Я понимал, как неосторожно и опасно вести дневники. Ведь это готовый обвинительный акт против самого себя да еще выдача своих товарищей. Они с тобой откровенны, а ты записями бесед, спорами в дневнике с их мнениями подставляешь их. Очень подробны, интресны те семь главных дневников-книг, так и не обнаруженных КГБ. Они — настоящие документы времени; я бы сказал, это уже вещи заметной общественной ценности, они уже как бы не принадлежат мне.
С начала 80-х годов я повел тот последний из главных дневников, который и составил гордый улов Лубянки. В то время я начал выдавать чистовой вариант своего романа «Тайная Россия». Я знал: если гэбэшники что-либо пронюхают о романе — не только мне конец, но и всем родным несдобровать. Что касается себя, я не обольщался: не будет в таком случае ни суда, ни лагеря. Такую книгу они простить не смогут никогда и никому. Я знал: они просто убьют меня, а убийство оформят, скажем, как гибель от разрыва сердца или какого-то удушья… Опыт у них на сей счет богатый. Поэтому последний из главных дневников я вел предельно скупо. Записи чаще всего протокольные, скучноватые, но если бы их стал читать я — дневник сразу бы заговорил. Я лишь схематично обрисовывал события. Такими записями я уже никого не мог подвести в случае своего ареста. Не исключаю, в каких-то записях, когда умирали близкие, я открывался, но опять-таки не выдавая мира друзей, связей, привязанностей — это начисто отсутствует в дневнике, но лишь в этом, последнем: я ведь писал тогда «Тайную Россию».
Из этого дневника на Лубянке ничего не узнают, кроме глубины того презрения и ненависти к ним и глубокой обиды за народ, который так и не призовет их к суду за все измывательства и продолжения измывательств. Ведь они преступны с головы до пят своим прошлым и настоящим — и ничего, продолжают делать свое дело.
В том дневнике я не раз писал, что хочу убить себя: земной смысл жизни преследовал — одно свиное хамское рыло. Вот это их должно было порадовать. Для них такое — бальзам. И еще достаточно писал о страсти к женщине…
При всей боли за утрату дневников я, однако, испытываю удовлетворение: я никого не подвел. Ибо, покуда торчит этот дом-громило на Лубянке, закона на одной шестой части земной тверди нет, это начисто исключено.
Только обстановка бесправия и беззакония, которые царят в нашей стране, дает этой организации почетное гражданство с дополнением в виде совершенной безнаказанности.
Лоб в лоб я встретился с этой благородной службой в ходе избирательной кампании весной 1989 г. Я тогда, наверное, первый в стране включил в свою программу пункт о контроле над деятельностью КГБ и о его ответственности перед законом. Это была первоочередная задача: разморозить людей, растопить леденящий ужас перед КГБ; без преодоления этого состояния, причем всем обществом, было бы невозможно движение к свободе, да и само свободное слово. Имелись в моей программе и другие сверхкрамольные (разумеется, по тем временам) пункты, например многопартийность.
Тогда данное требование воспринималось как преступление против общества. Я вел кампанию в марте, апреле, мае (я был избран после второго тура голосования). Жили мы с женой тогда на Криворожской, что возле метро «Нагорная»: крохотная однокомнатная квартирка, насквозь проеденная клопами (мы вынуждены были снимать ее, рады были и такой). Гэбэшники посещали ее, наверное, каждый день, стоило нам только уйти. Тогда-то я и столкнулся с их пониманием законности и защиты Отечества.
Я вел кампанию полубольным. Чтобы подкрепить сердце, я прибег к внутривенным вливаниям рибоксина. Данный препарат я знаю достаточно. До последних лет на этих препаратах (только в таблет-. ках) тренировалась сборная страны по тяжелой атлетике. Препарат заметно улучшает деятельность сердечно-сосудистой системы, повышая общую выносливость, или, как говорят, энергетику сердца.
Ампулы лежали в упаковке —12 штук. Первые два-три вливания в вену прошли, как и подобает, а вот последующие… Сразу же после инъекции я почувствовал чрезвычайное угнетение сердечной деятельности с такой же внезапной психической подавленностью. Препарат никак не мог дать подобной реакции. Через день повторная инъекция — и опять тот же неприятно-опасный эффект.
Мы с женой стали разглядывать ампулы. Привлекли внимание пустые ампулы самых первых инъекций. Маркировка на стекле держалась крепко, стереть пальцем ее было почти невозможно, и само стекло толстое, крепкое. А вот эти ампулы… Только коснись пальцем, и стекло остается без краски букв, а сами ампулы очень хрупкие, совсем не похожи на те, что были до сих пор.
Я передал коробку для анализа другу — он крупный химик. Выданный им анализ ошеломил! Содержимое ампул не соответствовало формуле рибоксина. Мой друг выяснил у фармакологов, что это за состав. В ампулах находился мощный депрессант с добавками.
