Когда-нибудь партия это поймет (да как она что-либо могла понять, если год за годом у нее отшибали ум и оставляли только послушание? — Ю. В.), а история обязательно оценит. Так не пугайтесь же теперь, если кто-нибудь от вас даже отойдет или, тем паче, если не многие так скоро, как этого бы всем нам хотелось, к вам придут. Вы — правы, но залог победы вашей правоты — именно в максимальной неуступчивости, в строжайшей прямолинейности, в полном отсутствии всяких компромиссов, точно так же, как всегда в этом именно был секрет побед Ильича (не совсем, пожалуй, так, Ленин был великим мастером компромисса. — Ю. В.). Это я много раз хотел сказать вам, но решился только теперь, на прощанье».
Приведя это место из письма Иоффе, далее Троцкий пишет: «За ночь на квартире (Иоффе. — Ю. В.) перебывало несколько тысяч человек… Похороны Иоффе были назначены на рабочий день и час, чтобы помешать участию московских рабочих. Но похороны собрали все же не менее десяти тысяч человек и превратились во внушительную оппозиционную манифестацию».
Чижиков так повернул дело, что друзья и соратники Троцкого оказались вне закона (даже подобия его, социалистического). На других еще распространялось какое-то сочувствие, там, скажем, снисходительность, а на этих годились любые средства и приспособления.
Тут товарищ Сталин вырастает из Чижикова в гигантскую фигуру, без сомнения всемирно-исторического смысла. Как не вспомнить Шкловскому откровения артиллериста: «Я знаю одно: мое дело — попасть…» Попасть, не дать промаха — Чижиков тут приспособился гвоздить по площадям: ну ни за что не пропустишь, ни единой души…
Дабы прикончить кого-то без суда (той сиротской видимости суда), да с семьей, да стереть из памяти людей, достаточно было назвать такого троцкистом, хотя Лев Давидович — такой же марксист и злодей, как и всякий прочий заслуженный член партии. Просто застрял на пути Чижикова, а тот остро завидовал, сознавая неоспоримое умственное превосходство Троцкого, неодолимую крупность (для Сталина неодолимую), просто громадные заслуги перед революцией…
Поначалу ВРК возник как «штаб военно-революционной обороны». 9 октября 1917 г. Исполком Петросовета поручил отработать проект такого штаба Садовскому, Лазимиру, Балашову.
И октября коллегия Военного отдела Исполкома Петросовета обсудила проект.
12 октября проект был принят, а «штаб военно-революционной обороны» переименован в ВРК.
Вечером 13 октября на заседании Солдатской секции Исполкома Петросовета (фактически она стояла во главе гарнизона) проект создания ВРК был принят 283 голосами (против — 1 при 23 воздержавшихся). Это вызвало бурную радость Ленина.
16 октября решение Солдатской секции утвердил пленум Петросовета.
После стремительной победы революции приемная ее высшего органа пропустила многие тысячи граждан — вопросы решались самые невероятные, вплоть до бракоразводных. Работа начиналась с семи утра, когда толпа при открытии дверей буквально вламывалась в помещения, занимаемые ВРК. В три часа ночи уходил последний посетитель.
По делам же непосредственно революции ВРК заседал непрерывно. Те люди, которые вели заседания утром, к полудню уже оказывались целиком замененными и весь состав заседавших тоже был обновлен.
Протоколы ВРК сохранились лишь начиная с 29 октября 1917 г. Велись ли они раньше — спорный вопрос. Бывшая работница секретариата ВРК Е. Богораз утверждала, что начала вести протоколы с 27 октября, то есть прямо с рождения советской власти. Так или иначе, первые двое суток самой разрушительной революции в истории человечества оказались, так сказать, без письменных свидетельств.
У Григория Яковлевича Сокольникова (первородная фамилия — Брилиант) к переговорам в Брест-Литовске за плечами уместился 31 год — не возраст, а сплошная зависть: все можно и все достижимо по таким летам.
Родился Григорий Яковлевич в интеллигентной еврейской семье — отец служил врачом на железной дороге. В 1905 г. Григорий Яковлевич вступил в московскую организацию большевиков, в 1908-м — арестован; полтора года обдумывал будущее в одиночке, после чего отправлен на вечное поселение в село Рыбное на Ангаре. В этом самом Рыбном от «вечности» прихватил всего шесть недель — от тоскливого житья и вообще такого насилия над личностью сбежал за границу. В Париже оно, естественно, не в Рыбном, не на сто втором меридиане, не столь одиноко и опять-таки можно революционизировать Отечество (в этом направлении все повторяется с удивительным постоянством). Нет в нем, этом самом Отечестве, достойного движения жизни без большевиков, в бестолочи томятся люди, не ведают, кто настоящий Бог и какие за ним молитвы.
В Париже Григорий Яковлевич вошел в круг знакомых Ленина и, не теряя времени, тогда же получил диплом юриста, а заодно и прошел докторантуру экономических наук.
