, нужда, насилия, безгласность и счастье, которое тебе старательно вбивают в глотку: дышать нечем, в глазах темно, от усталости подламываются ноги, а в тебя заколачивают «счастье». Это именно оно — счастье. Ленин же назвал его…
Огненный Крест высвечивает из темноты все лица: ни одно не скрыто. Все лица дающих счастье… каждая черточка впрогляд… Они!
И Огненный Крест.
И муки, провидчество других!..
От революции Ленина Александр Федорович Керенский устремляется поначалу в Псков — там штаб Северного фронта, и вообще городок смирный, почитай как его Иван Грозный пустил на разграбление, так одна покорность.
А по этой самой смирности исстрадался Александр Федорович. Ну точь-в-точь повторяется тот бессильный рывок государя императора! Только встречает бывшего министра-председателя не Рузский, а Черемисов — новый главнокомандующий войск фронта.
Много общего в их положении, бывшего министра-председателя и государя императора (пока Николай Александрович ехал в Псков — он еще не отрекался от скипетра и державы, он — царь): образование пустоты — почти поголовное отступничество всех, в том числе и тех, кто прямо извлекал ту или иную выгоду из близости к верховной власти.
Существует и разница, пусть внешняя: Николай Второй ни на миг не был клоуном, не пытался скрыться под пол крысой, мученически принял смерть за идею — для него священную и полную смысла. Несомненно, гибелью своей он искупил вину перед Россией. На Голгофу взошел как мученик.
И еще у него хватило понимания того, что, в общем, время его в прошлом.
Керенский же начисто оказался лишенным всякого чувства времени. И пожалуй, до самого 1970 г. — года своей кончины — Александр Федорович не сознавал, что он политический мертвец с того самого ноября 1917 г., когда гнал автомобиль в Псков, к своему протеже и любимцу генералу Черемисову.
Александр Федорович не был жалок: с первого и до последнего дня политической деятельности после Февраля 1917-го он был карикатурен.
Владимиру Андреевичу Черемисову в те беспокойно-головорезные дни уже перевалило за сорок пять. Все было: и военное детство, и юнкерство, и Академия Генерального штаба, и служба на козырных должностях, и позор провала боевой операции, и ссылка на штабную работу. Настроен генерал был определенно демократически и при знакомстве очень приглянулся министру-председателю. Решил он продвинуть Владимира Андреевича в главнокомандующие фронта, а вот, поди, Верховный, то бишь генерал Корнилов, отказался утвердить назначение. Не по душе был Корнилову этот Владимир Андреевич, влюбленный во Временное правительство, мать его со всеми «заслугами»! Да ведь провалил боевую операцию! Интриган, а не генерал!..
Отыгрался министр-председатель после ареста Корнилова: как новый Верховный незамедлительно утвердил Черемисова главнокомандующим Северного фронта — надежные надобны генералы, свои…
В общем, в те ноябрьские дни семнадцатого не смог Владимир Андреевич пособить благодетелю, и даже более того, почти тотчас сорвался за ним в эмиграцию — ну как выдуло из России! А и впрямь, демократия демократией, но что ж это, простите, за порядки при большевиках? Совесть надо иметь.
А вот и портрет Владимира Андреевича:
«Во время обеда прибыл вновь назначенный командующим армией, герой Галича, генерал Черемисов, — вспоминает генерал Врангель. — Маленький, худенький, с бегающими черными глазками и приятным, несколько вкрадчивым голосом, генерал Черемисов произвел на меня впечатление живого, неглупого человека. Разговор за обедом велся на общие темы. Генерал Корнилов вспоминал о своей службе в Туркестане, генерал Черемисов рассказывал о последних боях своего корпуса. Вопросы политические совсем не затрагивались».
На Александре Федоровиче так и отсвечивала кровь царского семейства. Весьма поспособствовал его гибели. После Февраля семнадцатого был глубоко убежден, что царь и царица находились в преступной связи с неприятелем.
Когда следственная комиссия представила свой доклад, убедился в полнейшей чистоте Романовых. По такому случаю Александр Федорович изменил свое отношение к бывшей императорской чете, но время для выезда за границу было упущено. Большевики уже в открытую собирали силы для переворота. Но и тогда еще все можно было изменить. Для этого следовало сделать сущую малость: переместить бывшего императора с семьей в места, более близкие к границе. Ведь все, кто находился поблизости от границы, спаслись, если очень хотели…
Александр Федорович же стремился угождать всем…
Попытка свергнуть оружием ленинское правительство проваливается. Александр Федорович — в Гатчине. Командир 3-го Конного корпуса генерал Краснов (сменил застрелившегося Крымова) — на переговорах с революционными матросами. Ясно, речь там о выдаче его, бывшего министра-председателя. Казаки Краснова единодушны: они в распри между большевиками и «кадетскими» генералами не встрянут, да по дурости класть головы, пущай сами себя и кушают…
Александр Федорович добывает матросскую форму, прячется за темные очки — и укатывает на авто к Луге. Попробуй ссади, даже коли узнал. Автомобилей в ту пору — это ж по перстам счесть…
Ушел, унес ноги Александр Федорович, не достать, не ухватить!..
