В конце мая 1919 г. Деникин признал власть адмирала Колчака «Верховной и Всероссийской». В свою очередь 17 июня 1919 г. генерал Деникин объявлен заместителем Верховного Правителя России адмирала Колчака с оставлением в должности главнокомандующего Вооруженных Сил Юга России.
Судьба даровала довольно долгую жизнь одному из центральных лиц Гражданской войны. Проживет он ее в основном во Франции. Там, во Франции, в годы второй мировой войны он наотрез отказался иметь какие-либо дела с гитлеровцами. И все ждал, когда Красная Армия повернет штыки против политбюро, ЦК и «гениального мыслителя, теоретика марксизма, руководителя мировой революции, вождя мирового пролетариата и всего свободолюбивого человечества, корифея науки и знаменосца борьбы советского народа за коммунизм — великого Сталина». Служат-то в армии как-никак русские люди. Особенно верил в восстание армии против большевиков и комиссаров после разгрома немцев в Отечественную войну, за успешное окончание которой горячо молился… В душе он не расставался с Родиной.
Антон Иванович обручился с Оксаной Чиж в грозовом 1918-м — за какие-то пять недель до Ледяного похода. Антон Иванович давно и страстно любил эту женщину, а была она более чем на два десятка лет моложе знаменитого генерала. Антон Иванович нежно звал ее Асей. Она, как писали в старинных романах, подарила ему дочь Марину (в замужестве — Марина Грей, известный французский историк, автор ряда серьезных работ о Гражданской войне в России).
Переписка Антона Ивановича и Аси в годы мировой войны, опубликованная их дочерью Мариной, — документ большой нравственной и лирической силы.
Два последних года Антон Иванович с семьей проведет в США. Они будут отравлены болезнью сердца.
За несколько минут до кончины он скажет: «Я оставляю им (своим близким. — Ю. В.)… имя без пятен… Увы, я не увижу Россию спасенной…» И, сдерживая стон и показывая на сердце, выговорит губами: «Мне больно».
Вскрытие выявит шесть рубцов на сердце (все рубцы — за Россию!). О существовании их не подозревали даже родные. В разные годы Антон Иванович выносил их без лечения и обращения к врачам, не всегда ложась в постель.
На русском кладбище святого Владимира в Нью-Джерси (США) на камне под православным крестом начертано:
Генерал А. И. Деникин
4 декабря 1872 — 7 августа 1947
Надпись повторена и на английском.
Господь отмерил Антону Ивановичу семьдесят пять лет.
Ася переживет своего мужа на 26 лет и скончается в 1973 г.
Петр Струве писал: «…в революции, в самом ее ядре, гнездилась зараза контрреволюции, которая до последнего своего издыхания будет кичиться наименованием революции. Под каким наименованием погромная зараза будет раздавлена, совершенно неважно. Раздавлена же и выжжена из русской жизни она должна быть во что бы то ни стало».
Даже для бывшего коллеги Ленина по социал-демократии это сказано куда как круто, круче и не выразишь.
Петр Бернгардович Струве — ровесник Ленина, он скончается в 1944 г. 74 лет, пережив святителя революции на два десятка лет…
Ледяной поход явился пробой сил и решимости сражаться. По своей сути это была демонстрация — демонстрация кровью и муками. Ведь остальные прикидывали, взвешивали, словом, выжидали. Остальные — это все, кто не принимал большевизма, но и не верил в борьбу или страшился испытаний.
Надо полагать, внутреннее чувство, самое важное чувство, подсказывало: кто сделает такой шаг к борьбе, уже не сможет вернуться в прежнюю жизнь, никогда не сможет. Разве лишь только через победу, а в любом другом случае не пощадят. Все верно: тотемный знак России — трупы…
Белые вожди сознавали эти истины. Именно поэтому они с такой решительностью пошли на бой. Важно дать бой — и Россия, их Россия, очнется, примкнет к ним, не может не примкнуть.
И господа офицеры, юноши-юнкера, студенты, мальчики-кадеты брели через ледяную степь и укусы свинца. Заплатить жизнью, но поднять Россию на борьбу.
Сразу обильно и безмерно потекла кровь. В земле она слилась в один жирный поток. Без различия — белых, красных, зеленых…
Все принесено в жертву борьбе — семья, любовь, родные, друзья; все, что дорого… Мучения в гное ран и лихорадке. Гибель в безвестности — на соломе или в канаве. Каждый день новые могилы — ямы, в которые зарывают людей, прячут от них солнце, небо, свет… бывшие люди…
По углам и норам расползались изувеченные — не просто калеки, а клейменные отныне участием в Гражданской войне. Проклятые Богом и новым государством люди. Ни жалости к ним, ни помощи, ни участия, ни копеечного пособия… Бывшие люди. Живые покойники.
И так будет все время.
Отныне все мечены Огненным Крестом…
Для ленинской диалектики не существовало неразрешимых, отвлеченных вопросов, коли речь заходила о власти. И борьба начиналась прежде всего в мире идей, преобразовании их в осязаемо земные представления и сжатые лозунги, понятные каждому.
