В свою очередь граф Чернин пишет:
«Троцкий, несомненно, интересный, ловкий человек и очень опасный противник. У него совершенно исключительный ораторский талант[24] — мне редко приходилось встречать такую быстроту и тонкость реплики, как у него, — и вместе с тем вся наглость, свойственная его расе…
Адлер рассказывал мне, что в Вене у некоего Бауэра хранится библиотека Троцкого, которой он очень дорожит. Я сказал Троцкому, что, если ему хочется, я велю доставить ее ему…»
В то время Чернин просил за некоторых, надо полагать, сиятельных австрийских военнопленных, назвав их поименно.
«Троцкий принял это к сведению… обещал навести справки; он подчеркнул, что его готовность помочь не имеет никакого отношения к вопросу о библиотеке, так как такую просьбу, как моя, уважил бы и при всяких других условиях. Получить библиотеку он хочет».
Речь тут о том самом Адлере, который пособил Ленину в начале войны с переездом в Швейцарию. Адлер уберег Ленина от заключения в концентрационный лагерь.
Троцкий сразу отменил общее столование с делегатами других стран, как было при Иоффе, — с той поры еда для советских делегатов доставлялась на квартиры; так сказать, четко проводилось классовое разграничение. Он же наложил запрет на любые внеслужебные встречи и беседы с представителями других делегаций. Уже не пооткровенничаешь, как с Иоффе, о мировой революции или там дегенератизме правителей — тема, надо признать, во все времена чрезвычайно жгучая и захватывающая.
«Вообще, у всех священный трепет перед Троцким, — рассказывает об обстановке в советской делегации Чернин. — И на заседаниях никто не смеет и рта раскрыть в его присутствии…»
Если уж граф обращает на это внимание, значит, обстановка куда как лакейская.
Этот трепет в общении с власть имущими в партии, а стало быть, и в стране не только сохраняется с героических времен Троцкого, но и еще гуще прорастает по всем направлениям: без взяток, ползания на животе, славословий и не продраться через эти заросли. Лакейство — узаконенный тип отношений в социалистическом Отечестве. И вообще вся новая, свободная Россия приучилась жить под команду больших и малых правителей. Как говорится, шапки долой! А потом толкуют о национальной, традиции. У нас, действительно, национальная традиция… драть с народа три шкуры. Тут большевики сверхнациональны.
И января 1918 г. — очередная запись графа:
«Он (Троцкий. — Ю. В.) произнес целую речь в весьма повышенном тоне и временами доходил даже до резкостей, заявив, что мы играем в фальшивую игру, что стремимся к аннексиям, прикрывая их мантией права народов на самоопределение. Он говорил, что никогда не согласится на такие претензии и готов скорее уехать, чем продолжать в таком духе…»
Торгуйся, поражай ораторским дарованием, обращайся по радио к народам мира, ссылайся на справедливость — силы за спиной нет. Исчезла русская армия, или, как ее называет Гофман, «грозная рать». Сама линия фронта — видимость. В траншеях — дерьмо да ржавые жестянки, а солдат — ни души. Именно посему и загнан в тупик товарищ Троцкий.
Россия лежала перед врагом беспомощная. И мировая революция почему-то не торопилась, никак не подавала руку. Братья по классу продолжали резать друг друга, травить газами, давить и рвать на куски артиллерийским огнем и танками. Уже тогда ставили по нескольку сот стволов орудий на километр фронта.
Радиограммы Троцкого улетали в пустоту. Один, правда, «абонент» принимал их аккуратно, благо располагался под боком, — Главный германский штаб Восточного фронта, то есть опять-таки генерал Гофман собственной персоной.
Кому, как не ему, и вспоминать:
«Хотя в течение ближайших недель пропаганда стояла в центре мировых переговоров, я все же думаю, что Троцкий вначале действительно пытался прийти к какому-нибудь соглашению и только потом, загнанный Кюльманом в тупик, решился на театральный жест, объявив, что Россия выходит из состояния войны, но не принимает наших мирных условий.
Еще до начала переговоров в Брест-Литовск явилась новая группа мирных делегатов. Это были посланные Радой представители Украинского народного правительства. На основании декларации петроградского советского правительства о праве народов на самоопределение представители Рады приехали в Брест-Литовск для заключения сепаратного мира от имени Украины…
Постепенно всем стало ясно, что главной целью Троцкого (после провала попыток что-либо спасти, не имея за спиной вооруженной силы. — Ю. В.) является распространение большевистских идей, что он произносит свои речи через наши головы и не думает о какой бы то ни было деловой работе. Наряду со своими речами Троцкий выпускал по радио обращения «всем, всем, всем», которые призывали к возмущению, непослушанию и убийству офицеров. Я заявил решительный протест… Троцкий обещал прекратить свои призывы, но, несмотря на это обещание, продолжал… При этом тон Троцкого с каждым днем становился все агрессивнее.
