Это большое утешение для нас: «и вряд ли когда-нибудь увидим».. Да чтоб никогда такого не увидеть!
После октябрьского переворота, верно, не вдруг значительнейшая часть книг оказалась в спецхранах. Доступ к ним имели лишь единицы (особо доверенные ученые и партаппаратчики). Так что нам радоваться обилию и доступности собраний книг, журналов уже не приходилось. Свободная, независимая мысль — как раз на это ополчился ленинизм. Без нее и были лишь достижимы единомыслие и общая восприимчивость к словам пророка-вождя и его хилых последователей. Мысль оказывалась как бы на цепи и обреталась отныне только в строго заданном пространстве.
«Источники его информации очень обширны, — пишет современник Ленина американский журналист Альберт Рис Вильямс, — и дают ему огромное количество фактов. Эти факты он отбирает, оценивает и проверяет. А затем использует их как стратег, как математик, как химик, имеющий дело с социальными элементами».
Как он их использовал, эти самые факты, у нас предметное представление: наша разрушенная, обездоленная жизнь. Утопию он превращал в реальность раскаленными прутьями насилия. Изогнулась, затрепетала, застонала Россия, а пошла. Куда ей деваться — все наперед было учтено в этих самых библиотеках.
Промокли, склеились все те листы 16 тыс. источников кровью, ибо искал мыслитель будущее лишь в усмирении кровью. Накрепко сшивал строки конспектов будущими жизнями. Стежок за стежком — миллионы жизней. Уже видел, как залпами пушек, штыками, конными лавами станет вламываться в это будущее: никто не устоит. Ибо во веки веков: кровь — всех и любого — поставит на колени. Все книги свидетельствуют о том. Вождь не ошибся, все выводы сделал правильные, можно сказать, понял людей…
Крестьянство, а оно, несомненно, составляло большинство России, приняло сторону большевиков: пусть даже продотряды, пусть разруха, но земля все же вот она, при нас, родимая, своя…
Несмотря на отчасти изуверский характер махновщины, порой и антоновщины и др., это были крестьянские движения, направленные как против посягательств белых на землю, так и против существа красной политики. Крестьянство восставало против «обоих зол» (помните высказывание Троцкого?).
Ленин разом взял крестьянскую Россию, выступив против мировой войны и приняв земельный закон, не переставая разжигать непримиримую ненависть ко всякого рода угнетению. Однако военный коммунизм — продовольственная диктатура (продразверстка) — поднял деревню против красных. И все же, когда встал вопрос о выборе между белыми и красными, крестьяне предпочли красных. Им, крестьянам, под комиссарами было несладко, но все же это поближе к земле.
Пролетариат, и без того малочисленный, оказался выбитым в мировую войну; в годы междоусобицы рассеялся, деклассировался. В свою очередь в городах его ряды примется восполнять вчерашний крестьянин, но это уже под урез Гражданской войны.
Таким образом, исход Гражданской войны решила позиция крестьянства. Народ не видел правды за белыми. Вся душегубная политика большевизма по отношению к деревне еще только вызревала. И такая политика, от которой у народа потемнеет в глазах и старая жизнь вспомнится благом.
В 17-м, после Февраля, Россию ждал другой путь, неленинский, — это уж определенно: без колоссальных людских потерь, изнурения, нужды и неисчислимых материальных издержек. Более расточительно относиться к материальным ценностям, нежели относились в Октябрьскую революцию и во все времена после нее, невозможно. Сначала разрушали экономику, после предельно дезорганизовывали, а после восстанавливали, но с постоянными чудовищными издержками, за которые в конце концов расплачивался этот самый… трудовой человек и никогда — новые партийные и советские хозяева.
Разрушали деревню, создавая колхозы, пухли от голода, шли под конвоем в Сибирь, ложились под пули карателей. Потом существовали на нищенские трудодни: за год платили тридцать-сорок рублей! За целый год надрывного труда!
Налогами задавили так, что люди повырубили сады. Отняли у людей всякую живность, потом вроде одумались и стали дозволять держать, ан нет, опять взялись преследовать за корову или свиней.
Фактически деревни представляли собой резервации, в которых люди под неусыпным надзором даром отдавали силы и жизнь. Отняли у крестьян паспорта и запретили прописку в городах. Это было крепостное право в самом натуральном виде, разве только не продавали людишек да называли гражданами.
Под понятием «кулак», всеобъемлющим и сразу все списывающим для карателей, было спрятано сопротивление деревни. Хотя кому сопротивляться? Все более или менее строптивые уже уложены в землю, а у тех, что остались, поломаны кости, потому и шибко берегутся от каждого лишнего слова…
Промышленность, которую конструировали по кабинетным прожектам, не могла существовать без сельского хозяйства. Вот и «развивали» деревню — командой, кнутом, демагогией, нищетой. И Лубянка тут первая помощница. Она всей стране кости вправляет — а как иначе выдержать верное направление?
