Я уже тогда собирал материалы по Гражданской войне. Полковник отвоевал ее красноармейцем. Я до сих пор помню его рассказы в палате с невключенным светом — затяжные вечера, переходящие в рассвет…
Естественно, я, выпускник военной академии, интересовался первыми военными красными академиями. Полковник окончил одну из них еще задолго до Отечественной войны. Годы террора счастливо обошли его.
Дня за два до выписки он помянул среди преподавателей тех курсов бывшего белого генерала Слащева. Кто не слышал это имя! В годы Гражданской войны имя генерала Слащева гремело. Я же узнал о нем из журнала «Москва». В 1957 или 1958 г. там появились воспоминания А. Вертинского.
И полковник рассказал, как однажды, не вытерпев, спросил Слащева на лекции:
— Как вы, товарищ преподаватель, опытный военный специалист, не предусмотрели переправу красных частей через Сиваш? Это ведь определило тогда судьбу Крыма и врангелевщины.
— Да, это прямая моя вина, — ответил Слащев. — Я отвечал за оборону на Перекопе. Но скажите, какой нормальный человек… я подчеркиваю: не генерал, а человек… пошлет солдат через огромный пролив по ледяной ноябрьской воде? Ведь все, кто вступал в эту воду и шел десять, двадцать, сорок минут… были обречены. Не простудиться насмерть было невозможно. Это означало, что красное командование уже обрекало всех этих людей на погибель или смертные болезни. Я был воспитан на других традициях и представлениях. На Литовский полуостров выходили не люди, а мертвецы. Каюсь, я не смел даже предположить такого хода за Фрунзе. Ни одному белому генералу такой приказ никто не посмел бы отдать. Я вот все интересуюсь, ищу, может быть, найдется такой человек, кто уцелел после ледяной переправы. Конечно, они могли уцелеть, десятки, может быть, сотня-другая, но основная масса должна была полечь и без наших пуль. Это же выморозить все свои внутренности! Я еще не встречал того, кто бы уцелел.
— Перед вами, товарищ преподаватель, такой красноармеец. Я перешел вброд Сиваш, и я не умер…[68]
Большевизм (и все, что за ним следовало) — это кризис духовного развития народа. Только через его преодоление народ может сохранить способность к развитию.
Кризис оказался выражением исконных свойств народа, в определенных условиях являющихся уже препятствием для существования народа вообще, его развития как единого целого.
У этой общности людей, которую именуют народом, есть свои законы становления и развития в духовном и нравственном.
Большевизм — это болезнь, она поразила бы общество и без Ленина, Троцкого и Сталина. Болезнь проявлялась в виде кризиса духовного становления народа. Как единый целостный организм народ не мог дольше существовать без серьезной перетряски всего своего духовного строя.
От утробного существования к высшему, духовному — это еще не только потребность, внутренняя потребность души. Это и необходимость, то самое качество, без которого невозможно усложнение жизни, сама жизнь в усложняющихся условиях и все более тесном сожительстве людей.
Развитие отторгает определенные качества народа.
И вопрос встал: или их, эти качества, отторгнуть и сохраниться народу как единому целому, или развалиться, выродиться. Но это не могло и не может произойти просто так — ибо умирание народа — это всегда тяжкая и опасная болезнь, а главное — разрушительная. С ней уходят в могилы миллионы, ибо уже нет единого народа, а есть два народа — и один должен умереть. И тот, который останется, через какое-то время опять погрузится в боль, хаос и страдания; или, изболев, все же отринет насилие и нетерпимость, или, постепенно распавшись, рассеется уже навсегда. И не станет таких людей — с именем «русский».
Яков Александрович Слащев родился в 1885 г., окончил Павловское военное училище, а затем и Академию Генерального штаба, преподавал в святая святых учебных заведений старой России — Пажеском корпусе.
Мировую войну начал командиром роты, в 1916 г. — командир полка. Уже в генеральских чинах командовал у Деникина войсками Крыма и Северной Таврии.
Когда стало известно, что Деникин подал в отставку, между белыми генералами Врангелем, Шилингом и другими завязалась свара за пост правителя Юга России.
Деникин был категорически против кандидатуры Шилинга: генерал так позорно сдал Одессу. Недолюбливал Антон Иванович и Врангеля, но его выбору на свой бывший пост не препятствовал.
Была выдвинута и кандидатура Слащева — за ней стояли самые боевые офицерские массы. Он был подлинным кумиром фронтового офицерства.
Военный совет под председательством генерала А. М. Драгомирова остановил свой выбор на бароне Врангеле.
Когда новый правитель и главнокомандующий войск Юга России приступал к исполнению своих обязанностей, фронт, то есть Крым, удерживался горсточкой людей, которых увлекал за собой Слащев. Он лично проявлял безумную храбрость. Подчиненные боготворили Якова Александровича, за ним они шли на самые невероятные по дерзости предприятия — и боевая фортуна не изменяла им. В большинстве своем это были молодые офицеры и юнкера — вчерашние мальчики.
