На 1 января 1993 г. известны около 400 документов, свидетельствующих о финансировании Германией революционной деятельности большевистской партии. По данным документам общая сумма, отпущенная Ленину, составляет один миллиард марок.
Ганецкого Ленин ценил чрезвычайно (сколько я ни искал — ни разу не высказался о нем даже с тенью осуждения, вообще никогда — это для Ленина и по тем временам редкость великая, скорее даже полное исключение). Словом, доверял, как себе, — и должности, которые занимал Яков Станиславович после октябрьского полымя, тому свидетельство.
А немцы эту связь замуровали — крепче, замковей, глуше и не замуруешь, поскольку от нее, этой связи, след прямо вел в нижнюю комнату Ипатьевского особняка, а это напоминание чуткая душа Вильгельма Гогенцоллерна, бывшего властителя Германской империи, вынести не могла. И посему всё пожгли, всё попрятали, всё затерли. Так, случайные бумажонки завалялись… Потому что Вильгельм Гогенцоллерн не мог на миллионы золотых рублей устроить убийство своего русского родственника, его германской жены и их детей полугерманской крови. Такое с совестью Вильгельма просто «несовместно» — вот и растворились, убрались в землю, канули в небытие всякие вообще свидетельства вместе с кровью Романовых. И, как говорится, сосите лапу, историки!
Но есть еще одна маленькая новость, ну самый пустяк.
При жгучей ненависти Ленина к врагам жить их детям в советской стране в эпоху разнузданного сталинского террора, какого-то органического презрения в людям не представлялось возможным. Это категорически исключалось. Их не только не пустили бы через границу — их как близких семейству Троцкого тем более изничтожили бы на месте, а то и выкрали бы, дабы держать в бессрочной ссылке. А с сыном Парвуса все вопреки логике (и это тоже заставляет серьезно задуматься). Его сын (Евгений Гнедин) не только оказывается в СССР, но и в самые вулканические годы сталинского террора будет заведовать отделом печати Наркомата иностранных дел. Его перу принадлежит книга «Лабиринт» — это о советской дипломатии середины и конца 30-х годов. И ведь что удивительно — Гнедин дожил до самых преклонных лет. И это-то с такой «убийственной» родословной! Фактически семейство Троцкого подверглось поголовному истреблению. Все дети «врагов народа», что называется, доходили в детских колониях, не говоря уже о взрослых отпрысках — те ложились вместе с родителями, исключений не обнаруживается. А Евгений Александрович Гнедин — на столь ответственном посту! Ведь тогда ответ на каждый пункт анкеты высвечивался под микроскопом. Полчища «товарищей» с Лубянки только этим и промышляли. А тут служба, да где — в наглухо повязанном с иностранцами ведомстве!
Никто ничего здесь не поймет без разъяснений самого Евгения Александровича, хотя некоторые, и очень важные, выводы напрашиваются сами.
Вот такая маленькая новость, просто с ноготок новость.
Сообщение о Гнедине имеется в работе немецкого историка Ингеборы Фляйшхауэр «Пакт Гитлер — Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938–1939».
Гнедин (Парвус-Гельфанд-младший) все же был арестован в начале 1939 г. — почти одновременно с группой высокопоставленных советских дипломатов еврейского происхождения. Сталин мастерил процесс над бывшим наркомом иностранных дел М. М. Литвиновым-Финкельштейном (1876–1951). Большевизм открывал новую страницу в своей истории — антисемитскую. Однако мгновенно меняющаяся обстановка в канун Великой Отечественной войны заставила Сталина пересмотреть планы. К их претворению он приступит в последние годы своей жизни.
Но уже только один арест кремлевских врачей (почти все евреи) вызовет за рубежом бурю протестов. Эта кампания возмущения возьмет новую силу теперь уже у нас и после XX съезда КПСС.
Мучить и убивать недопустимо вообще. Это главное установление в жизни людей. Это то, за что шла тысячелетняя борьба и что вошло незыблемыми законами в жизнь человечества.
Но почему мир откликнулся болью только на насилия над советскими евреями?
Что истребляли русских десятками миллионов аж с самого семнадцатого, казалось вполне уместным и даже естественным (чем меньше русских на свете, тем лучше). И это ровным счетом никого не беспокоило. И взаправду, экая невидаль! Русских валили без всяких возражений «мировой общественности» — валили без жалости, при общем постыдном молчании. Вот и вся правда о страсти народов к справедливости…
После окончания мировой войны для сближения советской России и веймарской Германии появились веские причины.
В марте 1923 г. уже умирающий Ленин в статье «Лучше меньше, да лучше» пишет:
«Система международных отношений сложилась теперь такая, что в Европе одно из государств порабощено государствами-победителями — это Германия… Все капиталистические державы так называемого Запада клюют ее и не дают ей подняться».
Проводником данной политики становится граф Брокдорф-Ранцау. Он подчеркивал, что задачи именно германского посольства в Москве имеют «ярко выраженный хозяйственный характер и без позитивного выполнения этих задач не могут быть достигнуты поставленные политические цели».