Чистое, светлое в белом движении являлось лишь маленьким участком ткани большого гниющего организма. Это движение в подавляющей своей части усматривало обновление в сползании к старому. Но кто ищет правду и справедливость в отвергнутом старом?..
Ленинское насилие при всей своей необычной чудовищности предлагало зримо определенное будущее — и не какое-то Учредительное собрание с его загадочным голосованием и еще более загадочными итогами голосования, а вот сейчас, тут же: земля, мир избавление от полиции, жандармов, судов и, конечно же, нужды. Все это уже ничего общего не имело с прежними порядками. Глубочайший кризис, порожденный войной, делал невозможными иные решения — такова была ставка тех дней и месяцев.
Большевики во многом говорили правду о прошлом, а о будущем — тоже все очень справедливое и заманчивое. И хотя практика большевизма была жестока, люди подались за ним: точь-в-точь в соответствии со словами Троцкого — крестьяне (а они составляли подавляющее большинство старой России) из двух зол, большевиков и белых, выбрали меньшее, то есть большевиков. А стоило ли вообще выбирать из зол?
Именно зло — это выражено словами точно.
Зло!
И это зло казалось с верхушки тех лет меньшим.
Тогда казалось…
Эх ты, наша доля,
Мы вернулись с поля,
А вокруг гуляет недобитый класс!
Эх, скажи-ка, дядя, для народа ради,
Никакая контра не уйдет от нас!
Белая гвардия наголову разбита,
А Красную Армию никто не разобьет..
Из фронтового дневника (а сие редкость — поденные записи на фронте!) поручика Никольского Владимира Борисовича, застреленного махновцами в бою у станции Кирилловна Екатерининской железной дороги в январе 1920 г. (дневник начат в Севастополе 10 декабря 1918 г.), запись 22 декабря:
«…Не скрою, что, глядя на собравшихся здесь офицеров, слушая все разговоры, видишь, что эти люди — остатки прошлого… не им создавать новую Россию… Мне очень бы хотелось сейчас поверить в успех дела Добровольческой Армии и с пылом отдаться этому делу, но я не могу поверить. Не могу я считать, что дело, не пронизанное подъемом, будящим высокие чувства и порывы, а пронизанное лишь духом злобы, ненависти и мести, которым полны многие офицеры, может принести результаты. Одни мстят, мстят с каким-то большевистским сладострастием, другие апатичны, недоверчивы и готовы осмеять самих себя. И все это могло бы принести результаты в руках опытного руководителя. Но где он, этот желанный «Иван Царевич», который сотворил бы чудо?..»
Из записи 11 января 1919 г.:
«…Нет, мы армия обреченных и осужденных! Волосы становятся дыбом, когда смотришь на то, что делается в 3-й дивизии. Офицеры опять бьют солдат шомполами, чуть ли не из-под палки заставляют петь «Боже, Царя храни!». Ведь это Господом отверженные люди, это какое-то сверхтупоумие!.. Это не восстановление дисциплины, а уничтожение ее, гибель. Это не созидательная работа, а дискредитирование идеи и окончательный, бесповоротный развал…
Наши предатели союзники, победившие сначала нас, а потом Германию, погибнут подобно нам, по всей вероятности, в потоке социальной революции (мировой. — Ю. В.), но до того им придется войти в то или иное соглашение с большевиками. Союзникам не нужна Россия — им нужны ее богатства. В этом мы убеждались буквально на каждом шагу. Союзники признают всякую сильную власть на наших землях — им важна торговля, выгода. Что им за дело до нас? Они свое получили: Россия обессилена, лишена веса в мировых делах. Ее можно брать.
Сейчас в Лондоне, Токио и Париже признают нас, но когда увидят и осознают, что мы миф, не пользующийся поддержкой масс, то снова предадут нас с легким сердцем…
Кругом, в среде местного населения, полное недоверие к нам и страх, ужас перед большевистским нашествием…»
И незадолго до смерти появляется такого рода признание:
«…На Киев… наступает большевистская армия под начальством генерала Гутора[66]… «Горе побежденным!!» — кричат большевики, и правы. Прогнившее, старое неспособно противиться им…» [67]
В своей основе офицерство оказалось морально сломленным. Крушение всего уклада жизни, чудовищные потрясения семнадцатого и первой половины восемнадцатого года вышибли из-под ног почву. Большинство вступило в борьбу не по зову сердца и желанию возродить Родину, а только потому, что на родной земле просто не оставалось места. Другой же частью руководила испепеляющая ненависть, уходящая корнями в месть…
Офицерство не сделало выводов из катастрофы. Все это многомиллионное движение стояло на трупных ногах.
В 1962 г. после одной из спортивных травм я (тогда еще молодой капитан) отлеживался в окружном военном госпитале в Красногорске. Соседом по палате оказался седой грузноватый полковник с добрым, а главное, очень спокойным лицом и очень неторопливой речью и манерами. Сейчас, с позиции прожитых лет, я бы подметил мягкость и выраженную отрешенность в нем. Отрешенность от суеты, карьеры, забот…