Именно мужеству и военному таланту Слащева обязан белый Крым тем, что не пал, когда армии Деникина были разгромлены и в величайшем хаосе катились к Одессе, Крыму, Новороссийску. На какой-то бешеной энергии, потустороннем воодушевлении генерал Слащев сумел сбить остатки белых частей в организованные боевые единицы. Красные не сумели преодолеть сопротивление войск Слащева на Перекопском перешейке. Крым остался за белыми.
Петр Николаевич Врангель писал:
«Фронт удерживался частями генерала Слащева, сведенными в Крымский корпус. Корпус состоял из бесчисленного количества обрывков войсковых частей, зачастую еще в зародыше, отдельных штабов и нестроевых команд. Всего до пятидесяти отдельных пехотных и кавалерийских частей. При этом боевой состав корпуса не превышал 3500 штыков и 2000 шашек… однако сборный состав его частей и их слабая подготовка и отмеченное нашей разведкой постоянное усиление противника заставляли считать наше положение далеко не устойчивым».
Слащев скверно подчинялся, глубоко презирая всякое тыловое начальство. Шесть лет кровавой бойни (а Слащев воевал с первого дня войны с немцами, то есть с осени 1914 г.) тоже наложили свою печать, кровь не имела для генерала значения. Гражданское население порол, вешал, расстреливал почем зря. В этом он не имел себе равных среди белых генералов…
Петр Николаевич следует за каждым днем борьбы — они все в памяти, будто это происходило вчера.
«Прибыл генерал Слащев. После нашего последнего свидания он еще более осунулся и обрюзг. Его фантастический костюм, громкий нервный смех и беспорядочный, отрывистый разговор производили тягостное впечатление (Слащев постоянно нюхал кокаин. — Ю. В.). Я выразил ему восхищение перед выполненной им трудной задачей по удержанию Крыма и высказал уверенность, что под защитой его войск я буду иметь возможность привести армию в порядок и наладить тыл. Затем я познакомил его с последними решениями военного совета. Генерал Слащев ответил, что с решением совета он полностью согласен, и просил верить, что его части выполнят свой долг. Он имел основание ожидать в ближайшие дни наступления противника. Я вкратце ознакомил его с намеченной операцией по овладению выходами из Крыма».
Поэт, певец и актер с общероссийской громкой славой Александр Николаевич Вертинский (1889–1957) сохранил нам облик мятежного генерала именно той поры[69].
«Длинная, белая, смертельно белая маска с ярко-вишневым припухшим ртом, серо-зеленые мутные глаза…
Он был напудрен…
Высокие свечи в бутылках озаряли лицо Слащова (Вертинский пишет: Слащов. — Ю. В.) — страшную гипсовую маску с мутными глазами…»[69]
Слащев был высок, статен, с крупными руками, настойчивым прямым взглядом.
И, прощаясь со Слащевым на страницах своей книги воспоминаний, Вертинский прибавляет, как бы извиняясь:
«Я, конечно, не претендую на точность или значительность своих выводов, но мне кажется, что чувствовал я его все-таки верно. Слащов любил родину. И страдал за нее. По-своему, конечно».
В своих воспоминаниях, законченных 30 декабря 1923 г. на чужбине, Врангель называет Слащева генералом «талантливым и честолюбивым, беспокойным и своевластным».
«Хороший строевой офицер, генерал Слащев, имея сборные случайные войска, отлично справлялся со своей задачей. С горстью людей, среди общего развала, он отстоял Крым (не будь Слащева, не было б и врангелевского Крыма. — Ю. В.). Однако полная, вне всякого контроля самостоятельность, сознание безнаказанности окончательно вскружили ему голову. Неуравновешенный от природы, слабохарактерный, легко поддающийся самой низкопробной лести, плохо разбирающийся в людях, к тому же подверженный болезненному пристрастию к наркотикам и вину (будешь подвержен, коли купаешься в крови — не в штабе, а на передовой — целых шесть лет; шесть лет — окопы, пули, кровь, гибель товарищей, постоянный риск смерти, штыковые и сабельные атаки, ранения. — Ю. В.), он в атмосфере общего развала окончательно запутался. Не довольствуясь уже ролью строевого начальника, он стремился влиять на общую политическую работу, засыпал ставку всевозможными проектами и предположениями, настаивал на смене целого ряда других начальников, требовал привлечения к работе лиц, казавшихся ему выдающимися».
Петр Николаевич день за днем старается восстановить дисциплину в армии. Неизбежно возникает необходимость отстранить Слащева.
«…Я наметил зачислить генерала Слащева в свое распоряжение с сохранением содержания, что давало ему возможность спокойно заняться лечением. В заключение нашего разговора я передал генералу Слащеву приказ (№ 3505, от 6 августа 1920 г. — Ю. В.), в коем в воздаяние его заслуг по спасению Крыма ему присваивалось наименование «Крымский»; я знал, что это была его давнишняя мечта.