С упомянутым сейчас болезненным тщеславием в Керенском соединялось еще одно неприятное свойство: актерство, любовь к позе и, вместе с тем, ко всякой пышности и помпе. Актерство его, я помню, проявлялось даже в тесном кругу Вр. правительства, где, казалось бы, оно было особенно бесполезно и нелепо…
«По-своему» он любил Родину — он в самом деле горел революционным пафосом, — и бывали случаи, когда из-под маски актера пробивалось подлинное чувство. Вспомним его речь о взбунтовавшихся рабах, его вопль отчаяния, когда он почуял ту пропасть, в которую влечет Россию разнузданная демагогия… Он органически не мог действовать прямо и смело, и, при всем его самомнении и самолюбии, у него не было той спокойной и непреклонной уверенности, которая свойственна действительно сильным людям…»
Небезыинтересны показания генерала Спиридовича[61].
«Керенский, как социалист-революционер, был проведен в IV Государственную думу Центральным комитетом трудовой группы с условием, чтобы в Думе он вошел во фракцию трудовиков, что им и было выполнено. Находясь всегда в оппозиции к правительству и ведя с ним энергичную борьбу с думской трибуны, Керенский в годы войны начал бороться с правительством также и путем подпольным.
Звание депутата и даваемая им гарантия неприкосновенности способствовали успеху его подпольной деятельности и давали возможность отлично сочетать ее с работой легальной. Успех гласных выступлений и авторитет члена Думы содействовали популярности Керенского в рабочих и солдатских массах, где всякая революционная работа интеллигентным людям, не прикрытым неприкосновенностью депутата, во время войны являлась почти невозможной…»
12 июня 1970 г. в Москве, в Кремлевском Дворце съездов, состоялось собрание избирателей Бауманского избирательного округа по выборам в Совет Союза. С речью выступил генеральный секретарь ЦК КПСС Л. И. Брежнев.
13 июня «Правда» напечатала речь Брежнева.
«Много внимания партия уделяла в истекшие годы развитию сельского хозяйства… никогда еще мы не производили столько зерна и других сельскохозяйственных продуктов…
Партия помнит указание Ленина о том, что коммунистам не пристало бояться серьезной деловой критики и самокритики на том основании, что этим может воспользоваться враг. «Кто этого боится, тот не революционер», — говорил Ленин. А мы, товарищи, были и остаемся революционерами. (Бурные аплодисменты.)…»
В той же газете на пятой странице было помещено уведомление: «Смерть Керенского.
Нью-Йорк. ТАСС. Вчера в Нью-Йорке на девяностом году жизни умер бывший глава буржуазного Временного правительства России Керенский».
И ничего больше, даже ни имени, ни отчества.
Мстительно это победившее братство.
Сергей Есенин писал: «Живущий в склепе пахнет мертвечиной».
Тут ею пропахли едва ли не все…
А тогда, после крушения государства капиталистов-плутократов, Россию ждали изобилие и самая большая свобода — Ленин это вычислил точно.
К месту будут строки, завершающие первую главу воспоминаний генерала Врангеля:
«По призыву Царя русский народ поднялся на защиту родной земли, и русские воины шли на бой с германскими полками. Теперь тот же русский народ, убивший своего Царя, грабил и жег родную землю. На защиту этой земли встали немногие честные сыны Родины. Как преступники, скрытно пробирались они через кордоны немецких войск, занявших часть Отечества, для того чтобы под старыми знаменами начать борьбу за честь и свободу родной земли. Эту честь и свободу попирали потерявшие совесть русские люди, их недавние соратники.
Грозный призрак междоусобной брани повис над Россией».
На обращение Алексеева откликнулись немногие. К концу ноября всех добровольцев — около двухсот: в основном юнкера и офицеры. И это — армия! Да где же оно, русское офицерство?! Кто же тогда за Россию?! Срам!
Средств вообще нет. Первый взнос делает сам Алексеев — 400 рублей, все сбережения генерала.
За Корниловым в Новочеркасск пробираются Деникин, Романовский, Эрдели, Марков, Лукомский, Ронжин, Врангель, позже Дроздовский, Туркул, Кутепов, Слащев…
Такое впечатление — выжидает белая Россия, а получится ли у генералов? Получится — тогда и мы с нашим удовольствием. А как же рисковать без гарантий, да на пустом месте? Вырождение проело Россию — ту Россию, за которую подняли российский стяг Алексеев, Корнилов и Деникин. Бело-сине-красный…
Медленно, натужно идет формирование армии. Каждый, кто вступает, должен иметь поручительства от уже двоих вступивших. Армия только добровольная и только на чести.
Алексеев оставляет за собой финансово-хозяйственное обеспечение белого движения и вопросы внешней политики. Корнилов берет на себя главнокомандование над новой, пока еще не существующей армией — у нее до сих пор и названия нет.
Этот маленький упорный человек с жилковатыми коричневыми глазами не признает смерть — это выдумки для слабодушных. Он уже не раз наведывался в ее угодья. Так, ничего, даже, можно сказать, лучше там, когда боль: гаснет она, эта боль, как и сознание, — там ни времени, ни шутовства, ни предательства — всего того, что люди именуют настоящей жизнью.
