В этом Отечестве можно поносить Сталина и вообще любого генсека, но Ленина — не «моги». Это понятно: без утопии Ленина уже вообще все — одно безобразие, никакого человеколюбия, один террор и нужда.
Поэтому все, кто честят Сталина и других генсеков, — это люди безусловно стоящие, патриоты. А вот ежели на Ленина тебя заносит и видишь в нем корень зла, то ты уже злодей.
Старый эсер говорил мне в 1961 г. о Ленине и победе большевиков: «Они победили, потому что всё и всем обещали… а потом ничего не стали выполнять. Им поверили, а они и не собирались выполнять. Им надо было пробиться к власти — не было того, чего бы они не наобещали. Изнанкой революции была совершенная безнравственность».
В полку, где служил Оськин, насчитывалось приблизительно 60 офицеров; шестеро или семеро из них (старых кадровых) сразу повели себя контрреволюционно, к ним примкнули и несколько молодых офицеров. Все же остальное офицерство приняло революцию, и приняло горячо, с верой. Безусловно, какая-то часть его заняла выжидательную позицию, но таких были единицы. В общем же, свыше двух третей офицеров одобряли свержение монархии. Так было в марте — апреле 1917 г., еще до преследований и убийств офицеров.
Данные полностью согласуются с воспоминаниями Виктора Шкловского — русского советского писателя, участника этих событий.
Летом 1917 г. Виктор Борисович Шкловский руководил армейским комитетом Восьмой армии Юго-Западного фронта, которой поначалу командовал знаменитый Брусилов, после — Каледин, атаман Войска Донского, а за ним Корнилов — будущий зачинатель белого движения; в этой же армии командиром бригады начал войну и генерал Деникин.
Комиссарская степень ставила эсера Шкловского вровень с командующим армией.
После Виктор Борисович оказался комиссаром так называемой Персидской армии, то есть русских соединений, которые действовали против Турции через Персию (Иран).
Виктор Борисович знал солдата и вообще фронт. Свои воспоминания складывал не понаслышке, а были они живой, кровоточащей памятью участника. Он дважды был ранен, сначала пулей в живот, а позже, будучи инструктором подрывного дела, осколками снаряда.
Виктор Борисович умер глубоким стариком 5 декабря 1984 г. Примечательно, что в некрологе, напечатанном центральными газетами, вообще не называется его книга воспоминаний «Сентиментальное путешествие» — одна из капитальных работ писателя.
В этих воспоминаниях, имеющих подзаголовок «Революция и фронт», Виктор Борисович писал:
«Судьба нашего офицерства глубоко трагична. Это не были дети буржуазии и помещиков, по крайней мере в своей главной массе. Офицерство почти равнялось по своему качественному и количественному составу всему тому количеству хоть немного грамотных людей, которое было в России. Все, кого можно было произвести в офицеры, были произведены. Хороши или плохи были эти люди — других не было и следовало беречь их. Грамотный человек не в офицерском мундире был редкостью, писарь — драгоценностью. Иногда приходил громадный эшелон, и в нем не было ни одного грамотного человека, так что некому было прочесть список…
У России скривлены кости. Кости были скривлены и у русского офицерства. Навыки России, походка ее мыслей были им понятны. Но революцию они приняли радостно. Война тоже измучила их. Империалистические планы не туманили в окопах и у окопов никого, даже генералов. Но армия, гибель ее застилала весь горизонт. Нужно было спасать, нужно было жертвовать, нужно было надрываться: таких было много… Мы сами не сумели привязать этих измученных войной людей, способных на веру в революцию, способных на жертву, как это они доказали не раз. Такова была судьба всех грамотных русских, имеющих несчастье попасть на ту черту, где кровавой пеной пенилось море — Россия…»
Офицер не разбирался в тонкостях социал-демократического отношения к войнам. Он четко нес одно: армия и он, офицер, созданы для защиты Отечества. Долг офицера — сражаться, не допускать врага на родную землю. И не только сражаться, но и делать все для сохранения боеспособности армии, ибо, пока есть армия, государство существует.
Здесь сразу обозначилась основа расхождения офицерства и большевиков.
Между тем расправы над офицерами входили в быт страны еще до Октября 1917 г. Оськин свидетельствует:
«…Газеты столько раз сообщали о массовом избиении офицеров в Петрограде, Москве и других городах, особенно старших генералов…»
Антивоенная пропаганда Ленина и большевиков, их стремление разложить армию как единственную силу, преграждающую им путь к захвату власти, организация травли офицерства как классового противника, а после и их убийства, погромы — в итоге это не могло не сказаться на настроении этих самых, единственно грамотных людей в России.
К лету 1917 г. германские войска захватили обширные пространства бывшей Российской империи. Подрывать в этих условиях боевую мощь Вооруженных Сил представлялось образованной части русского общества прямым предательством. Именно тогда и зарождается «миф» о Ленине — «шпионе германского Генерального штаба».
