Впрочем, для бесед у нее имелись всегда свои особые средства, лучше всяких слов вели к цели — куда как безотказные, и, главное, уже и самих слов не нужно. Ведь те, кого она увлекала к гибели, видели в ней радость жизни, луч света, нежность, наконец, просто желанную женщину — а это тоже немало!
Трудно поверить, что заработком этой женщины, орудием борьбы являлась профанация чувств (а «профанация» в переводе с французского означает «надругательство»). И разве — «женщины»? Светлое чувство любви, радости такие превратили в орудие смерти, получая за это зарплату, наградные, настоящие ордена и очередные воинские звания. Твари!..
Он же, наоборот, представлял собой откровенно гадкое создание, без всякого камуфляжа — этакий мокрогубый пачкун.
И это люди?! Что происходит на этом свете? Что за замещение, смещение понятий? Где я?..
Я слушал, запоминал и разглядывал его, ее[89]…
Из-за туго натянутого пузыря-живота он казался ниже ее ростом: какие-то выцветшие, бессмысленные глаза навыкат с противными жидкими натеками под ними. Глаза слезились, и он утирал их то пальцем, то ладонью, то рукавом халата. В бледноватых губах с пузырьками слюны в уголках все время дребезжал смешок. Вообще он выдавал свой темперамент, говорил с азартом, без остановок. Так и дергался перед глазами его череп, заостренный к темени, — почти гладкое яйцо с порослью по бокам. Даже дышать одним воздухом с этим человеком было мерзко. Хоть цеди воздух через носовой платок. А представляю, какие были в молодости: жаднонетерпеливые к жизни, налитые сытой жизнью, брызжущие энергией и всяческой готовностью, готовностью на все…
Но как же внешне она отличалась!.. Впрочем, может быть, именно такой муж — или, как там говорят, прикрытие — и надобен был для этого служебно-полового механизма в юбке. Ведь ни один уважающий себя мужчина не согласится на ту роль, которую тот справлял при ней, подчиняясь бездушно-деловой росписи. Ведь она постоянно уезжала на «операции», возможно, и отсутствовала годами. Не исключено, после расспрашивал ее, и она рассказывала, но не все, а что дозволено как супругу (у них ведь не жены, а супруги). А он, обмирая, слушал, восхищаясь собой. Именно он — полнокровный владетель этой женщины. Знаменитые люди летят на ее свет, а она вот под боком у него и в любой момент он ее…
И смеялся: мужики, называется, как кобели к сучке… безмозглые…
А с другой стороны, что ж тут удивительного? Оба служили, оба присягали. И народ, история требовали…
Вот интересно, белье ей выдавали? Все только нежное, привлекательное и завлекательное… там с кружевами, вырезами, просвечиванием, оборками и всякими прочими служебно-прикладными штучками. На Руси такое по тем лихим годам не производили; разве что у наркомовских дам могло обнаружиться или выдающихся представительниц мира искусств. Тогда ведь все женщины, даже самого утонченного воспитания, носили сине-голубые трусы чуть ли не из байки — обязательно понизу подрезиненные: не то трусы, не то парашют. В общем, грели. И других, даже в лучших столичных универмагах, не водилось. Так что это не праздное удовольствие — белье: задания-то выполнять надо, да часто и с иностранцами. А те уж известно на чем воспитаны. Там на нашем «парашюте» далеко не спланируешь.
Скорее всего, бельишко мадам покупала за границей на выделенную для секретной работы народную валюту (а ну, зауди мужика, да еще самого высокого полета, — работа и есть, да самая орденоносная! — и уж по фигуре, по вкусу и модное. А для отчетности представляла чеки (не исключено, что расписывалась в ведомости), а может, и в белье показывалась: все чисто, мол… А что, это вроде «спецовки». Всякая работа на республику в почете. Тут Лубянка и не то еще сотворяла, надо же рвать капиталистическое окружение, так и лезут эти акулы капитализма к рабоче-крестьянскому горлу…
Зубоскальство?..
Когда в июле 1953 г. на заседании Президиума ЦК в Кремле взяли главу «женевского» ведомства самого Лаврентия Павловича Берию (через год умоляли всех подписчиков Большой Советской Энциклопедии сдавать листы с размерным — в полосу — цветным портретом вождя «женевцев» и прочувствованной статьей о нем — тоже на многие полосы), то, само собой, не оставили без внимания и все его многочисленные сейфы.
Одним из первых действующих лиц в аресте и охране Берии был Павел Федорович Батицкий, в ту пору — генерал, а уж после — Маршал Советского Союза. Он и расстрелял Берию в подвале штаба Московского военного округа. Павел Федорович и рассказывал мне об аресте Берии, содержании под стражей неполных шесть месяцев, трибунале и расстреле. Рассказывал не с похвальбой или гордостью, а с бесконечным отвращением. Еще бы, даже умереть достойно не сумел этот убийца миллионов людей и растлитель тысяч женщин, в том числе и несовершеннолетних. Перед выстрелами взял и обгадился, обмарался…
Так вот о сейфах… Один оказался доверху утрамбован дамским бельишком всех размеров и фасонов, а главное — заграничного разбора.