В личной жизни графа выделяла совершенная непохожесть не только на людей своего круга, но и на своих коллег дипломатов. На службу в Москву граф пригласил своих людей. Свою резиденцию в Обуховском переулке он украсил произведениями искусства и никогда не покидал ее, даже летом в жару. Именно в этом особняке проходили беседы германского посла и Чичерина. Посол передвигался только в автомобиле, и злые языки утверждали, что за все время службы в Москве он не сделал ни одного шага вне автомобиля. В свой особняк он перевел даже шифровальное бюро и никогда не прибегал к услугам других сотрудников посольства, презрительно не замечая их. За шесть лет службы в Москре он ни разу не посетил здание германского посольства. Он отменно стрелял, фехтовал, но не любил охоту, решительно отвергая убийство безоружных существ.
За годы жизни в Петербурге в начале века и за время службы послом в Москве он не научился русскому языку.
9 января 1924 г. Чичерин пишет Ранцау:
«Высокоуважаемый господин посол, сегодня я позволю себе обратиться к Вам с особой просьбой о том, чтобы обеспечить дальнейшее нахождение проф. Фёрстера в Москве. В то время как здоровье тов. Ленина совершенно неожиданно быстро улучшается, а единственным действительным руководителем его врачебного наблюдения является проф. Фёрстер, пребывание последнего в Москве оказывается совершенно необходимым. Чрезвычайная важность этого дела очевидна. Я прошу Вас, господин посол, совершенно особо предпринять необходимые для этого шаги».
На другой день после кончины Ленина Ранцау писал в Берлин, что протокольный отдел НКИД СССР просил его взять на себя переговоры с дипкорпусом относительно церемонии соболезнования. При этом Ранцау подчеркнул, что просьба обращена к нему, «хотя я и не дуайен». Германский посол добивался того, чтобы члены дипкорпуса как представители глав своих правительств следовали в похоронной процессии непосредственно за членами советского правительства (см. статью А. А. Ахтмазяна «Профили рапалльской дипломатии» в журнале «Вопросы истории», 1974, № 12).
В конце 1927 г. Ранцау известил брата об ухудшении своего здоровья: у него появились необратимые нарушения речи. В июле 1928 г. он выезжает в Берлин. Диагноз врачей — рак горла. Ранцау до последней минуты сохранял ясность мышления.
За несколько дней до смерти, сидя в кресле, он говорит брату: «Я умираю охотно, потому что не достиг ничего, чего хотел».
Накануне смерти он до глубокой ночи читает и пишет за письменным столом. Затем по старой привычке спит до часу дня. В два часа пополудни он говорит брату: «Мне думается, что сегодня вечером мы расстанемся».
Германская сторона скрывала финансовую связь с Лениным и большевиками в годы мировой войны и в период между Февральской и Октябрьской революциями, как мне представляется, по одной-единственной причине: Ленин и его соратники погубили царскую семью. Для Вильгельма Второго это создавало невыносимое положение. Получалось, он, германский кайзер, отыскал убийц и они, большевики, убили царя (его, кайзера, родственника), царицу (немецкую принцессу) с детьми. На Вильгельма падала страшная вина — как бы соучастие в убийстве родственника и его детей. И немцы как могли скрывали этот факт связи с Лениным, уничтожив какие бы то ни было документы, однако кое-что все же уцелело. Ведь еще весной и летом семнадцатого года разведка Антанты нащупала запрятанные связи Германии с русской революцией. О связи Ленина с немцами рассказал Керенскому французский министр-социалист Альбер Тома во время визита в Россию.
Иначе не объяснить происхождение тех огромных средств, которые были истрачены большевиками на массовую пропаганду и агитацию после Февраля 1917 г. Размах пропаганды и агитации оказался настолько велик — объяснить его какими-либо частными пожертвования или «эксами» не представляется возможным. На данные средства строилась не только печатная работа партии, но и вся ее деятельность в то время. Ведь по Ленину — этично все, что может послужить делу революции. А мировая революция все уравняет.
Правда требует признать Октябрьскую революцию волей народа. В тот исторический миг она явилась ответом на устремления большинства простого люда бывшей Российской империи. Этот миг подготавливался энергией и талантом Ленина, совершил же переворот народ.
«Важно понять, что с самого начала революция в России была революцией народа, — писал Брюс Локкарт. — С первого момента ее ни Дума, ни интеллигенция ни в коей мере не контролировали положение. Кроме того, эта революция была революцией за землю, за хлеб и за мир, и в первую очередь — за мир. Керенский пал именно потому, что он не собирался заключать мир. Ленин пришел к власти именно потому, что обещал прекратить войну».
Ленин пообещал — и народ повернул за ним.
«Мы не можем не считаться с тем, что власть большевистская все же власть, „помазанная народным безумием"», — говорил лидер эссеров Чернов.