Мы приехали, положили коробку на стол и принялись обсуждать новость. После вышли — надо было купить хлеб до закрытия магазина. Мы отсутствовали минут двадцать. Когда вернулись, упаковки с ампулами не было. Мы обыскали всю нашу крохотную квартирку: ампулы исчезли. Значит, КГБ вел постоянное прямое подслушивание всего дома, не разговора по телефону, как обычно, а всего дома. Сутками, сменяя друг друга, агенты КГБ прослушивали квартиру!
Это было прямое покушение на убийство, замаскированное под сердечный приступ, только растянутое во времени. Я получал бы вливания в вену, и эффект накапливался, пока не вызвал бы сердечный приступ, — так объяснил мне врач.
Но… не пойман — не вор, хотя я тогда же рассказал об этом журналистам. В журнале «Страна и мир», появилась соответствующая публикация. Все это было настолько дико, что не укладывалось в сознании.
Спустя полтора года КГБ выкрадет из моего дома заграничные паспорта, а после моего обращения к Председателю Верховного Совета СССР Лукьянову произойдут вещи и вовсе диковинные. При возвращении из Голландии (я выезжал на лечение легких) мне вдруг вручат те паспорта, которые я имел для поездки, а с ними и те, похищенные, которые я якобы забыл на погранпункте три месяца назад.
А после КГБ просто ограбит мой архив…
Для меня были и есть те, кто служит добровольно в КГБ, — нелюди. Для них все, кто отрицает марксизм, оспаривает власть КПСС, — лютые враги, в борьбе с ними годятся любые средства: можно подменить лекарство, можно травить легкие (как это они стали делать со мной). Можно вообще изнасиловать женщину или девочку-подростка, ограбить квартиру — и это не преступления, это они делают не с людьми, а с врагами. А враги, согласно ленинизму, не люди, на них не распространяются законы человечности, с ними можно все, иначе не будет светлого завтра.
Когда я 20 лет назад работал над книгой «Особый район Китая», среди документов мне попался отчет о работе нашего разведчика, хирурга по профессии. Он рекомендовал устранять неугодных лиц (это пациентов за границей) посредством наборов «лекарств», являющихся ядами, которые своими действиями похоже воспроизводили симптомы болезни, постепенно умерщвляя жертву. Ту жертву, которая обратится к нему за помощью. Рентгеновский аппарат он тоже рекомендовал для смертельного облучения. Я испытал потрясение, ибо знал этого человека, в детстве к нему был привязан.
Ради корыстных целей, ради господства над народом эта организация обезглавила российские народы, ведя истребительную войну против инакомыслия. Она искалечила судьбы великих художников, травила крупных писателей и просто честнейших интеллигентов, убила гениального Н. И. Вавилова.
В чинах все эти… кто отдавал приказ на пытки академика. Не сгинули те, кто бил, их не обошли щедротами, повышали в званиях и окладах…
Эта организация мучила их, избивала, бросала в тюрьмы на глумление уголовникам. Она сжигала гениальные рукописи, выталкивала в эмиграцию, изгнание одного за другим сотни, тысячи светлейших умов. Воины с Лубянки делали свое дело исправно, без промашек, да и какие могли и могут быть промашки, когда они имеют дело с беззащитными людьми, открытыми, незащищенными жилищами. Против них всегда — одиночки, а за ними — вся мощь государства с его тотальным оболваниванием печатным словом, телевидением. Они это делали до середины 80-х годов открыто. Еще в 1985 г., якобы спасая Сахарова от смерти в ходе голодовки, подвергли его пытке, вызвав непродолжительный инсульт. Тогда же мучили Ирину Ратушинскую — поэтессу цветаевской силы. Нет, после 1985 г. они не забросили свое ремесло, переключившись на полузакрытое подавление того инакомыслия, которое уже становилось реальной угрозой власти нынешних лидеров КПСС.
Можно без натяжки утверждать, что без ВЧК-КГБ партия не существовала бы.
Есть уличные эпизоды, в которых вдруг высвечивается глубина общественных сдвигов. В манифестации 24 февраля нынешнего, 1991 г. колонна шествовала к Манежной, площади на митинг. Шествие продолжалось уж никак не меньше часа. И все это время часть колонны скандировала в стены роддома, который оказался на пути демонстрантов: «Не рожайте коммунистов!»
Шли новые тысячи — и подхватывали это скандирование, так что оно не стихало возле роддома.
«Не рожайте коммунистов!»
Люди (я не пишу «все общество») отвергают диктат КПСС и право распоряжаться судьбой страны. Для них эта власть — уже чужая, враждебная. От нее постоянно исходит угроза повторения страшного прошлого.
«Не рожайте коммунистов!» Остается лишь добавить, что за ними, новорожденными коммунистами будущего, всегда будет следовать их КГБ, война которого против народа не затихает с конца семнадцатого. Менялись только вывески на фасадах этого штурмового заведения.
Я думаю, когда приспеет пора и здание на Лубянке освободится (а такая пора настанет), будет ошибкой использовать его под какие-либо учреждения, пусть самые благотворительные. Это здание должно быть разнесено по кирпичику и сгинуть, как сгинула, исчезла из сердца Парижа Бастилия — есть только белая линия на камне площади с обозначением места, где она стояла. А Бастилии нет. Ее больше не было в истории Франции.