«Петр Первый» — все то же заискивание перед алмазным повелителем. Преобразователи России — Петр Первый и Сталин — это генеральная линия романа. Две эпохи строительства и ломки старой России. Петр Первый у Толстого произносит ключевую сталинскую фразу: «Широко было задумано — жалеть было некогда». Она вынесена Толстым в фильм и вложена в уста скорбяще-гневного Петра Алексеевича.
Жалеть было некогда.
Скажите, а когда жалеть людей было время?..
Нет, должны людишки соображать, за что ложатся в землю и лупят поклоны, точнее, ими лупят поклоны…
Восторгаются языком «Петра Первого». Бунин даже написал Толстому: стиль и язык превосходны. Но восторгаться языком и стилем в отрыве от смысла сочинения и его места в строю тех лет опрометчиво. Алексей Толстой возводил на пьедестал деспота Сталина, а не царя Петра, стал бы он тратить на одного Петра столько нутряного пара!
Алексей Толстой утверждал правомерность современного насилия и свирепой диктатуры, делая их как бы оправданными исторически.
Только таким было прочтение «Петра Первого». Своими другими сочинениями Алексей Толстой доказывал справедливость именно такого прочтения.
«Хождение по мукам» — все то же стойкое искажение действительности Гражданской войны. Подтасовка и ложь, ложь…
Алексей Толстой не просто лгал, но своим примером увлекал других писателей. Тут правильнее — «не увлекал», а заражал, как, скажем, дурной болезнью заражают.
Алексей Николаевич задумывает очередную оду в честь диктатора — роман из эпохи Ивана Грозного с символическим именем героини — Параша[111], — жертвы тевтонов. Это уже не роман, а либретто какое-то. Впрочем, далеко глянул и верно. Сталин, Грозный… как родные братья — душегубы и садисты… Алексей Николаевич опять вкладывает мысль о тождественности преобразований России тогда и теперь. И, нисколько не убоясь, задумывает дать, так сказать, исторический прообраз, обоснованность и закономерность сталинского избиения людей. Верно, эпоха требует…
Когда ты с орденами, депутатским значком, пайками над людьми, а это именно так, думается совершенно иначе, ну далеко взглядом проникаешь, совсем другой разгон в мыслях!..
Алексей Николаевич творцом был, художником… Он публикует первую главу будущего романа, но смерть обрывает писательский и гражданский подвиг.
Что и рядить, интерес был у Сталина к Ивану Грозному (так и хочется написать в духе брежневского времени: товарищ Иван Васильевич Грозный). Слава Богу, не учредил орден там или медаль «Иоанна Грозного», а ведь мог… А как же, отмечать за душегубство орденом Ленина? А тут — свой орденок… Хотя еще и неизвестно, чье душегубство тут поразмашистей и поохватней…
За всю историю российской культуры больше ни один из ее сколь-нибудь заметных представителей не советовал втыкать иголки под ногти кому бы то ни было. Это изуверство нравственное и подтвердилось впоследствии всей лауреатской продажностью Алексея Николаевича. «Но он жестоко ошибается, когда сознает свою свинью Богом».
«Буревестник», Маяковский да Алексей Толстой (Куприн не в счет, он приехал умирать и тут же умер) — вот и весь небогатый улов «женевской» уродины среди по-настоящему крупных талантом писателей.
Среди них Маяковский, пожалуй, единственный из преданных по убеждению, так сказать, без лести преданный.
Маяковскому, однако, «свезло»: угодил стихами Сталину. Поэтому Владимир Владимирович не попятился, не запал в забвение, но это скорее частный случай. Впрочем, для этого Маяковскому тоже сначала следовало умереть в тридцать семь. И еще неизвестно — самоубийство это или убийство. Очень тянет на расправу. Не тот стал поэт для Сталина: влюбился в парижскую эмигрантку, пьесы сочинял не те, плел не то…
Ленин любил повторять строки из «Песни коммунара» Василия Князева.
Никогда, никогда,
Никогда, никогда
Коммунары не будут рабами!
Князев умер в лагпункте Атка на Колыме.
Всего оказалось репрессировано около 2 тыс. писателей — большая часть из них были расстреляны или сгинули в лагерях, превратившись в «лагерную пыль». Из общего числа реабилитированных членов Союза писателей 305 были реабилитированы посмертно.
Культурная жизнь страны была чрезвычайно насыщенна. Возьмем для примера год 1937-й. Чтобы не рассеивать внимания, ознакомимся с достижениями в изобразительном искусстве. Художники и ваятели очень чутко отзывались на социальный заказ партии — иным они искусство и не представляли.
«…1937 год оказался особенно богатым по числу художественных выставок.
Трудящиеся Москвы, Киева, Ленинграда познакомились с творчеством крупнейших русских мастеров живописи…
Яркое отражение в живописи художников нашла Великая Сталинская Конституция. Наиболее талантливым из этой группы картин (а образовалась, оказывается, целая группа таких картин. — Ю. В.) нужно назвать полотно молодого художника Малаева «Колхозники читают Сталинскую Конституцию». Очень хороши гравюры Староносова «Доклад товарища Сталина на Чрезвычайном VIII Всесоюзном съезде Советов». Из произведений молодежи замечательны картины: «Партчистка» Алехина, «Брат-предатель» Невежина.