В деревне Ляпунов Двор искрометный Александр Федорович целых 40 суток отсиживается у мужа и жены Болотовых — родни «матроса Вани», помогшего разжиться форменкой. Усы, борода совершенно изменяют внешность. Свято бережет он свою жизнь, но не для утробного благоденствия. Верит в демократию, а без него этой самой демократии в России и быть не может, вот истинный крест!
От Болотовых Александр Федорович налаживает кое-какие связи, изрядно пишет, строит планы: пора ссаживать большевиков! Словом, опять примеривает председательские штаны.
Вторая половина декабря мятежного семнадцатого для бывшего министра-председателя — пора опасных переездов. Сначала друзья перевозят его на хутор Заплотье, а потом — в Щелкалов, потом — в психиатрическую лечебницу под Новгород и, наконец, — в имение Лядно.
Под первый советский Новый год Александр Федорович с превеликой осторожностью и бережением возвращается в Петроград, из Петрограда перебирается в Финляндию — у него паспорт шведского гражданина и надежный грим. По части изменения наружности и конспирации Александр Федорович не уступит самому Ленину.
В Финляндии Керенский скрывается в имении Франкенгейзера, а позже — в доме офицера Бойе. С началом революционных беспорядков в Финляндии Александр Федорович во второй раз проникает в Петроград, у него уже прочные и обширные связи с руководством эсеровской партии. Ни минуты не сомневается в скором крушении большевизма: да он этого Ленина знает как облупленного — тиран, должен от него отшатнуться народ, вот тут и подхватит он, Керенский, власть, и не подхватит, а вернет законному владельцу. Ведь ждет его Россия, чуток ошиблась с ним, пнув, но протрезвеет. У него свой расчет: еще маленько — и объестся народ ленинскими дарами. Посему он, Александр Керенский, в любой миг может понадобиться истории. А он уже все обдумал, вь'шосил. Не с пустыми руками примет власть…
О том Петрограде многие оставили воспоминания, вернемся к свидетельствам Шостаковского.
«В городе понемногу исчезали лошади, собаки, кошки, крысы, даже воробьи. Голод вымел из Петрограда мастеров и ремесленников, и интеллигенты стали заменять, и иногда с успехом, сапожников и портных, ювелиров и часовых дел мастеров, механиков и слесарей, пекарей и даже ресторанную прислугу…»
Зимы с 1918-го на 1919-й и с 1919-го на 1920-й оказались еще суровей, если подобное слово применимо, ибо это был ужас, мор, запустение из безмерного голода, холода, бандитизма и террора.
К тому времени «женевская» уродина окончательно встала на ноги. Это уже был взматеревший хищник, не ведающий колебаний, пощады и вообще каких-либо моральных ограничений.
ВЧК Ленина и Дзержинского постепенно замораживала мысль и волю России. Уже ледяной глыбой большевизма возвышалась над миром прежде сметливая, озорная, песенно-работная Русь…
С майским теплом 1918 г. Александр Федорович — в Москве (живет под фамилией Лебедев), а в июне уже с сербским паспортом на имя Милутина Марковича отправляется в Мурманск. Что-то происходит с народом и жаждой свободы. И вообще, это уже не борьба за демократию и не доброе старое подполье с филерами — почти каждого знал в лицо, — а сплошное хождение по крови.
Избави и оборони!
Паспорт для бегства Александру Федоровичу оформит мистер Локкарт.
«Итак, я взял сербский паспорт, которым заручился Керенский, поставил визу и приложил к своей подписи штампованную печать, которая должна была сойти за нашу официальную печать. В тот же вечер Керенский, переодетый сербским солдатом, отправился в Мурманск. Только через три дня, когда можно было быть уверенным в его безопасности, я телеграфировал в Лондон о своем поступке и руководивших мною мотивах. Я боялся, что у большевиков был ключ к нашему шифру».
20 июня 1918 г. Александр Федорович прибывает в Лондон на английском крейсере «Адмирал Об».
Был он, Александр Федорович, на одиннадцать лет младше Ленина и упокоился на девяностом году, невозможно далеко пережив всех вождей семнадцатого года, кроме, пожалуй, Василия Витальевича Шульгина. А ведь при всем шутовстве, позерстве и каком-то грошовом политиканстве был и в Александре Федоровиче кусочек правды, и что-то от России нашло в нем выражение.
А этот кусочек правды и не такой уж махонький, чтобы не заметить и втоптать в навоз. Пытался Александр Федорович вывести Россию к новой жизни меж двух берегов из огня…
«Прошло семь месяцев с тех пор, как я в последний раз видел Керенского, — писал Набоков в мае 1918 г., — но мне не стоит никакого труда вызвать в памяти его внешний облик… Его внешний вид — некоторая франтоватость… почти постоянно прищуренные глаза, неприятная улыбка, как-то особенно открыто обнажавшая верхний ряд зубов… Он был недурным оратором, порою даже очень ярким… При всем том настоящего, большого, общепризнанного успеха он никогда не имел. Никому бы не пришло в голову поставить его как оратора рядом с Маклаковым или Родичевым или сравнить его авторитет как парламентария с авторитетом Милюкова или Шингарева… При всей болезненной гипертрофии своего самомнения он не мог не сознавать, что между ним и Милюковым — дистанция огромного размера. Милюков вообще был несоизмерим с прочими своими товарищами по кабинету как умственная сила, как человек огромных, почти неисчерпаемых знаний и широкого ума…