Стоило молодость просиживать в библиотеках, рыть ученейшие книги, изучать все самые ветхозаветные и самые новейшие достижения мысли, дабы пристать к одной нищенски простой истине: насилие есть условие победы и существования после революции. Чижиков это и без всяких наук в себе носил… тоже мне открытие…
Григорий Яковлевич предан идее большевизма. В автобиографии рассказывает:
«…Выехал в Россию после Февральской революции с первой группой эмигрантов, в составе которой были Ленин, Зиновьев, Радек, Харитонов, Инесса Арманд, Мирингоф, Лилина, Усиевич и др. Путешествие в «запломбированном вагоне» через Германию было заполнено обсуждением тактических платформ на голодный желудок — было принципиально решено отказаться от жидкого супа, которым собирался угостить едущих немецкий Красный Крест (хорошо, что еще не гофмановский «желтый крест». — Ю. В.).
Два делегата от ЦК германской c-д., пытавшиеся проникнуть в вагон для принесения приветствий Ленину, должны были спешно ретироваться ввиду предъявленного им ультиматума — уйти, если не хотят, чтобы вытолкали в шею. Этот сформулированный Лениным ультиматум был без риторических смягчений предъявлен делегатам и произвел должное действие.
Встреча пассажиров «запломбированного вагона» в Швеции была организована Ганецким.
Сведения о травле, начатой против Ленина и едущей с ним группы большевиков, заставляли допускать возможность попытки Временного правительства арестовать приезжих после переезда через русскую границу (как лиц, проезжавших через территорию страны, находящейся в состоянии войны с Россией и каждый день убивающей сотни русских. — Ю. В.). На всякий случай (по предложению Ленина) условились, как держать себя на допросах и т. п.».
Сокольников с 1922 по 1926 г. — нарком финансов СССР. Это Григорий Яковлевич осуществил денежную реформу, начисто избавив страну от изнурительной, воистину вулканической инфляции, когда всё покупали на миллионы. Рубль приобрел внушительную устойчивость.
С 1929 г. он полпред в Англии, на смену ему в Лондон прибудет Иван Михайлович Майский (Ляховсецкий), который закончит свою дипломатическую карьеру при правительстве Черчилля в годы второй мировой войны (это тот самый Майский, из самарской «учредилки», бывший злостный меньшевик)…
Григорий Яковлевич тоже по большевистскому списку оказался в депутатах Учредительного собрания. Член ЦК партии большевиков с 1917 по 1919 г. и с 1922 г. до 1930-го. С 1930-го по 1936-й — кандидат.
По возвращении из Брест-Литовска разработал проект декрета о национализации частных банков и управлял самой национализацией.
Являлся членом Реввоенсовета Второй армии на Восточном фронте, руководил подавлением восстания рабочих на Ижевском и Воткинском заводах и слившегося с ним мятежа крестьянства и части московских продотрядов. Подавил успешно.
Затем Сокольников командирован на Южный фронт и введен в Реввоенсовет Девятой армии. Без политического руководства армия превращалась в анархический сброд.
На VIII съезде РКП(б) был докладчиком по вопросам военного строительства, отстаивал необходимость «скорейшего перехода от партизанского сепаратизма к централизованной», регулярной «революционной армии». Являлся членом комиссии по пересмотру партийной программы. Можно сказать, с немногими другими крупными большевиками был сердцем и легкими партии.
После съезда получил назначение в Тринадцатую армию, на фронт против Деникина, а затем (для поддержания авторитета руководства) назначен командующим Восьмой армией, где разложение грозило не только армии, но и фронту.
«Штаб армии (Восьмой. — Ю.В.), — вспоминает Сокольников, — кочевал с места на место, всегда рискуя быть захваченным врасплох; часть работников штаба дезертировала, а некоторые перебежали к белым…»
Вскоре Сокольникова отзывают в Москву, на TI конгресс Коминтерна. После конгресса какое-то время командовал Туркестанским фронтом; руководил становлением советской власти в Бухаре, воевал против басмачей, а с осени 1922 г. наконец осел в Москве в почетнейшем качестве наркома финансов. Им оставался до 1926-го, в котором стал зампредом Госплана. К тому времени Сталин уже укрепил на самых важных постах своих людей. Григорию Яковлевичу пришлось потесниться. Среди большевиков он выделялся умом и хваткой — ни одно из порученных дел не провалил. Успешно справился с такой сложной задачей, как инфляция и денежная реформа. И на дистанции в три четверти века Григорий Яковлевич вызывает к себе уважение. Не был он партийным изувером[29], а способностями обладал исключительными. Пожалуй, «там» по уму ему не было равных…
Летом 1922 г. Григорий Яковлевич представляет советскую Россию на Гаагской конференции. А после Чижиков не стал теснить его различными все более низкими должностями, а взял и стер с земли, подцепив к одному из страшных московских политических процессов.
Чижикову нужны были вот такие представительные процессы-пугала. Если сейчас, спустя почти шестьдесят лет после расправы над Сокольниковым, автор этой книги слышал, как многоорденоносный пенсионер, член партии с сорокалетним стажем рассуждал о чернобыльской катастрофе: