Что ж, история, народ таких людей не забывают».
Подобный панегирик более чем удивителен. Ведь Черчилль превосходно знал, с кем и какой системой он имеет дело и чем обеспечены успехи Сталина. И после этого восхищаться, по сути дела, тем необъятным океаном крови, пролитой тираном.
Обратимся к речи Черчилля, произнесенной по Би-би-си в девять вечера 22 июня 1941 г. — в этот день Гитлер обрушился на Советский Союз.
«Нацистскому режиму присущи худшие черты коммунизма. У него нет никаких устоев и принципов, кроме алчности и стремления к расовому господству. По своей жестокости и яростной агрессивности он превосходит все формы человеческой испорченности. За последние 25 лет никто не был более последовательным противником коммунизма, чем я. Я не возьму обратно ни одного слова, которое я сказал о нем…»
Не сомневаюсь, знай Черчилль все о нашей системе, он, безусловно, поставил бы большевизм на недосягаемо первое место по преступной чудовищности и людоедству. Но может быть, и тогда все равно произнес бы похвальное слово?..
«Что ж, история, народ таких людей не забывают».
Мы не забудем — это точно.
Можно строить это самое величие государства («принял Россию с сохой и оставил ее с атомным вооружением») не на костях, черепах и бесправии, упиваясь своей безмерной властью и трепетом, согнутыми спинами, холопским лепетом. Новая история дает множество подобных примеров. На карте мира десятки государств, могущество и процветание которых созданы не диктаторами и истреблением своих народов.
Сталин упивался неограниченной тиранической властью.
Лучшей эпитафией на могиле Сталину могут быть слова Берии — его верного пса-людоеда. Берия прокричал их кинорежиссеру Михаилу Чиаурели (он снял несколько грандиозных фильмов о «великом вожде») месяц спустя после гибели Сталина:
«Забудь об этом сукином сыне! Сталин был негодяем, мерзавцем, тираном! Он всех нас держал в страхе. Кровопийца! Он весь народ угнетал страхом! Только в этом была его сила. К счастью, мы от него избавились[150]. Царство небесное этому гаду!»
Кому другому не знать того, что почти в истерике вылаивал этот самый близкий Сталину человек, тем более одной грузинской крови. Он знал о Сталине все, и столько, и такое, о чем достопочтенный сэр Уинстон и не догадывался, что не могло ему прибредиться даже в самой злой горячке. Очень удобно наблюдать кровавый фарс из первого ряда театра, все время осознавая, что ты всего лишь зритель, ты сейчас вернешься в уют и покой сытой, устроенной жизни.
Но если бы это был только спектакль!..
В одну из ночей 1961 г. — вскоре после XXII съезда КПСС — сержант Берлев[151] и солдат (оба из кремлевского полка) вырыли могилу у кремлевской стены. Саркофаг с телом Сталина открыли. Другой солдат срезал погоны генералиссимуса, золотые пуговицы и звезды Героя (Социалистического Труда и Советского Союза).
Анастас Иванович Микоян отказался войти в мавзолей и проститься с тем, с кем прошел бок о бок (более трех десятков лет) через революцию, террор и Отечественную войну: небрежно махнул рукой и отвернулся. Микоян являлся членом президиума ЦК КПСС и первым заместителем председателя Совета Министров СССР, к тому времени один из старейших партийных деятелей.
На захоронение не были приглашены ни дальние, ни близкие родственники Сталина. Несколько солдат подняли саркофаг, вынесли и опустили в могилу. Наблюдали за процедурой комендант мавзолея и офицеры кремлевского полка — того самого, личный состав которого нес охранную службу на посту № 1 — у входа в мавзолей. И зарыли Сталина.
Той же ночью имя «Сталин» на мавзолее заложили древесностружечной плитой и закрыли клеенкой под цвет мрамора.
О последних годах Василия Сталина расскажет в книге воспоминаний Александр Николаевич Шелепин, в прошлом — первый секретарь сталинского ЦК ВЛКСМ (у меня хранится Почетная грамота ЦК ВЛКСМ за отличное окончание саратовского Суворовского военного училища в достопамятном 1953 г. с подписью-клише «железного Шурика» — так звали Шелепина в 60-е годы, разумеется за глаза), потом — председатель КГБ (чьим почетным поднадзорным я состою не один десяток лет) и, наконец, член всемогущего политбюро ЦК КПСС времен Брежнева.
«Пожалуй, самым тяжким для меня в чисто человеческом плане было поручение заняться судьбой Василия Сталина — сына И. В. Сталина, который сидел в тюрьме, — рассказывает Шелепин, в ту пору председатель КГБ. — Как-то Хрущев задал мне вопрос: «А как чувствует и ведет себя Василий Сталин? Может, его освободить (хорошо устроились: можем посадить, можем освободить, а суд и законы? — Ю. В.). Поговорите с ним сами и посоветуйтесь об этом со Светланой — дочерью Сталина». Москвичам Василий был известен как алкоголик, развратник, допускавший хулиганские действия. Когда мы встретились с ним, он поклялся, что будет вести себя достойно. Посоветовался и со Светланой, задал ей вопрос: «Как вы смотрите на то, чтобы освободить Василия из тюрьмы?» Она сказала: «Если вы со мной советуетесь и хотите знать мое мнение, то скажу откровенно: я бы его из тюрьмы не освобождала». О беседах с Василием и Светланой доложили Хрущеву. Выслушав меня, он сказал: «Я за то, чтобы его освободить» — и попросил узнать мнение членов Президиума ЦК. Если они поддержат это, то привезти Василия к нему в Кремль. Все высказались за его освобождение.
