Слащев растрогался совершенно; захлебывающимся, прерываемым слезами голосом он благодарил меня. Без жалости нельзя было на него смотреть.
В тот же день генерал Слащев с женой был у моей жены с визитом. На следующий день мы поехали отдавать визит. Слащев жил в своем вагоне на вокзале. В вагоне царил невероятный беспорядок. Стол, уставленный бутылками и закусками, на диванах — разбросанная одежда, карты, оружие. Среди этого беспорядка Слащев — в фантастическом белом ментике, расшитом желтыми шнурами и отороченном мехом, окруженный всевозможными птицами. Тут были и журавль, и ворона, и ласточка, и скворец. Они прыгали по столу и диванам, вспархивали на плечи и на голову своего хозяина…
Я настоял на том, чтобы генерал Слащев дал осмотреть себя врачам. Последние определили сильнейшую форму неврастении, требующую самого серьезного лечения… он решил поселиться в Ялте».
Итак, впредь именовать генерала Слащевым Крымским.
Рушится оборона Крыма. Из степной его части приближаются лавы Второй Конной армии Миронова — прославленного красного командарма, расстрелянного 2 апреля 1921 г., вернее, застреленного в тюремной камере в Москве. Миронов смел выразить возмущение красным террором и истреблением казачества.
11 ноября 1920 г., когда кавалерийские полки Миронова уже обрушились на горный Крым и вот-вот скатятся на побережье, Врангель издает воззвание:
«Ввиду объявления эвакуации для желающих — офицеров, других служащих и их семей — правительство Юга России считает своим долгом предупредить всех о тех тяжких испытаниях, какие ожидают выезжающих из пределов России. Недостаток транспорта приведет к большой скученности на пароходах, причем неизбежно длительное пребывание на рейде и в море; кроме того, совершенно неизвестна дальнейшая судьба отъезжающих, так как ни одна из иностранных держав не дала своего согласия на принятие эвакуированных. Правительство Юга России не имеет никаких средств для оказания какой-либо помощи как в пути, так и в дальнейшем. Все это заставляет правительство советовать всем тем, кому не угрожает непосредственная опасность от насилий врага, оставаться в Крыму».
Непосредственная опасность не угрожала рядовым врангелевской армии — мобилизованным крестьянам южных губерний. Однако все они — десятки тысяч человек — были расстреляны партия за партией в горах, без свидетелей. Операцию по их уничтожению осуществляли Фрунзе и бывший глава венгерской революции Бела Кун.
В Стамбуле Слащев вместе с женой и ребенком поселился в маленькой хибарке — без мебели и средств к существованию. Но это был лишь пролог злоключений.
Тут же, в ноябре 1920-го, Врангель организует офицерский суд чести над Слащевым — теперь, когда Яков Александрович лишен поддержки своих офицеров и юнкеров, это становится возможным. Он беззащитен.
Опальному генералу предъявляются два обвинения:
— «пособничество большевикам»; зверства, чинимые в занятых Добровольческой Армией землях, восстанавливали население против правительств Деникина и Врагеля и вели к появлению «банд зеленых» и партизан;
— самовольный расстрел полковника Протопопова (любимца Врангеля).
Офицерский суд чести постановил, что генерал Слащев не может быть более терпим «в рядах русской армии».
Слащева разжаловали в рядовые. Генерал Врангель проявил неприличную поспешность. В тот же день, 21 ноября 1920 г., он утвердил приговор господ старших офицеров.
Столько бешеной работы, мук, риска — и вдруг такой финал. За все — лишение чинов. Отныне он, Яков Александрович Слащев, изгой.
Это не могло не повлиять на настроение бывшего генерала. Он быстро приходит к отрицанию контрреволюции. Ничего удивительного в том, что он вступает и в переговоры с советским правительством. Ему обещают помилование. И осенью 1921 г. Яков Александрович прибывает на пароходе в Севастополь. Его тут же доставляют на железнодорожную станцию, в вагон Дзержинского.
Слащева действительно амнистируют, и он уже выступает по радио.
«Я, бывший генерал Слащев-Крымский, добровольно вернулся на родину, в советскую Россию. Я раскаялся в грехах и получил прощение от советского правительства. Мне предоставлено право продолжать военную службу, созданы хорошие материальные условия… Я призываю вас всех последовать моему примеру…»
Яков Александрович получает должность преподавателя тактики в Высшей тактической стрелковой школе РККА. Он издает книгу «Общая тактика», проявив себя крупным военным специалистом.
11 января 1929 г. на московскую квартиру к нему постучался некий молодой человек и спросил:
— Вы бывший генерал Слащев?
Получив утвердительный ответ, молодой человек выстрелил в Якова Александровича. Убийцу задержали. Он назвал себя Колен-бергером и заявил, что отомстил за своего брата, казненного по распоряжению Слащева в годы Гражданской войны.
Слащеву было сорок три.
Что молвить о геройском командарме Филиппе Кузьмиче Миронове?
