, и нет предательства. Делай по отношению к этой стране все, что угодно, потому как нет такой моральной категории — Родина, Россия. И армия тогда будет ненужной — а что ей защищать, коли нет Родины? И пусть армия рассыпается.
И история наша — сборник анекдотов, глупостей, сюжетцев для бульварных книжонок.
День ото дня это внушается нам, изливается помоями на наши головы. И делается это на русской земле!
Что это?!
Задача врагов России (а наша лжедемократия стала их основным оружием) — физически обескровить русский народ, сократить его численность, вызвать в нем духовный паралич и омертвение высоких чувств и, как следствие, осуществить разгром и захват России.
С нападением Гитлера на Советский Союз пришло в движение множество людей. Кто мог, бежал из западных областей, хотя это оказалось делом трудным. Движение немцев было стремительным, уже через неделю пал Минск. С августа 1941-го они уже начали угрожать Москве. В поток беженцев влилась и наша семья: мы с братом и мама. Милая, дорогая мама, припал бы к твоим ногам и не шевелился…
Недели мы добирались до Долматова. Там поселили нас по распределению в дом на окраине города. Хозяин советскую власть ненавидел и все грозил нам:
— Придут немцы и перережут вас всех, Комиссаровых сук и их выродков.
Из разговоров мамы я уяснил лишь одно: это был дом раскулаченных.
Мама списалась со знакомыми (кажется, Мокрушиными), и мы отправились в Ленинск-Кузнецкий, точнее, горноспасательную станцию под этим городом.
На станции школы не было, и брат ходил в Ленинск-Кузнецкий, это полем около часа. Я так скучал без него, что приходил к школе и под окнами ждал его — и так все дни. Обычно мы вместе возвращались, превращая это возвращение в игру.
Однажды нас догнала упряжка. Последним осенним зноем отходил тихий маревый день, в поле — ни души. Мужик лет сорока с вожжами в руках накуривал самокрутку. Лошадь шла не так чтобы резво, и мы не раздумывая сорвались, догнали телегу и вспрыгнули на самый краешек, опасливо косясь: не согнал бы дядя.
Так, трясясь по пыльной дороге, мы и катили блаженствуя, как вдруг мужик повернулся к.(зам, изогнулся и длинно вымахнул кнутом. От удивления я потерял способность к движению, зато брат с телеги слетел почти мгновенно. Еще бы, кнут ожег его!
В тот же миг я услышал полное злобы шипение:
— Пошел в…, жиденок!
Но мужик обращался только к брату, а меня и не замечал. Пораженный, я так и катил в телеге. Наконец я пришел в себя и спрыгнул. До сих пор помню — на дороге было очень много пыли, почти белой и невозможно мягкой и ласковой пыли. Но кнут, кнут!..
Мой папа, Власов Петр Парфенович, коренных русрких кровей, из села Хреновое Воронежской области. Весь его род белый, круглолицый.
Моя мама, урожденная Лымарь Мария Даниловна, из станицы Мингрельская Краснодарского края. Станица из древних, ее основали запорожцы, изгнанные Екатериной Второй из Запорожской Сечи. Поначалу жен они брали с гор — своих, украинок или русских, не было, своих не хватало, вольные же не шли в эти края. Давали калым — и брали почти малолетних девочек, в горах дорожили сыновьями.
Отсюда у казаков смуглость, горбоносость и чернота волос.
Лет до двенадцати у меня были белые волосы и прямой нос, без горбинки, — хлебный русский мальчишка. После нос пошел на излом, а волосы потемнели, борода после и вовсе пошла смоляная. Но в детстве я был белый, толстогубый, голубоглазый…
А брат от рождения черный и горбоносый.
Этот случай настолько врезался в память — я до сих пор остро помню все подробности.
Весь вечер мы расспрашивали маму, кто такие «жиды».
Мама строго говорила, что это гадкое, грязное слово — и мы должны забыть его, все люди равны, только фашисты ненавидят и убивают евреев…
Искусственно отрывая идеологов насилия и казарменного счастья от исполнителей (коммунистической партии, комсомола и всякого рода разновидностей этих организаций, а также ВЧК-КГБ), Горбачев и другие лидеры ленинской партии по-прежнему славят Ленина.
20 апреля 1990 г., в канун годовщины 120-летия Главного Октябрьского Вождя, Горбачев произносит в Москве речь. Она называется «Слово о Ленине Президента СССР, Генерального секретаря ЦК КПСС М. С. Горбачева».
«Товарищи! Гении тем и отличаются, что нужны людям во все времена и каждый раз оборачиваются к ним новой гранью.
Перестройка открывает нам подлинного Ленина…
Не будь Ленина, не будь Октября, невозможно было бы сейчас так по-новому поставить всемирно-исторический вопрос о критериях прогресса человечества и самоценности человека.
Мир Ленина необъятен. Он охватывает все сферы человеческого существования…
Мы теперь поняли, что Ленин требует полного, всеохватывающего, а не выборочного изучения — во всем богатстве его творчества…
Но мы решительно отвергаем надругательства над памятью Ленина, в чем бы это ни выражалось и где бы это ни происходило — у нас или за границей.
Чем скорее мы преодолеем упрощенное восприятие Ленина, тем лучше поймем его величие, насколько он современен и нужен нам…»
Ну что тут молвить?..
С новым рождением, Владимир Ильич!
С новым качеством… социализмом с человеческим лицом!..
И на том спасибо, что вспомнили о лице — должно все-таки быть, непорядок — без лица. И желательно все же человеческое лицо, на другие нынче нет спроса…
Так и хочется воскликнуть словами Филиппа Филипповича Преображенского из булгаковского «Собачьего сердца»: «,Ей-богу, я, кажется, решусь“. Никто ему не ответил на это…»
И похоже, это правда: отвечать и впрямь некому…
Генерал-фельдмаршал светлейший князь Григорий Александрович Потемкин-Таврический (1739–1791) прославился отнюдь не одной близостью к Екатерине Второй (как деликатно изволили выражаться в подобных обстоятельствах: «Он в случае» — сиречь в любовной связи с самой императрицей Екатериной Алексеевной). Светлейший князь преуспел и на другом поприще. Под его неусыпным руководством Россия не только окончательно осела на своих южных окраинах, но и приступила к их энергичному хозяйственному освоению.
В 1930 г. Херсон по семейным обстоятельствам навестил будущий советский классик Борис Лавренев. В ожидании выздоровления отца он однажды заглянул в храм, превращенный в музей антирелигиозной пропаганды.
«…За неимением сколько-нибудь серьезных экспонатов по стенам были развешаны вырезанные из старых журналов репродукции картин мастеров итальянской и голландской школ, изображающие религиозные сюжеты. Тут были Сикстинская Мадонна, Голгофа, снятие с креста, воскресение, Христос у Марии и Марфы, Мария Магдалина, вознесение, сошествие святого духа на апостолов работы Тициана, Веронезе, Рубенса, Ван Дейка и других художников. Под каждой репродукцией на неряшливых клочках бумаги были приклеены напечатанные лиловым шрифтом на машинке надписи совершенно идиотического содержания.
Я хотел уже уходить, но вдруг в глаза мне бросилась пирамидальной формы застекленная витрина, в которой лежал какой-то круглый коричневый предмет. Подойдя, я увидел, что это человеческий череп. Внизу витрины была приклеена табличка: «Череп полюбовника Катерины II Патьомкина». Я протер глаза, но видение не исчезло.