… По приказу Троцкого его зять Каменев произнес речь, от которой у всех сидевших за столом офицеров кровь ударила в голову. Эта речь была исключительно нахальна, и русские могли бы. ее произносить только в том случае, если бы германская армия была разбита и русские войска победоносно вступили на германскую территорию…
Он (Кюльман. — Ю. В.) предоставил мне слово, и я изобразил перед русскими настоящее положение вещей. Я обрисовал им все их злодеяния (красный террор. — Ю. В.) и решительно заявил, что германское Верховное главнокомандование считает вопрос об окраинных землях решенным…
Когда я кончил, наступило глубокое молчание. Даже господин Троцкий в первый момент не нашел ни одного слова для возражений. Он только пробормотал, что все мои утверждения совершенно не соответствуют действительности (конечно, это не они, большевики, а люди сами себя добровольно убивали десятками и сотнями тысяч. — Ю. В.)…
На ближайшем заседании Троцкий ограничился несколькими ничего не значащими фразами и заявил, что моя речь является выражением германского милитаризма…»
Сепаратные переговоры немцев и австрийцев с украинской делегацией вызвали необходимость срочной поездки Троцкого в Петроград. 29 января Троцкий вернулся. На заседании он появился с Медведевым и Шахраем (так пишет фамилии Гофман) — уполномоченными Харькова, где обосновалось новое, уже советское правительство Украины.
Троцкий заявил, что Рада пала и «если ее делегаты и представляют какую-нибудь территорию, то она ограничивается лишь их комнатой в Брест-Литовске».
«По полученным мной донесениям, — продолжает Гофман, — большевизм на Украине победил, Центральная рада и Временное украинское правительство бежали…»
И все же представители срединных держав отказались от переговоров с Харьковом, ссылаясь на то, что Троцкий в начале января признал первую украинскую делегацию полномочным представителем украинского народа. Эти державы и подписали мирный договор с делегацией несуществующего правительства Украины. Для обеспечения этого договора, то есть грабежа Украины, на ее земли вскоре были введены германские и австрийские войска.
Кто располагал силой, тот и ставил условия. Россия без армии и флота могла лишь взирать на действия бывших противников.
Позиция Троцкого определялась уверенностью в том, что в ближайшие месяцы Европу поразит революция — прелюдия мирового пожара. Подобные обнадеживающие факты имелись. Они четко вписывались в теорию-предсказание Маркса.
На заседании 10 февраля Троцкий заявил, что не будет подписывать мира, но Россия выходит из войны, распускает свою армию (это ничего и не стоило — армии не существовало) и объявляет об этом решении всем народам и государствам. Это явилось своего рода приглашением всех трудящихся других стран к революции…
«После декларации Троцкого на конгрессе наступило глубокое безмолвие, — вспоминает Гофман. — Растерянность была всеобщая».
Граф Чернин записывает в дневнике 11 февраля:
«Троцкий отказался подписать соглашение. Война кончена, но мира нет».
С растерянностью немцы совладали за неделю.
Гофман сводит впечатления в полном язвительной насмешливости заключении:
«На восьмой день перерыва мирных переговоров наша армия возобновила наступление. Деморализованные русские войска не оказали никакого сопротивления. О каких-нибудь войсках вообще не могло быть и речи. Мы натыкались только на замешкавшиеся штабы, основная же масса войск уже ушла домой…
На второй день наступления мы получили по радио сообщение из Петербурга: русские согласны возобновить переговоры и заключить мир и просят приостановить наступление. Потребовалось очень мало времени, чтобы жизнь разбила все теории Троцкого (и в значительной мере Маркса. — Ю. В.). Германские войска продолжали продвижение только до Пейпусского озера и Нарвы, чтобы освободить своих прибалтийских соотечественников от большевистского насилия. В остальном наше наступление было приостановлено, и мы ответили русским, что они могут присылать в Брест-Литовск полномочную делегацию для заключения мира…»
Запись из дневника Локкарта:
«15 февраля 1918. Имел двухчасовой разговор с Л. Д. Т. (Львом Давидовичем Троцким. — Ю. В.). Его озлобление против Германии показалось мне вполне честным и искренним. У него изумительно живой ум и густой, глубокий голос. Широкогрудый, с огромным лбом, над которым возвышается масса черных вьющихся волос, с большими горящими глазами и толстыми выпяченными губами, он выглядит как воплощение революционера с буржуазной карикатуры. Он одевается хорошо. Он носит чистый мягкий воротничок, и его ногти тщательно наманикюрены».
18 февраля 1918 г. германские войска повели наступление. Они овладели Двинском (Даугавпилсом) и приблизились к Режице (Резекне).
В ответ на радиообращение советского правительства о согласии на германские условия мира Гофман ответил (тоже по радио), что германское командование не остановит наступления до получения письменных подтверждений воли советского правительства.