Об этом «мифе» все тот же генерал Гофман пишет:
«Разложение, которое русская революция внесла в ряды армии, мы стремились еще больше углубить путем пропаганды… Немцы, находившиеся с Россией в состоянии войны, имели полное право предпринять все меры для того, чтобы разложить вражескую армию, поскольку русская революция не оправдала наших надежд на заключение мира (имеется в виду Февральская революция 1917 г. — Ю. В.)… Точно так же, как мы направляли против русских окопов ураганный огонь, точно так же, как мы отравляли их ядовитыми газами, мы имели также полное право использовать против них все средства пропаганды, в том числе и провоз Ленина через германскую территорию…»[19]
Немцы ценили Ленина по-своему: как ураганный артиллерийский огонь и ядовитые газы…
14 апреля 1917 г. по пути в Россию Ленин отправляет телеграмму Карпинскому в Женеву: «Германское правительство лояльно охраняло экстерриториальность нашего вагона. Едем дальше…» [20]
Еще бы не охранять! Да этот вагон целых армий стоит, да что там армий — опасней самого ядовитого газа.
«Едем дальше…»
Грамотным людям России, да и не только им, казалось невероятным в подобных условиях действовать заодно с ленинцами — по существу, заодно с врагом. Во всяком случае, именно таковой выглядела внешняя сторона событий.
Народ же потянулся к Ленину. Народ отказывался быть серой скотиной, которую гонят на убой ради мошны и благоденствий больших и малых господ. Большевики эти настроения выявили четко. Об освобождении же захваченных земель и защите других как-то никто не думал: пусть там люди сами с немцами да австрийцами разбираются…
Особенно эти настроения проявились и стали определять ход событий после Октября 1917 г., и прежде всего — Брест-Литовского соглашения с Германией.
Россия лежала перед врагом.
20 февраля 1918 г. Гофман записывает в дневник:
«Свинства в русской армии гораздо больше, чем мы предполагали. Сражаться больше никто не хочет. Вчера один лейтенант и шестеро солдат взяли в плен 600 казаков. Сотни пушек, автомобилей, локомотивов, вагонов, несколько тысяч пленных, дюжины дивизионных штабов захвачены без всякой борьбы…»
Запись 21 февраля:
«Наше наступление продолжается. Вчера мы со стороны островов подошли по льду к Эстляндии. Большевики удирают. До вчерашнего вечера взято свыше 1500 пушек…»
Оськин вспоминает о тех же днях:
«На улице (Петрограда. — Ю. В.) мне бросились в глаза, расклеенные на каждом столбике, на каждой будке и на стенах домов в большом количестве воззвания Совнаркома: «Социалистическое Отечество в опасности…» Пять — семь дней форсированного марша немецких войск — и Петроград станет ареной непосредственной борьбы. Отпора с нашей стороны ждать нельзя. Армия деморализована окончательно. Бросается оружие, все военное имущество, склады снарядов и т. п. Поезда захватываются бегущими с фронта солдатами. Удивляюсь… как можно говорить о революционной войне. Революционеров не так уж много, чтобы из них можно было создать армию, хотя бы даже партизанскую…»
9 апреля Гофман записывает:
«Мы заняли Харьков. Мне никогда и не снилось, что этот город когда-либо будет занят германскими войсками…» (выделено мною. — Ю. В.).
Германское наступление застопорило подписание мирного договора в Брест-Литовске.
«…Первой заповедью всякой победоносной революции — Маркс и Энгельс неоднократно подчеркивали это — было: разбить старую армию, распустить ее, заменить новою…» — объяснял задачу большевиков Ленин.
И они разбили некогда могучую армию. Но мало кто знает, что даже после Октябрьского переворота и в самый канун разгрома ставки в Могилеве отдельные соединения продолжали стойко удерживать фронт.
У меня хранится фотоархив бывшей 78-й пехотной дивизии Российской армии (начальник дивизии — генерал Добророльский). Это по сути летопись боевых дел дивизии в фотографиях. Я заполучил архив в марте 1968 г. В пору войны фотографии, очевидно, хранились в штабе дивизии, так как все аккуратно подклеены на большие, плотные листы зеленого картона, под каждой старательно почерком штабного писаря соответствующие пояснения с «ятью». Предполагалось, что после войны фотографии будут свидетельствовать о ратных делах дивизии.
Под последними фотографиями дата — ноябрь 1917 г. На самом последнем по времени снимке запечатлен раненый в окружении солдат (фотография приводится в книге). Подпись объясняет происшествие: «Позиция к северо-востоку от Якобени (это среди гор в Буковине. — Ю. В.). Бой 17 ноября 1917 г. С любимым фельдфебелем 16 роты 311 полка 78 дивизии».
Любимый фельдфебель повержен немецкой сталью. Его поддерживает за спину молодой солдат в фуражке, двое других — в папахах, как и фельдфебель, лица которого не углядеть за бинтами. Левый рукав шинели разворочен. Доходит служивый. У солдат, что смотрят на нас с фотографии, — измученные, грязные лица. Взгляды — настороженные и очень серьезные. Они в мятых, заношенных шинелях…