Прибыли из-за границы (да еще в запломбированных вагонах) несколько десятков оголтелых тупиц и преступников. Стали эти преступные тупицы «сеять смуту», собирать вокруг себя уголовных преступников и дезертиров, льстить инстинктам армии и толпы и в конце концов подчинили себе великий многомиллионный народ… Почему русский народ не только их терпел (именно терпел, потому что «коммунистический опыт» обходился ему очень недешево), но и защищал от Колчака, Деникина, Юденича, Польши? Почему население, приветствовавшее «белую власть», так скоро от нее отвращалось и начинало снова ждать большевиков?.. Если нам скажут, что белогвардейские армии сами собой разваливались, мы ответим, что разваливалась и красная и что в общем качество ее было как будто ниже. Если признать, что русский народ подчинился большевикам только за страх, надо будет признать нерусским народом погибших в Гражданской войне и защите России красноармейцев. А среди них были не только шедшие в атаку под пулеметной угрозой с тыла. Тогда не принадлежат к русскому народу ни крестьяне, предпочитавшие большевиков «царским генералам»… ни большинство рабочих…
До самого последнего времени русский народ их (большевиков. — Ю. В.) поддерживал. Это не значит, что он их нежно любит: он их поддерживал как неизбежное и наименьшее зло (это точь-в-точь слова Троцкого, о которых Карсавин не мог знать. — Ю. В.). Никакой цены нет за безответственными и огульными ссылками на то, что большевиков все ругают, что «мужики» их ненавидят… интеллигенты презирают… Правда… ненависть к большевикам и опорочивание их обладают глубокими основаниями…
Видимо, и таким, как Ленин, убедительными и «научными» казались их прогнозы и формулы, близким — наступление коммунистического рая… Без веры в социализм призывы вождей никого бы не увлекли, и только наивная, нелепая вера могла зажечь всех, кто являлся энтузиастом лучшего будущего для человечества, но по малограмотности своей в состоянии был мыслить это будущее только в рамках коммунистической идеологии и пролетарской логики. Без веры и энтузиазма нельзя было организовать армию и партию, закрывать рынки, бороться с анархией, с «белыми» и внешними врагами. Если вожди не верили в немедленный социализм, необходимо предположить в них нечеловеческое лукавство… Если они верили, это лишний раз свидетельствует о том, что они в руках истории ничтожные пешки, и это вполне согласуется с отрицанием роли личности в истории.
Можно с разных сторон подходить к большевизму. Здесь я остановлюсь лишь на одной… Они уничтожали «бар» и живших по-барски носителей культуры. Они ли? Не являются ли большевики лишь организаторами стихийной ненависти и воли темных масс? Большевики были беспощадны и бессмысленно жестоки, но, может, быть, только благодаря им не произошло поголовного истребления культурных слоев русского общества; может быть, они скорее ослабили, чем усилили прорыв стихии…
Большевики лишь приклеивали коммунистические ярлычки к стихийному, увлекавшему их, говорившему и в них течению. Они лишь понятным темному народу языком идеологически обосновывали его дикую разрушительную волю. Оттого-то и смешались в одну кучу (для уничтожения. — Ю. В.) капиталист и литератор, офицер и интеллигент…
Не народ навязывает свою волю большевикам, и не большевики навязывают ему свою. Но народная воля индивидуализируется и в большевиках; в них осуществляются некоторые особенно существенные ее мотивы: жажда социального переустройства и даже социальной правды, инстинкты государственности и великодержа-вия…»
И Карсавин делает замечание, что во всех этих потрясениях воля великого народа так и осталась не уловленной, не выявленной во всей полноте…
Мы можем добавить: мечта о социализме вызревала в народе, и не ведающем о таком слове, под гнетом татарщины и крепостного права — в долгие-долгие столетия российской истории.
Большевизм угадал, уловил существенную часть устремлений народа. Большевизм, удовлетворяя этим устремлениям, оказался приемлемым для общей массы людей. Распределительный социализм не только не унижал, не оскорблял народ, но и отвечал его представлениям о жизни, пути к справедливости.
Это было до тех пор, пока народ не оказался лишенным сытости. Это случилось вскоре, почти сразу после революции, но смягчалось целым рядом якобы объективных обстоятельств (последствия Гражданской войны, разруха, сопротивление свергнутых классов и т. п.). Но с этого момента казарменное лишение народа сытости уже повело к постепенному разъединению с большевизмом.
Ведь весь вопрос нынешней катастрофы (на это не надо закрывать глаза) для основной массы людей не в насилии, хотя такой размах насилия уже насторожил народ, вызвал в нем недовольство, не в ограничениях казарменного социализма, не в отсутствии свободы и справедливости, а прежде всего в отсутствии сытости, несправедливом обделении этой сытостью…
Именно по данным причинам народ на двух голосованиях (1989 и 1990 гг. — выборы народных депутатов СССР и РСФСР) отдает предпочтение все той же коммунистической партии. Углубление кризиса может быть вызвано лишь усугублением продовольственного вопроса — и ничем иным. Все прочее — свобода, справедливость… — решающего значения не имеет.
