И все же, надо полагать, граф оказался бы не по зубам даже Главному Октябрьскому Вождю с его всепроникающим Мундычем. Графа подвергли бы изоляции — никакого общения с миром, — дали бы волю всем мелким тварям для разоблачений и вообще высмеивания. Эти обязательно сунулись бы в личное: там — слабость к женщинам, падкость на славу, психическая неустойчивость — сам ведь признается в дневниках (их бы добыли, то есть выкрали бы), натуральный «шизик» и есть (да наговорили бы, что от старости выжил из ума). Тут и мания величия, и бабник (ого-го!), и богостроитель, и дворянчик (граф!).
Все бы тут «задействовали»…
В общем, когда «люди здравые считаются сумасшедшими… таких людей запирают или казнят».
Скорее всего, спровадили бы в эмиграцию…
По схожей схеме разворачивались отношения новых властей с Владимиром Галактионовичем Короленко — духовным братом и почитателем Льва Толстого…
И в самом деле, разве можно улучшать жизнь, продолжая жить дурно?..
Государство можно скрепить силой и всяческими принуждениями. И такое государство, как и все существовавшие дотоле, будет вполне сносно развиваться, даже процветать. Однако нарушение законов нравственных — добра, терпимости, уважения, то есть всего того, что, оказалось бы, не имеет ничего общего с убедительностью железно-непробиваемой поступи законов, армии, полиции, правительственной прессы, бизнеса и вообще торговли, — неизбежно приводит к гниению, распаду устоев общества и в конечном итоге к кризису власти, государственности вообще. Именно это проклятие постигло железнолобую империю Ленина — Сталина.
Это как парадокс: нечто абстрактное, отвлеченное, не имеющее предметно выраженной ценности и силы держит в подчинении все самое могучее, созданное одними людьми для закабаления других. Зыбкое, беспомощное, как душа и тому подобная метафизическая чепуха, разъедает всю несокрушимую толщу государственного бетона и стали.
По существу, человечество пренебрегает Христом, а заповеди его правят миром, разрушая в конечном итоге любые государственные образования как несправедливые и бесчеловечные.
Христианские заповеди, духовность, высшие душевные качества имеют все свойства несокрушимо действующей материальной силы.
Без учета их, уважения их и следования им любое государство обречено. Пушки, полиция, «психушки», подлоги, травля, лагеря и тюрьмы, бездумно-послушная армия и вообще все железно-хваткое правление диктаторов — все-все бессильно перед добротой и любовью. И это увидел, понял Толстой.
Читаешь письма, дневники — и мороз по коже! Каждая буква, что называется, ножом по стеклу ну все 90 томов против Непогрешимого и непогрешимых, да как же осмелились напечатать?.. А ведь при алмазном вожде все девяносто томов сочинений и писем и были изданы.
Хотя, с другой стороны, оно и так: писал великий Лев о старой власти. Теперь же вокруг новая, счастливая жизнь. Отчего не напечатать, не показать, как жутко жилось при Романовых. К солнцу шагнула Россия.
«Дело не в том, чтобы доказать, что Иисус не был Бог и что потому учение его не божеское, и не в том, чтобы доказать, что он не был католик, а в том, чтобы понять, в чем состояло то учение, которое было так высоко и дорого людям, что проповедника этого учения люди признали и признают Богом…
…Христианство не только не есть смешение высокого с низким, не только не есть суеверие, но есть самое строгое, чистое и полное метафизическое и этическое учение, выше которого не поднимался до сих пор разум человеческий и в кругу которого, не сознавая того, движется вся высшая человеческая деятельность: политическая, научная, поэтическая и философская… (выделено мной. — Ю. В.).
Если же читатель принадлежит к людям, внешне исповедующим церковную веру и дорожащим ею не потому, что они верят в истину ее, а по внешним соображениям, потому что они считают исповедование и проповедование ее выгодным для себя, то пусть такие люди помнят, что, сколько бы у них ни было единомышленников, как бы сильны они ни были, на какие престолы ни садились, какими бы ни называли себя высокими именами, они не обвинители, а обвиняемые — не мной, а Христом…»
Как-то Ленин за чаем со смородиновым вареньем обронил Молотову: «Но если бы мы партию большевиков заменили, скажем, партией Льва Николаевича Толстого, то мы бы на целый век могли запоздать».
Что это?
Выходит, Ленина волнует главное: побыстрее сокрушить капитализм и построить социализм. И все оттого, чтобы ему, Ленину, поспеть поучаствовать. Стало быть, лей кровь — и строй!
А можно (это Ленин и признает) — и без крови и разрухи, всей нечеловеческой натуги народа, но тогда надо 100 лет ждать.
Нельзя сдержаться и снова не спросить: что это?