Преданный революции казачий офицер сердцем принял горе народа. Это не могло ужиться со служением ленинской революции. Человек ничего не значил в сплетении формул, из которых следовала лишь одна солдатская подчиненность вождям.
В ноябре 1920-го мироновские конные лавы сметут в Крыму белые заслоны. Имя его выхлестнет на самый гребень народной славы. А через пять месяцев из его головы жарко брызнет кровь. Приказ революции: истребить командарма. Без суда, объяснений, дознания, простой беседы…
Кто бы ни исполнил смертный приговор — это была воля Ленина, без него человека такого размаха не посмел бы тронуть никто. Это Ленин согласно мотнул головой, а убийца шагнул за порог камеры и пустил пулю в голову геройского командарма.
Что убийца вышел из кабинета Мундыча, тоже вне сомнений. Такую новость, такой приказ никто не должен был знать — только самая высшая власть и убийца. А за убийства в красной Москве отвечал только Железный Феликс.
Вечером Мундыч накрутил телефон и доложил главному вождю:
— Решение относительно Миронова исполнено, товарищ Ленин.
А главный вождь сказал «спасибо» и еще раз напомнил о совершенной секретности дела. После, опустив ручку, дал отбой по линии. И ушел с головой в бумаги: вся Россия перед ним. И выедает глазами каждую строчку. И нет уже в памяти этого имени — Миронов. До него ли, лбами сошлись два мира, судьба миллионов на кончике его пера… Наставит лобастую голову и прикидывает резолюцию: ведь обманут, что бы ни написал — обманут!.. И трет виски: болит голова, нестерпимо болит, с каждой неделей всё нестерпимей…
Не ведает он, что уже половина мозга усыхает, сжимается в младенческий кулачок.
Без дисциплины и принуждения (не только из-за любви к Родине, но и страха ответственности и малодушия в том числе) нет и не может быть армии, а стало быть, и государственной самостоятельности.
Когда большевики захватывают власть, и следочка не остается от их разоблачений драконовских условий военной службы, придирок офицеров, смертной казни за трусость, непослушание и измену (а сколько же мордобоя в Советской Армии, гнусной «дедовщины», издевательств офицеров — где вы, обличители ужасов старого режима?).
«28 июля (1942 г. — Ю. В.) в разгар оборонительных боев, — пишет маршал Василевский в книге воспоминаний «Дело всей жизни», — был подписан и немедленно отправлен в войска приказ № 227 народного комиссара обороны И. В. Сталина. Приказ этот сразу же привлек внимание всего личного состава Вооруженных Сил… Приказ предлагал «железной рукой пресекать пропаганду о том, что мы можем и должны якобы отступать и дальше на восток…». Предписывалось также снимать командующих армиями, командиров корпусов и дивизий, допустивших самовольный отход войск. Те же меры предлагалось применять к командирам и комиссарам полков и батальонов за оставление воинами без приказа боевых позиций. Этим "приказом вводились штрафные батальоны…»
Вводились не только штрафные батальоны (служба в них уже была равна смерти), но и смертная казнь за ряд поступков, несовместимых с защитой Отечества. Словами Корнилова, «необходимо в качестве временной меры, исключительно вызываемой безвыходностью создавшегося положения, введение смертной казни и учреждение полевых судов на театре военных действий… необходимо противопоставить ужасу спереди, со стороны неприятеля, равный ужас сзади, со стороны сурового и беспощадного закона, карающего своею строгостью тех, кто уклоняется от исполнения долга…»
Но в отличие от подло-старого времени смертная казнь для большевиков, утвердившихся у власти, явилась уже не временной мерой, а постоянно действующей, без которой явно расшатывается все колюче-бетонное здание социалистического Отечества.
Приказ № 227 явился не первым приказом такого рода, однако этот сосредоточил карающую силу всех предшествующих.
Но ведь тогда, в 1914, и 1917, и 1941, и 1942 гг., за спиной находилась Россия — и надвигался на нее все тот же немец — огнем и мечом…
Ленинская антивоенная пропаганда привела к развалу фронта. Существование России было поставлено под угрозу. И спасла ее от кабалы Брестского мира не мировая революция, на которую делал свою ученую ставку Ленин, заключая договор с кайзеровской Германией, а победа бывших союзников России по мировой войне — и ничто другое. В противном случае сидеть бы немцам на шее русского и других народов.
В девять часов утра 8 ноября 1918 г. маршал Фош от имени союзных держав передал германской делегации условия капитуляции.
Глава германской делегации Матиас Эрцбергер (вождь партии центра, статс-секретарь без портфеля в правительстве Макса Баденского) читал условия и не верил глазам. Германия должна очистить Бельгию, Францию, Люксембург, Эльзас-Лотарингию, а также в течение 15 дней выдать Антанте 1800 орудий, 25 тыс. пулеметов и т. п., и, наконец, объявлялись не имеющими силы все статьи Брест-Литовского договора.
«Провидчество» Ленина обрело явь ценой усилий и побед Антанты. Миллионами жизней русских была оплачена эта победа.
И ноября 1918 г. германская делегация подписала капитуляцию на всех предложенных условиях.