При быстром, безотлагательном решении продовольственного вопроса и ослаблении «чрезмерного» гнета в различных областях жизни (но только «чрезмерного»), унаследованного от революционного прошлого, у коммунистической партии есть все шансы закрепиться у власти (теперь уже навсегда!), так как партия безусловно усвоит урок, преподанный ей обществом в эпоху перестройки. Без этих условий партия у власти не удержится и государство окажется на грани катастрофы…
В обществе отсутствует политическая сила, способная принять на себя бремя руководства. Повторю уже высказанную мысль: историческая вина большевизма в том, что он раздавил все общественно-политические движения в России, поставив ее теперь, в годы кризиса, перед пустотой идей и политической организованностью масс, выпавших из-под пресса большевизма.
Для созревания всего многообразия общественно-политических идей и движений, связанных с ними, нужно время — это долгие годы.
Это время обществу не дано. Решать нужно сейчас же, тут же.
И Россия тонет в хаосе уродливых, мелких идей, программ, движений, не шагнувших из младенчества общественно-политического сознания, опыта, навыков…
Будущее России — «большевизм с человеческим лицом».
В революциях, брожениях будет теряться та часть народа, у которой иные идеалы. Это будет означать или физическую гибель, или исход в эмиграцию. Третьего не дано. И долго не будет дано. «Человеческое лицо» еще не проглядывает на том месте у партии, где ему положено быть и которое не обнаруживалось там все три четверти века нахождения ее у власти…
О лице всеми было забыто… Присутствовали только… серп и молот, однако не для уборки урожая, вернее, жатвы…
Потомок знаменитого дворянского рода, высоко вознесшегося при «матушке» Екатерине Второй, Димитрий Михайлович Панин угодил на сталинскую каторгу в 1940 г. Выдержать 16-летнее хождение по мукам и не лечь в могилу ему дала глубочайшая, беспредельная любовь к Богу. Он выжил там, где погибали все без исключения. С молитвой на устах он 40 суток боролся с болезнью, от которой нельзя выжить (медицине это известно) без еды. Ему же скармливали баланду, которую нельзя назвать пищей даже для скота.
Панину принадлежит необычное для бывшего советского общества признание: «К тому времени (несколько лет тюремно-лагерного заточения) я прекрасно понял, что обществом движут единицы».
Он обращается к нам, теперь уже, к прискорбию, из могилы[84]:
«Каждый великий народ обязан понимать задачи эпохи, верно учитывать и сознавать ее опасности. Горькие размышления о разгроме Белого движения заставляли предъявлять обвинение ведущим умам России того времени. В конце концов, офицеры сделали что могли: создали армию, сражались и одерживали победы, кровью и муками искупали допущенные ошибки. Нельзя было требовать, чтобы в ходе боевых операций они решали вопросы землеустройства в освобожденной России, выбирали будущую государственную систему, опровергали казуистику захватчиков, именовавших себя коммунистами, и отвечали на многие другие вопросы. Для всего этого были головы интеллектуалов. Если интеллигенция занималась разрушением основ, то люди с истинно высоким образованием и острым умом, прекрасно обеспеченные, бывавшие в Европе и встречавшиеся с тамошними светилами, в тиши своих кабинетов, обставленных переполненными книжными шкафами с великолепно подобранными книгами, — обязаны были предложить правильные, продуманные решения. В начале двадцатых годов светочи русской мысли, попав за границу, сумели сделать немалый вклад в понимание современности и вскрыть ряд ее пороков. Но в годы гражданской войны их влияние не было заметным, и они не обогатили конструктивными решениями Белое движение. В критической острой фазе, когда борьба шла не на жизнь, а на смерть, отсутствовала ясная единая цель, был разнобой мнений. Отсюда — пагубные результаты.
Странное поведение интеллектуалов вполне объяснимо. Они сразу попадали в положение ретроградов, как только осмеливались возражать интеллигенции. Это мешало их стремлению к популярности, поэтому верные поиски губились и творчество приостанавливалось. По каким-то таинственным причинам тон задавала интеллигенция, то есть паразитическая, вредоносная разновидность узколобых горланов, под покровом трескучих фраз разрушавшая Россию…
Дочь генерала, дворянка, окончившая Смольный институт благородных девиц, коммунистка Коллонтай запросто едет в Кронштадт, собирает митинги на кораблях, произносит речи, призывает уничтожить офицеров. После ее отъезда начинается охота за ними и мучительные убийства. Таковы факты. Но как могла такая партийная барынька проникнуть в военную крепость, в стоянку военного флота во время войны с немцами? Значит, кто-то ее привез, пропустил, подготовил митинги, подогрел настроение, позволил заниматься явным предательством, и кто-то всему этому не помешал, хотя нельзя было не понять, что открыто и нагло совершается черная измена, нужная, готовая на все врагу…