Нас воспитывали в святой и исступленной любви и преданности армии и армейской службе. Мы пришли в этот мир, чтобы защищать Родину, мы здесь для мужества и подвига. Сталин! Партия!
В то мартовское утро 1953 г. 1-я рота (это выпускники) возвращалась из бани, что криво прилепилась к дальнему скату Глебычева оврага. Ровно раз в неделю нас поднимали в пять, чтобы мы успевали строем пройти в баню, помыться, облачиться в чистое белье и строем вернуться к завтраку. Распорядок в училище выдерживался неукоснительно. Оттепель превратила снег в кашу. Синел рассвет, когда, покачиваясь, распахнулись высокие чугунные врата училища и мы вступили во двор — каждая его подробность до боли знакома и близка. Бросился в глаза свет: были непривычно освещены все этажи ротных помещений. Не успели мы пройти в само здание, как по колонне понеслось: «Сталин тяжело болен!! Передают информационный бюллетень о состоянии здоровья!! Сталин!!!»
О награждении члена Президиума и члена Реввоенсовета Юж-фронта тов. И. В. Сталина орденом «Красного Знамени».
Ноябрь 1919 г.
«В минуту смертельной опасности, когда окруженная со всех сторон тесным кольцом врагов Советская власть отражала удары неприятеля; в минуту, когда враги Рабоче-Крестьянской Революции в июле 1919 года подступали к Красному Питеру и уже овладели Красной Горкой, в этот тяжелый для Советской России час, назначенный Президиумом ВЦИК на боевой пост Иосиф Виссарионович Джугашвили (Сталин) своей энергией и неутомимой работой сумел сплотить дрогнувшие ряды Красной Армии.
Будучи сам в районе боевой линии, он под боевым огнем, личным примером воодушевлял ряды борющихся за Советскую Республику.
В ознаменование всех заслуг по обороне Петрограда, а также самоотверженной его дальнейшей работы на Южном фронте, Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет постановил наградить И. В. Джугашвили (Сталина) орденом «Красного Знамени».
Это был первый орден, первое отличие будущего владыки России.
27 февраля Сталин смотрел «Лебединое озеро». В ложе Большого театра он, отгороженный от зала, наслаждается зрелищем в одиночестве.
28 февраля он принимал гостей: Берия, Маленков[148], Хрущев, Булганин. После смотрели кинофильм.
Первого марта (воскресенье) на дежурство по охране и обслуживанию «ближней» дачи Сталина вступили подполковник Старостин (старший наряда), подполковник Туков и майор Рыбин.
За гардеробом Сталина присматривала Матрена Бутусова — подшивала пуговки, гладила вещи…
Первого марта около шести вечера в Малом зале дачи зажегся свет, но вызова не последовало.
Погодя прибыла служебная почта. Ее подполковник Старостин обязан вручить. Твердым шагом он направился в дом к Сталину.
По воспоминаниям охраны, Сталин любил, чтобы шаг у офицеров был не лакейский, а твердый, четкий.
Когда подполковник Старостин после стука твердо вошел в дом, он обнаружил Сталина в белье, приваленным боком к столу, без сознания… Была вызвана охрана. Сталина отнесли на диван. Он был изрядно остывший, очевидно пролежав уже немало без одежды.
Подполковник Старостин позвонил Берии — того нет. Он позвонил Маленкову, тот: «Позвоните Берии». И вскоре звонок от Берии: «Что у вас там?» После доклада подполковника Старостина распорядился в трубку: «О болезни Сталина никому не звонить и никому не сообщать».
Через несколько часов (уже наступило 2 марта) приехали наконец Берия и Маленков. Посмотрели на Сталина и уехали. Причем в покои Сталина Маленков вступил, сняв ботинки, в носках.
Сцена эпическая: второй человек в государстве без ботинок (ботинки в руках) на цыпочках крадется к постели поверженного Хозяина. Рядом грузно, но тоже с осторожностью шагает истинная тень Хозяина — Лаврентий Павлович.
Уверенности у обоих нет: вдруг Хозяин очнется…
Не очнулся.
Медицинская помощь не последовала. Это, безусловно, не забывчивость.
Сталин один, в заброшенности хрипит на старом, продавленном диване. Еще час, еще, еще…
В семь тридцать объявился Хрущев. Этот не стал снимать ботинки. Подъезжают остальные члены политбюро.
А помощи все нет.
Лишь около девяти утра прибывают врачи. Страх перед диктатором настолько велик (пусть диктатор без сознания и недвижен) — никто из них не смеет ножницами спороть белье. Это делает охранник.
Таким образом, помощь поверженному мозговым ударом диктатору не оказывалась свыше 12 часов. Какие тут сомнения — конечно же, намеренно.
О последней встрече с отцом Светлана Аллилуева рассказывает:
«И потом я была у него 21 декабря 1952 года, в день, когда ему исполнилось семьдесят три года (как мы теперь знаем, в действительности исполнилось семьдесят четыре. — Ю. В.). Тогда я и видела его в последний раз.
