Это ли не покоренная земля?..
Неужели люди неспособны уразуметь, что за сила они? Неужели не понятно — народ все может! Неужели не понятно: все было дозволенным, поскольку народ это допускал. Неужели не понятно, что так будет всегда, поскольку народ по-другому не хочет?..
Народ был и остается господином своей судьбы. Что бы с ним ни творили, как бы ни дурили — в конечном итоге он определяет все. И о своем прошлом он знает теперь почти все. Нет неведения.
Будущее себе выбирает народ.
И в храмах отмаливает свою горькую судьбину… тоже народ.
И если столько дикой, кровавой несправедливости в его судьбе — в этом тоже его воля, народа.
Может быть, поэтому на Руси так поражающе много храмов, церквушек, часовенок?.. Надо же у кого-то просить заступничества или замаливать грехи. И такие стены возвели, и такую жизнь устроили — кроме как в церкви, некому и негде молвить простые человеческие слова…
Так зачем устраивать такую жизнь?!
Народ-Богоносец, народ — хозяин своей судьбы…
Русские песни…
Извела меня кручина,
Подколодная змея…
Догорай, гори, моя лучина,
Догорю с тобой и я.
Я и лошадь, я и бык,
Я и баба, и мужик…
Уймись, душенька,
Уймись, рученька,
Сломись, веточка,
Умри, деточка…
Пьяна я, пьяна я,
Пьяна вся моя семья,
Пьяны мои дети —
Любо поглядети…
И присказка такая — волосы дыбом встают: «Ни кола, ни двора, ни образа помолиться и ни ножа, чтобы зарезаться».
И сколько же еще таких и много горше!
Какую надо иметь историю, чтобы сложить такие песни?..
Из какого же темного, кнутового бесправия и вековой нужды глянули на нас эти песни!
И какой же грех людей такой судьбы подтолкнуть, а после принудить к несравненно более жутким испытаниям, которые уже и судьбою наречь нельзя. Одна гибель и мука.
А вы, кто имеет наглость обманывать, присваивать, терзать, давить и грести все под себя, грести… — неужели вы не сознаете, что творите с поверженным, изрыгающим кровь народом?! Неужели вы все — только жадность, только власть, только хамство и насилие?!
Кто же вы?
Кто ваши матери и отцы?
Чего заслуживаете — это вы знаете?!
«Тюрьма — исстари неотъемлемый элемент русского быта и русской культуры, — повествует в своем справочнике Жак Росси. — Она отражена в творчестве крупнейших русских писателей прошлого и настоящего. Россия не единственная страна, где виднейших мыслителей и писателей непременно бросают за решетки. Но она единственная, где в течение столетий, невзирая на войны и революционные перемены, это последовательно продолжается и поныне, в век спутников. Советский Союз немыслим без тюрем, лагерей, цензуры…»
Большевизм счел для себя все дозволенным, потому что присвоил право выступать от имени народа. И все, что делал, когда переступал черту человеческого, оправдывал благом народа, высшими интересами трудящихся.
Тюрьма уже воплощала не только замиренный народ, она выполняет отныне и чисто «воспитательную» функцию.
Вымирание, истребление ослабляют конкуренцию в обществе — это оборотная и совершенно неожиданная сторона террора. И это еще один смысл и довод в пользу террора. Для социальной группы, которая захватила власть, это имело первостепенное значение.
«Чтоб кровь не обрызгала гимнастерку».
Сталину по нутру было единообразие — это черта натур неразвитых, деспотических. Он всю Россию обрядил в форму, в ней щеголяли даже работники сберкасс. Мундир, погоны, «фрунт» — это грело Чижикова. Но он умел ставить и спектакли доброты и ласки. Он, презирающий людей…
Он накручивает патефон и слушает грамзаписи, а на круглых наклейках царапает пером «народная» или «ненародная». Так определяется судьба композитора и музыки. В общем, досуга нет — есть неусыпный надзор.
Он стравливает людей, особенно же горазд их напаивать. Пьяные несдержанны, он узнает, что они думают, а самое важное — надежны ли. Его попойки принимают унизительно-хамский характер. От необходимости пить, и пить до блевотины, не избавлен никто. Этот прием появился не сразу, а после ознакомления малограмотного диктатора с историей царствования Петра Первого.
Когда ненавидят и враждуют, на поверхность вырвется все тайное и сокровенное, как раз то, что ему и нужно.
Вкусы, его привычки, политические наставления (их нельзя назвать ни теорией, ни философией — это именно наставления; ближе всего они к воинским уставам) въедаются в души сотен миллионов людей, обращаются в естество повседневных отношений. В него исступленно верят, ему поклоняются, за него размозжат череп любому, даже младенцу. Вера эта штампует миллионы подобных ему, можно говорить, что миллионы отражений «гениального» вождя несметным количеством осколков рассеяны по Руси.