Старый мастер, заслуженный деятель искусств Юон дал картину «Приземление парашютистки». Иогансон выставил картину «На старом уральском заводе». Нестеров, творчество которого замечательно расцвело в последние годы, дал портрет Героя Советского Союза, завоевателя Арктики О. Ю. Шмидта (бедная Арктика, она, оказывается, завоеванная. — Ю. В.). Заслуженный деятель искусств орденоносец А. Герасимов написал картины «На совещании у тов. Серго», «Награждение Серго орденом Ленина» (Александр Герасимов был любимым художником Сталина, он даже взял его с собой на Тегеранскую конференцию в 1943 г.; Герасимов возглавлял Академию художеств. — Ю. В.). Художник Моравов выставил крупное полотно „Выступление товарища Сталина на заводе «Динамо» в 1924 г.“».
Уже намахивал киркой в лагере Варлаам Шаламов, ждал своей участи Осип Мандельштам, ходил в гости к Ежову Бабель — посмотреть на убийц в натуре… Доживал последние годы Мейерхольд…
С Невежиным, тогда профессором Московского художественного института имени Сурикова, я был знаком, как и с А. Герасимовым. По приглашению навещал его мастерскую на Масловке. Если память не изменяет, он заканчивал тогда большое полотно: захват в вагоне большевика Бабушкина в 1905 г. отрядом барона Меллер-Закомельского. Но что Невежин являлся автором полотна «Брат-предатель», я не ведал, а любопытно бы глянуть, как разрешена данная классово жгучая тема. А ведь обычный человек, разговаривали любезно. Но и то верно: у Молотова ведь изо рта не капала кровь жертв…
А мы как Реквием непродавшимся и оставшимся людьми вспомним Мандельштама.
За гремучую доблесть грядущих веков,
За высокое племя людей
Я лишился и чаши на пире отцов,
И веселья, и чести своей.
Была, есть и будет такая Россия. Никто и ничто не сотрет такую Россию — ни мор, ни доносы, ни предательства, ни пули, ни голод, ни травля, ни черствость сограждан, ни ненависть, ни ложь…
Никто и ничто!
После Великой Отечественной войны промыслом писателей за рубежом занялся на какое-то время К. М. Симонов. Не по своей охоте, разумеется, а по поручению родного ЦК ВКП(б), то бишь Сталина. Слов нет, тоже горело встретиться с Буниным. Писатель самой первой величины! Непревзойденный стилист! Как бы украсил Бунин сталинский триумф после победы над фашистской Германией, и даже не триумф, не царствование или секретарство (чем-то надуто-угреватым веет от этого слова, столь презираемого на Руси), а эпоху! Тлело это екатерининское в алмазном вожде: золотая эпоха и соответственно золотое соцветие писателей.
И в плане семейном тоже сходство эпох. Императрица гробанула своего мужа, и генеральный секретарь не отстал, позаботился о супруге.
Но и то правда: ни при чем они. Поступки людей такой величины от них и не зависят. История и мораль это определенно доказали. Гений, положение и разные там обстоятельства не оставляют иных решений. Надо — и ничего тут не поделаешь. Ну золотой век и есть!
Уж как бы кстати Бунин украсил литературно-художественный букет хозяина России. Доподлинно знал он, что самой высшей пробы этот писатель, а таких он любил держать возле себя… на веревочке, что крепче любой цепи. Экие поблизости фигуры!..
И если бы только хозяин России… Да выше любого в мировой истории ставили его соратники (правда, он всех вырезал) и Союз писателей! И сам он, естественно, так же считал… Гениальный самородок! Революционер! Партийный вождь! Бесстрашный воин! Корифей науки! Великий теоретик! Полководец! Генералиссимус! Ленин сегодня! Преобразователь земли! Мудрый правитель!..
Сплошной звездопад!
А не качнулся Бунин. Не полез в валютно-лакейский ларек-кормушку, не облачился в ливрейно-шутовской наряд члена писательской организации. На чужбине слабел и умирал, не в нищете, но в нужде и одиночестве. Святил в памяти Россию…
Декабрист Михаил Сергеевич Лунин замечал ядовито:
«…Странно, в России все непременно при чем-либо или при ком-либо состоят… Я всегда — при жандарме…»
А советские писатели (свободомыслящие индивидуумы) тоже состоят (во всяком случае, мечтают) при Союзе писателей или его разновидностях. Ну не могут без чувства локтя…
Это правильно: нужда гнула Бунина. Но вся загвоздка в том: гнула, да не согнула до степени отречения от убеждений и всей прожитой жизни. Гнула — и не сломала. По сю сторону очень хотели, чтоб сломала, даже приметы этого будущего слома уже наловчились прописывать… ан не изменился Иван Алексеевич…
Когда-то татары
Во время закуски
Бросали под доски
Захваченных русских…
Не было Ивану Алексеевичу пути в эту Россию. Чистое и свободное русское слово творил. Славил и почитал другую Россию. И в мыслях не смел представить себя чьей-либо собственностью. Не мог быть ни среди победителей, на досках, ни среди тех, кто издыхал под досками.