Он плохо выглядел в тот день. По-видимому, он чувствовал признаки болезни, может быть гипертонии, — так как неожиданно бросил курить, и очень гордился этим — курил он, наверное, не меньше пятидесяти лет. Очевидно, он ощущал повышенное давление, но врачей не было. Виноградов был арестован, а больше он никому не доверял и никого не подпускал к себе близко. Он принимал сам какие-то пилюли, капал в стакан с водой несколько капель йода — откуда-то брал он сам эти фельдшерские рецепты; но он сам же делал недопустимое: через два месяца, за сутки до удара, он был в бане (построенной у него на даче в отдельном домике) и парился там, по своей старой сибирской привычке. Ни один врач не разрешил бы этого, но врачей не было…
И вот я у него последний раз… у него красный цвет лица, хотя он обычно был всегда бледен (очевидно, было уже сильно повышенное давление). Но он, как всегда, пьет маленькими глотками грузинское вино — слабое, легкое, ароматное…
Когда я уходила, отец отозвал меня в сторону и дал мне деньги. Он стал делать так в последние годы, после реформы 1947 года, отменившей бесплатное содержание семей Политбюро. До сих пор я существовала вообще без денег…
А он не знал ни счета современным деньгам, ни вообще сколько что стоит — он жил своим дореволюционным представлением, что сто рублей — это колоссальная сумма. И когда он давал мне две-три тысячи рублей (это приблизительно одна хорошая зарплата инженера. — Ю. В.) — неведомо, на месяц, на полгода или на две недели, — то считал, что дает миллион…
Вся его зарплата ежемесячно складывалась в пакетах у него на столе… Денег он сам не тратил, их некуда и не на что было ему тратить. Весь его быт, дачи, дома, прислуга, питание, одежда — все это оплачивалось государством»[149].
Светлана Аллилуева рисует картинку из того дня — дня смерти Сталина:
«Пришли проститься прислуга, охрана. Вот где было истинное чувство, искренняя печаль…
Все эти люди, служившие у отца, любили его. Он не был капризен в быту — наоборот, он был непритязателен, прост и приветлив с прислугой… Прислуга… не могла пожаловаться ни на самодурство, ни на жестокость — наоборот, часто просили у него помочь в чем-либо, и никогда не получали отказа…
Никто здесь не считал его ни богом, ни сверхчеловеком, ни гением, ни злодеем — его любили и уважали за самые обыкновенные человеческие качества, о которых прислуга судит всегда безошибочно».
Брошенным, отчасти ошельмованным и преданным уходил в мир иной Ленин.
Брошенный ближайшим окружением, ненавидимый им (за исключением, пожалуй, Молотова), уходил в тот мир и Сталин.
Не случайны эти предательства и поругания у еще не остывших тел властителей. И дело отнюдь не только в свойственной людям борьбе за власть. Неправедные законы их бытия, насилие, которое сопутствовало их власти и жизни вообще, предполагали именно такого рода погибель. Другой она не могла быть в силу самой природы вещей.
Я повторю опять притчу, которой поклоняюсь всю жизнь: не могут существовать сами по себе, независимо, по отдельности листья, ветки, корни, ствол… Всегда есть дерево во всем своём единстве и невозможности раздельного бытия.
И еще. Так сказать, на посошок.
Маршал Советского Союза Батицкий арестовал Берию, а после и расстрелял (тогда Батицкий был генерал-полковником). Павел Федорович по долгу службы присутствовал на заседаниях трибунала. Однажды он рассказал мне о том, что делал Берия после похорон Сталина. Вечером, покончив с делами, он закатил роскошный ужин на троих… само собой, в своем особняке. Лаврентий Павлович отнюдь не тужил после своей печально-грозной речи с трибуны мавзолея («кто не слеп — тот…» — речь эта звучала с выраженным грузинским акцентом). Трапезу с ним разделили две красивые юные женщины. После, раздеваясь с ними и ложась в постель, он произнес с издевательским пафосом: «Сталин умер, но дело его живет!»
Тогда, при жизни Сталина, по стране писали (один из самых расхожих лозунгов на красном полотнище): «Ленин умер, но дело его живет». Берия издевательски передернул лозунг.
Это показала на заседании трибунала одна из тех особ, кстати уже не раз разделявшая ложе с самым страшным человеком страны… да, пожалуй, не страны, а всего тогдашнего света. Миллионами гнили за решетками и проволокой лагерей его «подопечные»… И не только гнили: Лаврентий Павлович, будучи первоклассным стрелком, не давал руке отвыкать. Наезжая в Сухановку, сам дырявил голову им же осужденной жертве. В едином лице: закон, суд и исполнительная власть — великое достижение Октября. А помните, с таких, как Семен Григорьевич Чудновский, это завязывалось и входило в жизнь?..
21 декабря 1959 г. Уинстон Черчилль произнес в палате общин речь в честь 80-летия Сталина.
«…Сталин произвел на нас величайшее впечатление. Он обладал глубокой, лишенной всякой паники, логически осмысленной мудростью. Он был непобедимым мастером находить в трудные моменты пути вьгхода из самого безвыходного положения. Кроме того, Сталин в самые критические моменты, а также в моменты торжества был одинаково сдержан и никогда не поддавался иллюзиям. Он был необычайно сложной личностью. Он создал и подчинил себе огромную империю. Это был человек, который своего врага уничтожал своим же врагом. Сталин был величайшим, не имеющим себе равного в мире диктатором, который принял Россию с сохой и оставил ее с атомным вооружением.