На его долю выпала убойно-страшная работа, первыми подручными в которой оказались ВЧК-МГБ. Их нынешний заместитель — КГБ — все та же тайная служба по укрощению людей во имя власти генсеков и их приближенных, сгусток зла и преступности[136]. И всем строем, почти без потерь, они дружно шагнули в «демократию» (после августа 1991-го) — а как без них на Руси? То-то, без сыска люди не могут, наипервейшее заведение…
Заслуживает внимания приветствие Исполнительного комитета Коммунистического Интернационала товарищу Сталину в 1938 г.
«…Всюду, где грозила Советской республике опасность, Ленин слал и народ звал тебя, товарищ Сталин. Послушный велению партии и зову народа, ты ушел защищать Царицын, и вместе с незабвенным Кировым ты защитил его (если бы Кирова и впрямь угробили враги партии, не Сталин — сколько же они, большевики, за одну его жизнь готовы были сгноить сотен тысяч людей, какой дикий расчет! — Ю. В.). Ты ушел в боевом содружестве с Фрунзе и Ворошиловым громить Деникина и Врангеля, и ты разгромил их…»
Вот так: пошел и разгромил…
Что ж было в таком разе брать с простого человека. Он тоже славословил вождя, но только криком одинокого петуха. Авось услышат… поднатужусь — гляди, и услышат. А это надежда: и уберечь может или ослабит тяготу жизни, а то и вообще прибытком обернется. И кукарекали миллионами голосов… Сталин!!
После смерти Сталина наступил период выученности (относительно мирный). Более или менее все будут представлять, что и как делается, то есть считать принуждение, за которым сразу пропасть, обрыв, тюрьма (а это почти то же самое, что казнь), здоровым состоянием общества. А это как раз то, к чему стремился террор, — сделать всех одного цвета, одной выученности, одной политической надежности. В таком обществе из-за страха подавления, напора кровавой дрессировки исключены нормальные чувства, прежде всего — недовольство. Эти чувства становятся просто невозможными. Общество же одобряет любые действия правительства. Не потому, что оно народное, их правительство, а потому, что общество выучено на одобрение. С детского сада, с октябрятских собраний его приучают всегда все одобрять.
Этот режим, трупно выдрессировав всех, может себе позволить властвовать без крови и массовых гонений, и властвовать, ведя войну уже с какой-то горсткой инакомыслящих… «нравственной несовместимостью отдельных людей»…
Страх правит миром — на этом стояла власть КПСС и ее вождей.
Однако события после 1985 г. доказали: террор вкупе с ленинским идеологическим террором сам по себе неспособен обеспечить покорность общества, его крепостную устойчивость, даже не крепостную (холопы все же восставали), а скотскую, ведь именно к этому состоянию вели все этапно-могильные меры по замирению народа. Оказалось, присутствует нечто, это нечто — выше страха и даже умственной отравленности, это сытость или оголодание. Получается заколдованно-неразрывный круг. Чтобы общество было надежно-покорным, следует его терроризировать, превратить в рабов-животных, но такой метод хозяйствования неспособен обеспечить пропитанием и сносным существованием эти самые толпы рабочих муравьев. Стало быть, такой труд оглупленных людей, сведенных на покорность, не может быть действен, от него надлежит отказаться, ибо общество уже пробуждается к мысли, пусть поначалу искривленной, уродливой, но мысли, которая уже живет самостоятельно, тут КГБ бессилен всех затоптать. Может — очень многих, но всех… не получается, пробовали…
Так начинает выступать самостоятельной величиной сытость — или, если угодно, степень оголодания.
Напрасно столько толкуют сейчас о Боге, религии, вере, добре. Все это призраки, все это несуществующие материи: будет сытость, ляжет хоть какое-то довольство в жизнь — и все эти духовные сущности потеряют свою значимость, отступят. Люди вновь предадутся жизни, в которой главное — инстинкты и себялюбие.
Доказательство в самой Октябрьской революции. Никто не мешал служить Богу и слышать его, верить, религия преподавалась даже в школах, а люди в какие-то месяцы забыли о Боге и всех заповедях и растоптали самое понятие о Добре и справедливости. Народ вооружился длинными ножами, и реками полилась черная кровь. А ведь этому взрыву ярости, дикости предшествовало тысячелетие веры.
Значит, это была не вера в ее истинном значении.
Значит, всегда существует и есть нечто более важное, чем вера. Что же?
Это — инстинкты самосохранения и сытости. Во всей многоли-кости их выражения. Значит, мы должны с печалью отметить, что религия не смогла преодолеть животное в людях.
Это свидетельствует об одном: вера никогда не являлась верой и не проникала глубже телесной оболочки.
Следовательно, изъяны в самой вере?
Вряд ли.
Даже совсем нет.
А в чем?
В огосударствлении религии, превращении ее в несправедливость, в то же насилие — только в этом.