От мыслей о предательстве Корнилова перекашивало. Эта жизнь, кажется, вся замешена на двоедушии. Предают семью, любимую женщину, долг, Россию… Но дело, важнее всего дело… и победа! Он присягал победе. Его имя будет воплощать победу, сплетется с победой. Лавр под сенью лавра — а чем плохо?..
Русского, еще пуще казачьего, не стесненного, не задушенного расчетом, в нем было с лихвой. И не человек, а ртуть. И женщин — не замечал: а на кой, ежели есть родимая (нет слаще голоса и рук), да с детками… Увезет с собой в эмиграцию Деникин детей павшего генерала Корнилова.
Пусть земля будет пухом им — и Корнилову, и Деникину…
Корнилов не сомневался: Россия с признательностью вычеканит его имя. Он, Лавр Корнилов, даст ей новую жизнь. Поруганная и униженная, она распрямится, он подставит ей свое плечо.
Да разве позволит он растоптать, развеять, пустить по ветру Петрову Русь — творение миллионов русских!
Зачем мученичество, любовь, боль, риск? Зачем все?..
Это его час!
Да, да, Россия и он, Лавр Корнилов!..
Начальником штаба армии утвержден генерал Лукомский.
Все хорошо, вот только армии нет.
Затаилась по углам Россия и выжидает, авось обминуется…
Александр Сергеевич Лукомский был на два года старше Ленина, и в 1918-м ему набежит пятьдесят. Образование получил в Полтавском кадетском корпусе и Николаевском инженерном училище. Академию Генерального штаба Александр Сергеевич окончил в 1897 г. — на год «запрежде» Корнилова; почти все время и прослужит в Генеральном штабе, причем с 1909-го по 1913-й — начальником мобилизационного отдела Главного управления — святая святых Генерального штаба, после чего станет помощником начальника канцелярии военного министра. И уже привыкнет видеть за окнами Зимний. Понемногу поймет его уклад жизни. Что ни день — то в солнышке, то в пелене дождя или тумана, то за снежными вихрями — Зимний! И Александрийский столп! Да разве ж он предаст это, отступится?! И твердо, размашисто осенял себя крестом.
Образумится Россия, должна образумиться…
С начала мировой войны Александр Сергеевич — начальник этой высокой канцелярии — сидит в соседнем кабинете с Сухомлиновым. В июне 1915 г. его назначают помощником военного министра. В апреле 1916-го получает 32-ю пехотную дивизию и летом участвует в знаменитом Брусиловском прорыве. Александр Сергеевич доказывает, что он не штабная крыса. Его дивизия слывет одной из лучших. Он получает один орден за другим.
С 21 октября 1916 г. он — генерал-квартирмейстер штаба Верховного главнокомандующего. В апреле 1917-го Александр Сергеевич — командир 1-го армейского корпуса, а со 2 июня — начальник штаба Верховного главнокомандующего (второй после самого Алексеева). Штабист первой величины. И Алексеев и Лукомский — коренные русаки.
При генерале Деникине (после гибели Корнилова) Александр Сергеевич числился помощником главнокомандующего Добровольческой Армии и начальником Военно-морского управления.
Это по распоряжению Лукомского будет повешен знаменитый красный комбриг Кочубей, который с частью своих войск переметнется к белым.
С марта 1920-го Лукомский в Константинополе представляет Врангеля при Союзном командовании. О белом движении оставит два тома отличных воспоминаний, скончается в Париже.
Не о таких ли русских генералах в зарубежье писал Иван Бунин:
«.. На третий день Пасхи он умер в вагоне метро — читая газету, вдруг откинул к спинке сиденья голову, завел глаза…
Когда она, в трауре, возвращалась с кладбища, был мирный весенний день, кое-где плыли в мягком парижском небе весенние облака, и все говорило о жизни юной, вечной — и о ее, конченой.
Дома она стала убирать квартиру. В коридоре увидала его давнюю летнюю шинель, серую, на красной подкладке. Она сняла ее с вешалки, прижала к лицу и, прижимая, села на пол, вся дергаясь от рыданий и вскрикивая, моля кого-то о пощаде…»
России надлежало преодолеть в себе то грязное, гнойное, что стало препятствием для развития, движения. Кризисом такого внутреннего развития народа, вспышкой застарелой болезни духа, нравственной основы народа и явилась ленинская революция.
Антивоенная агитация и пропаганда Ленина, лозунги Октябрьской революции превращают Россию в бурлящий котел. Ненависть и насилие со всех сторон подступают к крохотному белому островку.
В декабре 1918-го штаб и все ничтожные воинские формирования переходят из Новочеркасска в Ростов.
Алексеев и Корнилов недолюбливали друг друга, примирял их обычно Антон Иванович Деникин. Может, неприязнь зародилась еще при уходе Рузского по болезни с главнокомандования Северным фронтом. Военный министр вознамерился назначить Корнилова, а генерал Алексеев как Верховный главнокомандующий решительно воспротивился. Но скорее ревность развела генералов.