На другой день его привезли к Хрущеву. Я присутствовал на этой встрече. Василий, войдя в кабинет, бухнулся ему в ноги и умолял выпустить на волю. Хрущев подошел к нему, поднял с пола, обнял и заплакал, приговаривая: «Вася, Васенька, мой дорогой, ведь я тебя еще в люльке качал». Затем сказал ему, что из тюрьмы он будет освобожден, но чтобы он, Василий, вел себя хорошо. Вскоре решением суда (это самое пресловутое «телефонное право». — Ю. В.) его освободили из тюрьмы.
Однако уже на второй день откуда-то появились дружки и организовали пир в честь освобождения. Опьянев, он сел за руль автомобиля и на огромной скорости сбил пешехода. Доложил об этом Хрущеву. Он страшно разгневался. Решено было положить Василия в больницу. А подлечив, отправили его в Казань, где он вновь впал в беспробудное пьянство, от которого вскоре и скончался».
О смерти Василия Иосифовича первой поведала его сестра в книге «Двадцать писем к другу».
«Срок окончился не полностью (Военная коллегия приговорила его к 8 годам тюремного заключения летом или осенью 1954 г. — Ю. В.); весной 1961 года его все-таки отпустили из лефортовской тюрьмы по состоянию здоровья. У него были больная печень, язва желудка и полное истощение всего организма — он всю жизнь ничего не ел, а только заливал свой желудок водкой…
Его отпустили снова, но уже на более жестких условиях… Ему разрешили жить, где он захочет, — только не в Москве (и не в Грузии…). Он выбрал почему-то Казань и уехал туда со случайной женщиной, медсестрой Машей, оказавшейся возле него в больнице…
В Казани ему дали однокомнатную квартиру, он получал пенсию, как генерал в отставке, но он был совершенно сломлен и физически и духовно. 19 марта 1962 года он умер, не приходя в сознание, после попойки с какими-то грузинами. Вскрытие обнаружило полнейшее разрушение организма алкоголем. Ему был лишь сорок один год».
Но у Сталина был и другой сын — Яков Иосифович (от первого брака). Он погиб героически, выдержав все мучения в гитлеровском застенке, — не стал предателем. Вечная ему память.
У российской интеллигенции постепенно обозначилось три подхода к преодолению кризиса.
Первый — обращение к Богу. Это — непротивленчество и уход во всепрощенчество, созерцательность, сострадание к ближнему и, как следствие, отрицание внешней жизни, то есть всей громады беды, которая все прочнее налезает на народ. Этот путь можно было бы поименовать созидательным, исповедуй народ, общество в равной степени хотя бы схожие принципы. Такая позиция уступает поле жизни власти тьмы и зла. «Розы против стали» тут оборачиваются сдачей поля жизни самому махровому злу.
Второй — это намерение покарать и одолеть зло. Попытка противостоять злу злом — так это определили бы все, кто исповедует веру в Творца. И верно, зло злом не исправишь, но и от зла спасения на земле нет. Зло нагло попирает жизнь. Это заставляет таких, как Варлаам Шаламов, утверждать (как итог всей жизни — революции, голода, арестов, лагерей, писательства), что весь опыт отечественной гуманистической литературы доказал: ее значение (как и культуры вообще) в борьбе со злом равно нулю. Шаламов и писал, и повторял: любой расстрел 1937 г. может быть повторен когда угодно.
Я добавлю: и никто не отзовется, разве поставят в какой-нибудь заметке (ежели такая еще проскочит) восклицательный знак (даже не два) при сообщении о расправе.
И Шаламов в свинцово-никелевой оболочке строк-пуль строит вывод: пером эту действительность не выскребешь и не изменишь. Мир волков, зло, тьму можно образумить только силой. Не за перо следует браться, а за оружие. И восклицает: клянусь до самой смерти мстить этим подлым сукам!
Подлые суки — это те, кто распял Россию после 1917 г., поправ все святое. Для Шаламова это большевизм, ВЧК-КГБ и неоглядная свора воспитанных ими нелюдей-волков.
И третий подход — это совершенное неверие в народ, физические и духовные силы которого, безусловно, подточены, если вообще не исчерпаны. У народа с такой горько-надрывной историей нет сил даже для борьбы во имя выживания, он уже неспособен созидать, бороться со злом, у него нет будущего, ему грозит утрата государственности — и интеллигенция отступает, уходит в эмиграцию. А народ тащится с сумой в неизвестность.
Остальная же интеллигенция пополняет оба враждующих стана общества.
Не уберегли Россию.
«Борьба, ожесточенная до звериной злобы».
Варлаам Тихонович в 70-е годы повторял: я никогда не забуду зла, причиненного ими России. Лицо его, измученно-худое, всегда бледное, окаменело в судороге страдания. О нем вспоминали зэки: огромный, худой, с замкнутыми устами. Огромный — ростом тянул за 190 см.