Сложно найти еще второго такого человека в новой истории, который бы с таким холодным цинизмом относился к людям, жизням, страданиям. Всё и все — ничто, лишь строительный материал для истории. Главное — сокрушать и строить. Это не беда, что мирно, по-людски этого можно достичь, скажем, через 100 лет. Он (Ленин) живет, он должен успеть построить, начать это строить, он для этого поставлен историей, это его миссия на земле, он один владеет тайнами и знанием этого кровавого предмета.
И кровь, жертвы, подлоги, растление, муки, голод, надрыв значения не имеют. Люди — лишь строительный материал. Вожди поставлены историей, дабы использовать «означенный» материал…
Миру надо купаться в крови, исходить язвами, болью, дабы снова и снова обращаться к любви и добру. Все железные установления и мудрые заповеди проваливаются в трясину жестокостей, разврата, лжи, ибо органически лишены добра и любви, так как за самый первый способ общения люди почитают лишь силу и принуждение.
При всем своем величии разум оказывался бессильным при любых попытках решения извечного вопроса — как добиться достойного бытия. И все по одной причине: разум (особенно могучий, самостоятельный) исключает уважение нравственных категорий. Это в природе интеллекта — отрицать все, кроме себя.
Разум только тогда принесет благо человечеству, когда сменит гордыню, откажется от самодовольства и признает главенство и первородство нравственного. Но и это не принесет благо человечеству. Нужен не факт признания важности нравственного, а органическое слияние с ним, то есть органическое восприятие мира через все нравственное; не понимание этого, а чувствование подобным образом.
Разум лишь тогда принесет человечеству счастье освобождения от нищеты, горя и всяческих злодейств, когда будет воспринимать мир и людское только через нравственные категории, и не формально, а природно, из потребности.
Душа не хочет немая идти…
Не может быть душа ременным придатком экономики. Душа — всегда самое важное, она — смысл и цель бытия. Материальную значимость ее стараются не замечать то ли по невежеству, то ли по умыслу, то ли по развращенности. Ведь душа неуловима, ее не измеришь, не взвесишь… Зато она отлично (но не всегда надежно) ограждается тюремными решетками и карающими приговорами — «презрением трудящихся».
Это точно: под каждым могильным холмиком не прах человека, а душа.
Самые мудрые социальные учения не способны ни освободить человека, ни тем более принести счастье, ибо в основе они несправедливые, безнадежно несправедливые, так как унижают человеческое в людях ради своего господства. Все эти учения пренебрегают самым важным — миром человека, его душой и чувствами, без которых человек ничем не отличается от животного. Ибо разум вообще не есть привилегия только человеческого рода. Разумом в той или иной степени наделены и животные. Отличие человека от животного в том, что человек может иметь душу, способен ее иметь, в большинстве случаев не имея ее. Ни разум, с его рационалистическим подходом к миру, ни социальные учения (плоды все того же разума) не способны решить исторических задач человечества: устройство бытия без насилия и голода.
До сих пор за человеком, от чьего бы имени он ни действовал, следует смерть, разрушение, умирание природы, разномастная пошлость, всяческие унижения и низости, в том числе низведение любви до одних только грубых механических действий. Унижение, упрощение, развенчивание любви — «великое» достижение капитализма.
Ни ракеты, ни космические корабли, ни роботы, ни самые сногсшибательные научно-технические достижения не принесут человеку ни мира, ни радости, если он не обретет душу, ибо люди в большинстве своем приучились жить без души. Хищные устройства для добывания денег — вот кто мы.
Никогда на земле не было бы ни убийств, ни горя — имей человек душу.
Толстовский нравственный путь преодоления противоречий в обществе показался нам совершенно нежизненным, как бы крайним во всей совокупности существующих средств («борьба мягкого против жестокого»).
Прямо противоположный подход к этой извечной задаче человечества воплощали Ленин и его партия. Первым средством преодоления противоречий в обществе и его развития являлось для них насилие. Дабы оно не слишком пугало людей, его нарекли революционным. Это как бы облагораживало.
Для революционеров и людей их склада непротивленчество, как и любя нравственность в достижении целей, являлось эгоизмом. По их представлениям, такой человек отходил от борьбы, предоставляя другим лить кровь и нести всяческие тяготы. Потому толстовцы и пошли сплошным потоком в лагеря. Я хорошо помню то время. Объявить себя толстовцем было все равно что объявить себя врагом революции и Ленина. Такой человек был обречен. Торжествовал голый ленинизм, истребляя, выжигая все вокруг.
Мир Льва Толстого, как показала суровая проверка его в XX веке, несопоставим с действительностью. Следование ему ведет к разрушению Отечества, дома, семьи, русской культуры, ибо мир не обретает равновесие, когда злу не поставлен предел. Я безоговорочно принимаю слово митрополита Иоанна — оно дает понимание христианского долга в самый напряженный и опасный час существования России.
Пишу эти строки 20 ноября 1992 г. Россия в кольце огня, распри, предательств, духовного оскудения и холодного, расчетливого уничтожения под видом «демократии».