Этот по праву первый в истории России убийца и насильник (и это тоже не преувеличение, только Сталин один впереди и маячит, но тот недосягаем) рассчитывался с женщинами бельем (куда там, «царский» подарок). И то, разумеется, с теми, которые, так сказать, заслужили, то есть заработали. Пусть утешаются во французских штанишках, мать их!..
И при всем том, конечно, редкостью было такое бельишко. Кинуть в награду не стыдно и ему, Берии, — министру, маршалу, Герою Советского Союза, депутату (слава Богу, хоть не народному депутату СССР), члену политбюро, правой руке Сталина и вообще образцовому коммунисту, автору блестящей книги «К вопросу об истории большевистских организаций Закавказья», изданной в 1936 г. и выдержавшей потом девять изданий! На штмуцтитуле проставлено: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» На титуле призыв к пролетариям соединяться повторен, но еще приписано: «Доклад на собрании тифлисского партактива 21–22 июля 1935 г.». И меленько набрано: «Тираж 100 000». Водится у меня в библиотеке сия книжица.
Увидав такое бельишко, сразу ощутишь разницу между бумазейно-портяночным порождением народной промышленности и этим чудо-одуванчиком, и потом — из чьих рук!
И проникались благодарностью… те, кто заслужил подарок, оценил благодать…
Разговор у меня с этими чекистскими чинами завязался в больничном коридоре не случайно. Такую информацию я собирал бережно, прилежно, с великим тщанием — «творцы» ее проваливались в небытие. Хоть что-то еще успеть ухватить…
В этом очень помогал Иван Михайлович Гронский. Он все еще лелеял мечту, что я напишу роман-эпопею о революции, с героем Лениным и большевиками в духе шолоховских «саг». Он и сводил меня с участниками самых разных событий 1914–1937 гг. Раскачать на разговор не всех удавалось, но даже скупые замечания стоили очень дорого, я нес их домой за письменный стол как величайшую драгоценность. Тут главное: отличить, где правда, а где похвальба или сведение счетов. Как ни странно, живые сводят счеты с мертвыми, да с каким азартом!..
Этот «женевец» лечился в больнице для старых большевиков с заслугами. Я и приехал по звонку Ивана Михайловича (должен же я в романе восславить Ленина и большевизм!). Он и представил меня.
Поодаль от «женевской» четы держался их взрослый сын. Как я уразумел: бытописатель и вообще историк-летописец подвигов родительской пары и заодно — их знакомых по ремеслу. А писать было что, недаром все они столь густо были увешаны медалями и орденами…
Ордена из черепов, костей, предательств и пыток…
Для сына тема была откровенно патриотической и сулила в будущем сенсационную книгу. Это папаша понимал и горделиво ворочал головой-яйцом. Память не сохранила внешности их отпрыска — они у меня как-то все на одно лицо… Но скорее всего, я ушел в запоминание рассказа. Я тогда так натренировал память — несколько часов напряженнейшей беседы мог воспроизвести на бумаге до междометий включительно.
Вопросы я задавать не мог — не дай Бог обнаружить интерес и вспугнуть. Я ведь там оказался как бы случайно, навестил Ивана Михайловича, а он взял да и представил меня…
На миг мне примерещилось: это не люди. Что-то мягкое, сытое и сырое ворочается здесь и вокруг. И это лишено определенности: заглаженное, одинаковое со всех сторон и белесое, способное успешно ползти и вперед и назад…
А «папу» очень забавляла «чашечка кофе», потребованная Кутеповым на Лубянке. Он повторял это вплоть до моего ухода — и прыскал смехом, отходя из самого нутра густым цветом апельсиновой кожуры.
Да, если не ошибаюсь (а я должен оговариваться, уж очень тяжелы факты), эта особа (не поворачивается язык назвать «женщиной», а «сукой» — как-то смахивает на брань, а к чему брань?.. Да и никаких бранных слов всех мировых языков, наречий и диалектов не хватит на священно-ленинские подвиги «женевского» воинства) имела отношение и к загону на Троцкого. Нет, Лев Давидович к ее этажным прелестям не имел касательства ни в прямом, ни в переносном смысле, скорее всего, и не видел ее вообще. Не исключено, при подготовке убийства (один из вариантов — подбиралось к нему сразу несколько групп и отдельных убийц, дело было поставлено широко) понадобились эти самые чары. С чего бы иначе она ошивалась столько в Мексике…
Я украдкой всматривался в эту… даму: Господи, вот на эту дрянь взять такого молодца, как Кутепов, — прошел японскую, мировую, Гражданскую войны, стреляный, рубленый, а тут…
А может, она хвастает, а сама так, десятый «винтик»?..
И прямь, Господь Бог изощрен, но не злобен.
Хотя по-человечески понятно: женщина ведь — и каких статей! При чем тут все свинцово-стальные доблести генерала… А ведь в годах был! Как тогда состыковать?..
Большой озорник Господь Бог…
Не знаю, угостили ли кофе генерала. Скорее всего, не отказали. Нужен он был для допросов — что понапрасну злить… А после именем трудового народа пулю в затылок — и в крематорий, без покаяния и причастия…