Когтистой лапой сдавила партийно-бюрократическая диктатура горло каждого — на просвет самое ничтожное движение души.
И в этот раз нельзя не обратиться к уже упоминавшейся книге Родзянко.
«Последовательные ошибки в управлении государством в целом ряде десятилетий — вот причина возникновения революции в России. Правящие классы не отдавали или не хотели отдавать себе отчет в том, что русский народ вырос из детской распашонки и требовал иного одеяния и иного к себе отношения.
Постепенное развитие образования, развитие русской науки и литературы, общение с более передовыми культурными странами, увеличившееся сознание в необходимости уважения прав каждого гражданина, сознание в несомненном праве населения знать, что его ожидает завтра, и право участия в решении своей судьбы — все эти запросы народной совести встречали постоянный суровый отпор Государственной власти, явно не желавшей уступить своих позиций и привилегий. Упорная борьба на этой неблагодарной для Государственной власти почве вызвала тот исторический ход событий, предотвратить и задержать естественные последствия которого и оказалось задачей непосильной слишком поздно призванному к деятельности народному представительству (Государственной думе. — Ю. В.). Последнее как элемент эволюции, но не революции не могло, конечно, устоять против долго сдерживаемого народного негодования. Недаром великий сердцеед и патриот Бисмарк в своих мемуарах говорит, что всякая революция сильна не столько своими эксцессами и отказом признавать существующую власть, сколько той долей правды, которая вложена в ее идею. И эта глубокая мысль встречает подтверждение и в нашей Русской революции, уже впоследствии развившейся в дикий разгул неудержимой пугачевщины. Ведь происшедший в феврале 1917 года переворот был встречен всей страной спокойно и с одобрением. Наша Армия — цвет населения, — сильная и вооруженная, тоже не возражала против него и, очевидно, была за переворот…
Россия в момент развязки мировой войны оказалась совершенно одна, оставленная своими союзниками и предоставленная поэтому самой себе. Мы сами, своими руками разрушили нашу красавицу Родину-мать. Обуреваемые революционными страстями и вспыхнувшей взаимной ненавистью на почве классовых интересов и низменных побуждений, мы не сумели понять, что, только в самой себе черпая силы, в родном народном творчестве, возможно сохранение целости и нерушимости Отечества. Мы сами, увлекаемые ложными теориями, правда приведенные в это состояние всей неурядицей прошлых десятилетий, положили начало разложению Государства и растлили народные души.
Преступная пропаганда интернационализма — очевидно, беспочвенная — сделала, однако, свое дело. Потухли и принижены были национальные идеи, принижено было и уважение к самим себе.
Да, Россия одна, и она только сама в себе должна черпать силу для своего возрождения, и, я скажу, слава Богу. Пусть те страдания, которые выпали на нашу долю, сметут без остатка все лживые понятия об интернационализме, о ненадобности, даже вреде национальной идеи, о вреде народной гордости и достоинства…
Нам не на кого рассчитывать…
Сейчас нам не нужно быть ни правыми, ни левыми, ни социалистами, ни буржуями, ни монархистами, ни республиканцами — нам нужно быть прежде всего русскими людьми, безмерно любящими Отечество свое и верующими в его силы, и, несмотря на все наше временное унижение, мы должны воспрянуть в духе уважения к себе…
На нас, русских людей, выпало тяжелое испытание обнаружить силу духа не только во внешней борьбе, но и во внутренней — с собственным бессилием и малодушием. Я призываю всех Русских граждан-патриотов выстоять до конца так же, как выстояли назад тому триста лет русские люди в ужасную и в то же время славную эпоху смутного времени иноземного нашествия…
И если последствия тяжких и грубых ошибок управления… и иные им подобные причины нас довели до национального унижения, до самооплевывания, до оскорбления национальной гордости, то пусть переживаемые нами страдания, горе и позор послужат источником очищения нас от этих пороков.
И пусть из этих страданий мы поймем, что только вокруг иных начал народной жизни может создаться мощное и сильное Государство.
Повторяю, все партийные счеты наши, все классовые и иные недоразумения должны побледнеть теперь перед роковым вопросом, поставленным на очередь: быть или не быть свободной, не зависимой ни от кого… России…
Я непоколебимо верю в силу и мощь России.
Я чувствую уже начало пробуждения могучего патриотического чувства. Я чувствую и глубоко убежден, что живет во всех русских гражданах вера в светлое историческое мировое будущее России…»
Историк Лев Платонович Карсавин в 1922 г. был выслан из советской России. Через год в берлинском издательстве «Обелиск» напечатал сочинение «Философия истории», в котором дает свое толкование революции. Скончался в 1952 г. 70 лет от роду.
«…Удивительно, как просто все объясняется врагами и критиками большевизма.